— К нам? — чуть ли не закричал Пётр Михайлович.
— Упаси боже, — спокойно парировала Валентина Ивановна. — Только не к вам. Есть множество достойных учебных заведений, где мальчика не испортят. Как насчёт отделения музыкальной комедии ГИТИСа?
— Ну конечно, — пробормотал Пётр Михайлович. — Оперетки…
— Да, оперетки. Почему бы и нет?
— А ты ничего не заметила? Твоя будущая звезда оперетты профнепригодна. Он заикается.
Лёня, который весь этот диалог слушал, боясь пошевелиться, выдохнул. Ну вот и всё, можешь расслабиться. Помечтал и хватит. За пять минут в фантазиях он уже поступил в неведомый ГИТИС, выучился петь, стал настоящим Мистером Икс на сцене Московской оперетты, и спел его арию под восторженные крики «Браво!», и среди кричавших зрительниц, конечно же, была Мария, смотревшая на него глазами, полными обожания. И всё разбилось о такую простую фразу: «Он заикается». И на сей раз Пётр Михайлович говорил чистую правду.
— Заикается? — озадаченно переспросила Валентина Ивановна. — Я думала, он просто так разговаривает, распевно. Ты заикаешься, Лёня?
Лёня кивнул и стал собирать ноты.
— Я всё-таки по-ойду.
— Погоди! Нет, мне решительно жаль терять такой голос. А вкупе с этой музыкальностью тем более. У него ведь абсолютный слух, да, Петя?
— Да, — буркнул Пётр Михайлович. — И абсолютная бестолковость. Валя, прекрати заниматься ерундой.
— Я поставлю тебе голос за месяц. Мы успеем ко вступительным экзаменам. А дикция… Знаешь, у меня есть подруга — прекрасный педагог по сценоречи, она какие только дефекты не исправляла! От вологодского говора до шепелявости. Нужно тебя ей показать! Лёня! Ты должен ко мне прийти. Завтра, в шесть часов вечера. Запоминай адрес: улица Горького…
Лёня тоскливо смотрел на фонтанирующую энергией тётеньку, которая уже всё придумала и распланировала. Вот только у него не было денег ещё на одного педагога или даже двух, если за него возьмётся её подруга по какой-то там сценоречи. Да и бесполезно, уж сколько раз пытались лечить его заикание. Нужно прямо сейчас объяснить, что ничего не получится. Но Валентина Ивановна не дала ему и рта раскрыть.
— Значит так, завтра в шесть и не опаздывай. Адрес лучше запиши, да вот прямо на нотах. И постарайся в течение дня поменьше болтать, я хочу проверить все возможности твоего голоса.
Лёня и сам не понял, как оказался на улице с адресом, записанным на обложке нотной тетради и ощущением абсолютно глупого, безосновательного счастья.
* * *
— Очень хорошо, Лёня. А теперь попробуй спеть вот это.
Валентина Ивановна протянула ему нотный лист. Лёня покосился на инструмент, но его добрая фея отрицательно покачала головой.
— Без сопровождения. Я хочу услышать, как ты поёшь с листа.
Задачка непростая, если учесть, что Лёня никогда в жизни не слышал никакого «Забытого» Мусоргского. Но годы в музыкальной школе и уроки сольфеджио даром не прошли, и он пропел, постепенно убыстряя темп:
Он смерть нашёл в краю чужом,
В краю чужом, в бою с врагом,
Но враг друзьями побеждён,
Друзья ликуют, только он
На поле битвы позабыт, один лежит…
Уже в процессе понял, что не успевает вдохнуть между фразами, так что конец вышел скомканный. Но Валентина Ивановна, кажется, была довольна.
— Молодец, Лёня, молодец. А теперь послушай, как это должно звучать.
Она стала играть, и Лёня, сориентировавшись, подхватил строчку, на сей раз успевая брать дыхание.
— Умница. Только стоять нужно ровно, чтобы звук опирался на дыхание. И дышать животом, а не грудью. И артикуляция, конечно… Ладно, — оборвала она сама себя. — Техника — дело наживное, главное, что у тебя хороший диапазон, честные полторы октавы, замечательный тембр, который, поверь мне, с возрастом станет просто сказочным.
— С во-озрастом? — уточнил Лёня.
— Годам к пятидесяти, — улыбнулась Валентина Ивановна. — Да-да, тебе рано об этом думать. Зато сейчас есть сила, мощь, которые потом уйдут. И слух, боже мой, какой у тебя слух, мальчик. Певцы с абсолютным слухом — такая редкость!
Лёня разглядывал носы своих ботинок, не зная, куда девать глаза. За сегодняшний вечер он услышал больше добрых слов, чем за весь год, проведённый в Москве. Валентина Ивановна заставила его спеть все песни, которые он знал, потом сама села за фортепиано и гоняла его по трём октавам, выясняя вокальные возможности подопечного. Потом напоила чаем с конфетами «Мишка», которых Лёня слопал половину вазочки, а она только смеялась и говорила, что для певца сладкое чрезвычайно полезно. За чаем и выяснилось, что Валентина Ивановна преподаватель вокала в ГИТИСе.
— Если бы не твоё заикание, я бы однозначно сказала, что тебе нужно поступать к нам, на музкомедию, — говорила она, подливая Лёне чай. — Но, ты ведь понимаешь, что оперетта — это не только пение, но и игра актёра, реплики, диалоги с партнёрами. Заикающийся артист — нонсенс. Остаётся только классический вокал, и нам придётся сильно постараться, чтобы убедить приёмную комиссию. Что ж Лерочка задерживается, мне не терпится услышать её мнение насчёт тебя.
И Лёня покорно ждал Валерию Павловну, которая оказалась ещё более почтенной дамой, лет этак восьмидесяти, в старомодном чёрном платье с белым кружевным воротником и очень строгим взглядом. Она первым делом уселась за стол, потребовав свою порцию чая, и Лёне пришлось пить третью чашку в странноватой компании.
— Значит, вот оно, твоё юное дарование? — скептически произнесла дама, опуская в чашку печенье. — И что, такой удивительный голос, что ты украла его у мерзкого старикана?
— Лера, я попросила бы! Ты ведь знаешь, что Пётр Михайлович…
— Старый кобель, — закончила за подругу Валерия Павловна. — А тебя всё тянет на приключения.
— Лера!!! Мальчик за столом!
— И твой мальчик вырастет в такого же, — фыркнула она. — Все мужики одинаковые. Ладно, юное дарование, рассказывайте, откуда вы к нам приехали?
— Из Со-очи, — первый раз с момента её прихода подал голос Лёня.
— О, Боже! Ну-ка повтори: «Добыл бобров бобыль».
— До-обыл бо-обров бо-обыль, — послушно полупропел Лёня.
— Валя, ты издеваешься? Я могу устранить шепелявость и то частично, я могу поставить нормальную артикуляцию. Но я не лечу заикание! Для этого есть дефектологи, психологи, чёрт знает кто ещё! Ты вообще о чём? Однозначная профнепригодность.
Валентина Ивановна помрачнела. Похоже, она надеялась, что подруга сотворит чудо.
— Ты так считаешь? Но такой голос, Лера. И фактура, и музыкальность.
— Не вижу я никакой фактуры. Провинциальный задохлик.
— Лера, я тебя уверяю, через десять лет от него будут сходить с ума не только девки, но и такие старые клячи, как мы.
— Я не доживу!
Лёня разглаживал ногтем блестящую фольгу от конфеты, делая её идеально гладкой. Ну а чего он ожидал? Всё было и так понятно. Он заика, профнепригодный для актёрской карьеры.
— Значит, будем поступать на вокальное отделение Гнесинки, — решительно произнесла Валентина Ивановна. — И учиться на академического певца.
Похоже, оптимизм был ключевым свойством её характера.
Впоследствии Леонид Витальевич часто вспоминал трёх женщин: подкармливавшую его завскладом Тамару Матвеевну, безгранично верившую в него энтузиастку Валентину Ивановну и бабу Тасю, но о ней позже. Что разглядели они тогда в тощем закомплексованном мальчишке? Или просто срабатывал материнский инстинкт: накормить, обогреть, помочь? Журналисты, готовя о нём статьи или телепередачи, очень любили использовать слово «сирота», рассказывать трогательную историю о мальчике, который рос без матери, выжимать слезу у читателя или зрителя. Волк, если удосуживался посмотреть подготовленный материал, всегда вычёркивал этот бред. Не был он сиротой и уж от чего-чего, а от нехватки женского внимания не страдал ни в согретом бабушкой детстве, ни в прошедшей под покровительством его пожилых фей юности, ни тем более потом.
Но вокальное отделение Академии Гнесиных Лёню не слишком привлекало, как и название специальности — «академический вокал». К тому моменту ему уже осточертело всё, что так или иначе связано с классикой, а вот оперетта и эстрада казались действительно интересными жанрами. Там живые эмоции, там восхищение зрителей, там ритмичная и более современная музыка, в конце концов!
Когда Валентина Ивановна предложила ему уроки вокала, Лёня не знал, как быть. С одной стороны, очень хотелось бросить занятия с Петром Михайловичем и переключиться на вокал. С другой, фортепиано и консерватория представлялись той самой синицей в руках, а пение оставалось журавлём в небе. Ещё год промаяться грузчиком, скрывая от родных, что никуда не поступил? Нет, это просто невозможно. Хорошо было бы брать уроки у обоих, но где взять деньги? Хотя Валентина Ивановна и речи не заводила об оплате, Лёня сам понимал, что не может заниматься бесплатно.
В таком душевном раздрае он находился уже несколько дней, не зная, что же делать, не подходя к инструменту и не появляясь ни у того, ни у другого преподавателя, когда вдруг отец, придя вечером с работы, позвал его на лестничную клетку поговорить. Лёня вышел за ним, судорожно соображая, мог ли папа узнать о его мифическом обучении в консерватории, и если да, то что теперь делать. Но Виталия Волка заботило совершенно другое.
— Лёня, послушай меня внимательно, — серьёзно сказал он, облокотившись руками на перила. — Меня переводят в Будапешт. Пока на два года, возможно, на дольше. Ангела и Лика едут со мной. Лика будет учиться при посольской школе. Я бы взял и тебя, но, во-первых, у тебя консерватория, вряд ли получится перевестись, да и я не знаю, как обстоит дело с музыкальным образованием в Венгрии…
Лёня мрачно смотрел на отца. «А во-вторых, я тебе там абсолютно не нужен. Как и во всей твоей жизни, — думал он. — Поэтому я отправляюсь в Сочи, к бабушке. Ну или всё-таки поступаю, и мне дадут общежитие».
— А во-вторых, Лёня, ты уже взрослый человек, я думаю, что могу доверить тебе квартиру. Поливать цветы, следить за колонкой, поддерживать порядок — вот всё, что я от тебя хочу.