Токсикоз у меня начался очень рано, меня постоянно тошнило, а каждое утро начиналось с гимнастики над тазом, который приходилось держать рядом с кроватью — до туалета я дойти не успевала. Я видела, что Лёню передёргивает от отвращения. Хуже всего было то, что меня тошнило от любых резких запахов, в том числе запаха сигарет. Тогда Лёня курил и обычно курил дома, высунувшись в окно. Но, видя мои мучения, он стал уходить на лестницу. Однако запах сохранялся на его одежде, и стоило ему пройти мимо меня, я летела к унитазу.
— Ты уверена, что тебе нужны такие мучения? — как-то спросил он.
«Тебе», а не «нам». Но я продолжала изображать энтузиазм. А через неделю Лёня заявил, что летит в Америку. По тем временам — просто фантастика! Советские люди и не мечтали увидеть страну загнивающего капитализма! Делегацию артистов отправляли представлять Союз на каком-то там фестивале, который проходил сразу в нескольких крупных городах. Помимо Лёньки ехали и Кигель, и Агдавлетов, оба с жёнами. А я вынуждена была остаться дома. Куда мне ехать, если я от унитаза отойти не могу?
Сейчас, наверное, дико звучит. Когда все границы открыты, трудно понять, как можно выбирать между жизнью ребёнка и поездкой в Америку. Но тогда многие вещи воспринимались иначе. Здоровая женщина может ещё кучу детей нарожать. А вот шанс съездить в Америку предоставляется раз в жизни. Тем более, срок небольшой.
Сейчас я понимаю, что совершила ошибку, но виноват в ней Лёня. Если бы он хотел детей, если бы проявил больше понимания…
Словом, я сделала аборт и заявила Лёне, что еду с ним. По-моему, он даже обрадовался. И у меня было прекрасное настроение, тут же исчезли мучившие меня тошнота и слабость, я замечательно себя чувствовала. Что уж говорить о поездке! Мы увидели Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, Вашингтон. Сколько интересных встреч, сколько новых впечатлений! А какие я привезла наряды! Правда, мы с Лёнькой всю поездку питались взятыми из дома консервами, последние дни вообще сидели на хлебе и яйцах, лишь бы сэкономить суточные. Гонорар-то советские артисты получали уже на родине и в рублях. И если ты хотел что-то купить за доллары, то мог тратить только суточные, которые выдавались на питание. И всё равно поездка была замечательной.
Второй раз я забеременела спустя год. На удивление, токсикоз меня больше не мучил, и Лёню я поставила перед фактом уже на большом сроке. Он спокойно воспринял эту новость, а в ответ сообщил, что уезжает на гастроли по Казахстану. На месяц! Я и так ненавидела его долгие отлучки. Кому приятно сидеть одной в четырёх стенах и ждать известий, где он и с кем развлекается. А тут ещё из-за беременности нервы на взводе. И я устроила ему скандал.
— Сколько можно мотаться? — кричала я. — Тебя не бывает дома месяцами!
— Я зарабатываю деньги. — Лёня был как всегда невозмутим.
— Не такие уж большие!
— Сто двадцать рублей за концерт, если со всеми надбавками, — спокойно уточнил он. — Средняя зарплата за месяц рядового гражданина.
Как же меня бесил его темперамент! Точнее, его отсутствие.
— Я соломенная вдова! Вот сейчас я рожу, и как мы будем без тебя справляться?
— Не рожай. Я тебя не заставляю.
— Эгоист!
— По-моему, я предельно с тобой честен. Я не брошу работу из-за того, что ты родишь ребёнка. А моя работа предполагает разъезды. Ты предлагаешь мне сидеть с тобой дома и стирать пелёнки? А жить мы на что будем? И, прости, я не за тем всю жизнь строю карьеру, чтобы сломать её из-за того, что ты хочешь родить.
Мы разругались вдрызг. Я плакала на кухне, а он, немного помаявшись, ушёл. Наверняка к Карлинским. Позже я поняла, что он уходит от шума, от моих бьющих через край эмоций. И ещё неизвестно, как бы мы жили, если бы я всё-таки родила. Ведь маленький ребёнок неизбежно производил бы много шума. Велика вероятность, что он совсем переселился бы к Борису.
Я снова сделала аборт. А потом появились импортные спирали, огромный дефицит, и проблему внезапных беременностей мы закрыли. Впрочем, Лёня не так уж часто проявлял ко мне интерес как к женщине.
Мне казалось, мы приняли разумное, правильное, цивилизованное решение. Лучше никаких детей, чем дети нежеланные, живущие в семье, где родители постоянно ссорятся. А если быть до конца честной, я вообще боялась, что он уйдёт и я останусь одна с ребёнком на руках. И я смирилась, нашла массу других интересов в жизни, стала больше заниматься собой, много читать, увлеклась только появившейся тогда йогой.
Настоящий шок я испытала, когда у Карлинских родилась Мишель. Я видела, как Лёня к ней относится, и не узнавала мужа. Он не спускал девочку с рук, когда бывал у Бориса, он привозил ей игрушки и одежду, был посвящён во все её детские секреты. Дошло до того, что однажды пошёл в школу разбираться с учительницей, поставившей Мишке какую-то несправедливую оценку. Хотя школа была и не из простых, появление Волка вызвало фурор, на него сбежались смотреть все педагоги, а учительница, с которой произошёл инцидент, вообще оказалась его поклонницей и не знала, как оправдаться.
Вот тогда я поняла, что совершила ошибку. Но исправлять её, увы, было поздно. И теперь, на вопрос о детях Лёня врёт одно, а я другое…
Когда Натали наскучивало сидеть в номере, она спускалась на первый этаж, где располагался роскошный ресторан отеля с пафосным названием «Император». Цены здесь соответствовали названию, и зал почти всегда пустовал. Тем приятнее было устроиться в мягком кресле возле окна и писать, отправляя время от времени услужливого официанта то за фруктовым чаем, то за очередным десертом.
Она расписалась на принесённом счёте «Натали Волк», забрала из кожаной книжицы золотую карточку с оттиском того же имени, которой расплатилась, и горько усмехнулась. Сегодня она обеспеченная дама, светская львица. Каждый день ей приходят приглашения на открытия магазинов и модные показы, премьеры спектаклей и торжественные банкеты. Лёне они тоже приходят, но все уже знают, что Леонид Волк крайне избирателен, и увидеть его на тусовке большая честь. А вот его жена куда более сговорчива, и ей рады даже без сопровождения звёздного супруга. Так было всегда. Как только в Москве возникла эта так называемая светская жизнь и в моду вошли банкеты по любому поводу, Натали пришлось выбирать: по-прежнему сидеть дома или ходить по приглашениям одной. Она решила, что хватит, насиделась, и вышла в свет. А ведь первые десять лет их брака ужасно стеснялась своей новой фамилии.
Натали раскрыла тетрадь на чистой странице и задумалась. Писать или не писать о таких мелочах? Сейчас и вспоминать смешно, как она боялась любого вопроса, любого косого взгляда, любой сплетни за спиной. Относила вещи в прачечную и заполняла квитанцию на девичью фамилию, чтобы не узнали, чтобы постирали на общих основаниях, не разглядывая, какие рубашки носит Леонид Волк. Про поликлинику и говорить нечего: ей порой казалось, что они живут не в Москве, а в маленькой деревеньке, где, если обратился к «стыдному» врачу, например, гинекологу, назавтра об этом каждая собака узнает. Фамилия Волк неизбежно привлекала внимание и вызывала вопросы, не супруга ли она. Как будто без него она ничего не значит. Часто во взглядах, особенно женских, Натали читала изумление: «И что он в ней нашёл?» Поклонницы Волка невольно сравнивали себя с ней и очень старались найти в ней недостатки. Глупые девицы, знали бы они, какому «счастью» завидуют.
Нет, сейчас-то грех жаловаться. По крайней мере, у неё есть материальный достаток, Лёня полностью её обеспечивает, и она может позволить себе любой каприз: лучшего косметолога, а то и пластического хирурга, сумочку из последней коллекции Валентино, пусть даже двухсотую, мелкие женские радости вроде поездки в Милан на модный показ или в Париж за шляпкой. Но так было далеко не всегда. Однажды в какой-то статье журналистка язвительно заметила, что все хотят выйти замуж за генерала и Натали это блестяще удалось. Она намекала, что Волк на момент их знакомства уже был известным, популярным, всенародно любимым. Но знала бы та журналистка, каково это — жить с генералом, попавшим в опалу, сверженным со своего пьедестала. Такое тоже было в их жизни. Да, пожалуй, об этом стоит написать…
…Мне недавно попалось изречение в одной книге, где героиня вспоминает прошлую жизнь: «Каждый день по отдельности был трудным, а все вместе — счастливые». Именно так можно охарактеризовать первые десять лет нашей совместной жизни. Потом, когда наступили девяностые, я с тоской думала о том времени. Да, случалось разное: были томительные недели ожидания Лёни с гастролей, были ссоры и недопонимание, в конце концов, были и бытовые сложности. Каждую вещь приходилось доставать: Лёня возил на зарубежные гастроли неподъёмные чемоданы с водкой, чтобы там её продать иностранцам за валюту и купить себе хороший микрофон или колонки, привезти ткань для концертного костюма. Я порой бегала по всей Москве, чтобы добыть кусок хорошего мяса к празднику. Помню, как-то Лёня пытался заполучить чешскую мебельную стенку. Ему очень хотелось именно чешскую, со стеклянными дверцами и подсветкой в баре. Он стоял в какой-то там очереди, каждую неделю ездил отмечаться и узнавать, когда завоз. Фантазировал, на какую полочку поставит какие книги, отбирал красивые бутылки для бара. К слову, бутылки пустые — тогда тару из-под редких напитков, вроде виски или ликёра, не выбрасывали, а бережно ставили в шкаф на всеобщее обозрение, как предмет гордости. И вдруг выяснилось, что стенки не будет — завоз прекратили, а последний экземпляр, в обход Лёни, продали какому-то более пробивному деятелю культуры. Как он тогда расстроился! Я хорошо запомнила его фразу, брошенную в сердцах: «Я, как дурак, советскую власть воспеваю, а она мне даже стенку дать не может!» Хорошо хоть, он это дома сказал, а не где-нибудь на людях.
И вдруг всему пришёл конец. Резко, буквально в один год. Я и не помню, с чего началось. Уже звучало слово «перестройка», уже пропали продукты из магазинов, но я ещё не видела поводов для беспокойства. И Лёня считал, что перемены к лучшему, что будет больше простора для творчества, что ограничат власть худсоветов, что он сможет петь только лирику, не разбавляя её обязательным гражданским пафосом. Он взял в коллектив гитаристов, стал обновлять аранжировки. В доме появился синтезатор, его новая любимая игрушка, за которым он теперь сочинял музыку. Даже сценический образ менялся, Лёня начал выходить на сцену без галстука или бабочки, просто расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки, потом приобрёл пиджак с блёстками. Мы оба считали, что начался новый виток в его творчестве.