И мне кажется, что два момента, в самое деле, создают этот объем: вопросы и выбор гостей. Представьте, что я бы звал только актеров, или только ученых, или только священников… Это тоже было бы интересно. Но не возникал бы некий срез общества, срез нашей жизни. Поэтому среди гостей и Бутова, и Гай-Германика.
Программа должна выйти, вне зависимости от того, нашел ты желанного тебе гостя или чуть-чуть другого. Я, конечно, не зову людей от безысходности (слава Богу, таких ситуаций не было), но надо честно сказать, что иногда зовешь того, кто ближе и готов прийти, а не того, кого сильно хочется, так как он в это время не может.
Я, например, очень переживаю, что из-за подобных рутинных причин не успел записать «Парсуну» с Сергеем Сергеевичем Хоружим, очень знаковой (а может быть, великой) фигурой нашего времени и культуры.
Мы с ним сделали интервью в журнале «Фома», он был у меня в программе «Русский час журнала «Фома». А вот в «Парсуну» я его пригласить не успел.
Но рад, что записал передачу с Шичалиным. Гуманитариев такого уровня у нас уже практически не осталось.
Сегодня должен записывать Викторию Ивановну Уколову, нашего антиковеда и медиевиста, потрясающего историка, переводившую Боэция и написавшую про него книгу «Последний римлянин». За что ее в исторических кругах называют «Последней римлянкой». Конечно, такие встречи для меня первоочередные, хотя я и не могу позволить себе роскошь беседовать только с такими людьми.
И для меня важны человеческие открытия. Таким открытием, например, для меня неожиданно стала беседа с Леонидом Аркадьевичем Якубовичем. В разговоре прорывались какие-то невозможные откровенности «Я плохо сплю» или его рассказ о «чувстве дома»: «Можно купить виллу, но это не будет дом. Дом – это запах бабушкиных пирожков на лестничной клетке». Или как он пришел в дом, где была квартира его детства, а там сейчас бар. «Парсуна» дает возможность нарисовать картины времени.
Был потрясающий разговор с Кириллом Владимировичем Медведевым, директором московской частной школы «Новая школа». Мы с ним шутили, что поставили новый рекорд разговоров для закрытых помещений – беседовали больше двух часов! Встала проблема, как резать, сокращать, монтировать этот интереснейший разговор о школьниках, подходах к образованию, о том, куда все движется. Я для себя целый мир открыл за несколько дней подготовки к этому разговору, хотя, казалось бы, тоже работаю в образовании.
Среди пяти тем программы для меня самым неожиданным образом открывается тема прощения. С нею связаны самое глубокое переосмысление и открытия – и самого себя, и, если позволите невольный пафос, в наблюдении за человечеством. Мы часто ну не то чтобы охотно, но легко и честно, искренне говорим о том, что ну не можем любить так, как должны любить христиане. А вот когда дело доходит до «Прощения», то с легкостью заявляем, что прощать-то и просить прощения умеем. А это нестыковка. Пять моих рубрик – это не просто важные категории христианской жизни, а, мне кажется, своего рода лестница – восхождения от молитвы к любви.
Так вот, если ты понимаешь, что не можешь любить, то скорее всего ты еще не научился и прощать.
Я не то чтобы не верю моим собеседникам, но просто мы все это до конца не чувствуем. Я, по крайней мере, в себе совершенно точно это вижу. Мне всегда казалось, что я вспыльчивый, но отходчивый, а сейчас, по итогам множества «Парсун», думаю, что глубинно во мне сидят какие-то вещи, мне не особенно заметные. В общем, есть над чем работать в деле полного прощения. Без которого нет этого удивительного чувства любви, так потрясающе описанного апостолом Павлом. Так любить ты можешь, если, действительно, можешь прощать. И мало кто, на мой взгляд, способен так любить.
Беседа седьмая
Студент как хромой Юлий Цезарь,
или Почему я не могу
сказать ученикам:
читайте на ночь WhatsApp
и будете умными
Дата публикации: 21.04.2019
Не обидитесь, если – в целях провокации – скажу, что МГИМО слабый вуз? К нам приходят ваши студенты на практику…
Владимир Легойда: Не обижусь. Потому что хорошо знаю слабости вузовского образования сегодня – общие, не специфические для МГИМО. Но не соглашусь, потому что мне есть с чем сравнить, видел разные вузы, учился в Штатах… Ну и институтский патриотизм мне, конечно, мешает согласиться. МГИМО для меня не что-то пустое, фасадное, ненастоящее.
Предлагаю простой критерий: сколько известных журналистов среди выпускников журфака МГИМО?
Владимир Легойда: Артем Боровик, Сергей Брилев, Михаил Зыгарь… Могу продолжать. Мария Захарова – хотя и с другой стороны баррикад, но ее нельзя не вспомнить. Создатель программы «Взгляд» Александр Любимов. Правда, он закончил МЭО (факультет международных экономических отношений. – Ред.). Нынешний генеральный директор ТАСС Сергей Михайлов. Нынешний декан МЖ Ярослав Скворцов – звезда банковской журналистики, автор термина, к которому мы сейчас все чаще возвращаемся, – «сострадательная журналистика».
Ну и сразу достану козыри: посмотрите на Сергея Викторовича Лаврова и повторите, что МГИМО – слабый вуз. Недавно назначенная главой Ростуризма Зарина Догузова (кстати, МЖ), министр культуры Владимир Мединский, нынешний посол в Ватикане, бывший министр культуры Александр Авдеев, академики отец и сын Арбатовы, представитель Русской православной церкви в Страсбурге архимандрит Филипп (Рябых) – это все «наши люди». Про дипломатов, политиков и даже президентов некоторых стран я уже не говорю.
У близкого друга дочь недавно выбирала, куда поступать – в МГИМО или МГУ, и он просил у меня совета. Я сказал: мы – спецназ, а МГУ – регулярная армия. Спецназ призван выполнять операции особой сложности и важности. Хотя войны, конечно, выигрывают армии.
Мы – вуз высокой специализации. С особыми спецкурсами: изучая языки, знакомимся и с историей страны этого языка, ее политической и правовой системой.
Космический рейтинг МГИМО в советское время был связан с престижностью работы выпускника: дипломат и будет жить за границей. А по первому серьезному учебнику о социальной стратификации Татьяны Заславской дипломаты принадлежали к высшей страте. Но после 90-х эта работа потеряла свой престиж: сегодня все могут поехать за границу, и бизнесмены в ней повлиятельней, чем дипломаты. А консульская служба так вообще сервис: бросаешь все и едешь выручать людей. Как МГИМО модернизируется, осознает свою миссию и ищет новое лицо, когда его выпускники уже не высшая каста?
Владимир Легойда: Да, в Советском Союзе к нам стекались все гуманитарные сливки, сейчас только их часть, многие едут за границу. Роль и престиж дипломатии также изменились.
МГИМО поменялся вместе со страной. В начале 90-х от нас… убегали преподаватели, особенно языковые. Тогда вуз буквально спас наш нынешний ректор. У Андраника Миграняна (тоже, кстати, нашего выпускника) есть даже статья под названием «Торкунов спас МГИМО», и это чистая правда. Анатолий Васильевич остановил деструктивные процессы, повел вуз по пути превращения в полноценный университет. Появились новые факультеты, добавились специальности – от пиара до политологии, возникли первые магистерские программы и новые кафедры.
Сейчас во всех вузах многие студенты учатся за деньги. Учатся, кстати, по одним программам, для студентов нет различий, но поступить «платным» студентам, конечно, проще. Да и само по себе увеличение количества обучаемых студентов неизбежно сказывается на среднем уровне. В любом вузе. МГИМО здесь не исключение.
В начале 90-х в МГИМО стали принимать девчонок (до этого в немногочисленных буклетах о МГИМО было написано жестко: «Принимаются лица преимущественно мужского пола»).
Кредо вуза – опора на традиции, но с открытостью ветрам современного мира. Мы, например, до сих пор держим абсолютный рекорд преподавания иностранных языков – их у нас 54! А следуя за новым, МГИМО экспериментирует, открывает, ищет молодые кадры: декану факультета управления и политики Генри Тиграновичу Сардаряну нет еще 30 лет.
В МГИМО очень насыщенная внеучебная жизнь. Кто только не выступал у нас – от американских президентов до Федора Емельяненко. Я, кстати, именно в МГИМО в свое время слушал лекции о мозге выдающегося отечественного психофизиолога академика Симонова, отца Юрия Павловича Вяземского, моего любимого учителя…
Для репутации вуза большое значение имеют личности преподавателей…
Владимир Легойда: Вуз – это и есть преподаватели. И студенты, конечно. Не могу не вспомнить тех, у кого я учился: русскую литературу нам читал профессор МГУ Сергей Иванович Кормилов, западную – Вяземский и Станислав Бемович Джимбинов, человек из круга выдающегося русского философа Лосева. Восточную литературу – Леонид Евгеньевич Бежин, его книга о Ду Фу в серии ЖЗЛ – просто классика. Конституционное право США – Марат Викторович Баглай, долгие годы председатель Конституционного суда РФ. Кафедру мировой литературы и культуры до Вяземского возглавлял Дмитрий Михайлович Урнов, который теперь успешно преподает английскую и американскую литературу в Штатах. Про самого Юрия Павловича я уж не говорю: каждая его лекция – и спектакль, и интеллектуальное путешествие, и вызов, и провокация… Это только на нашем факультете. И сегодня в МГИМО очень много прекрасных преподавателей, включая приглашенных звезд-практиков и иностранных профессоров.
Александр Аузан, опираясь на четырехлетние научные исследования Высшей школы экономики, утверждает, что в процессе вузовского обучения студенты у нас… деградируют. В начальной школе все прекрасно, в средней неплохо, а в вузе начинается падение. Что происходит?
Владимир Легойда: Моя гипотеза, что падение начинается в двух последних классах школы, я ее называю «синдром ЕГЭ». В начале 10-го класса ученикам говорят: «А теперь мы два года готовимся к ЕГЭ». И тут, каким бы гением ты ни был, какие бы фантастические учителя тебя ни учили и какие бы спецкурсы ты ни посещал, это сильно бьет по мозгам, компетенциям, как сейчас принято говорить, и по памяти, конечно. Это как если ты два года вместо игры в футбол учишься лишь бить пенальти. Навык хороший, но для победы в матче недостаточный.