И вузам в связи с этим придется многое переосмыслить.
Мой главный тезис по этому поводу заключается в том, что высшее образование, на мой взгляд, это вхождение человека в сложный мир культуры. Культуры в широком смысле этого слова, включая политику и экономику. И на выходе его результатом должен быть тот самый «сложный человек», о котором мы вспоминали, обсуждая манифест Константина Богомолова. Этот «сложный человек» формируется, создается в том числе и качественным институтским и университетским образованием.
Вуз это не диплом, а другой уровень мышления, другое, сложное восприятие жизни.
И это сегодня как раз разрушается, если выбирается короткое альтернативное профессиональное образование, предоставляемое большими корпорациями.
Ребенок закончил школу, у него выраженные компьютерные способности, он полгода или три месяца учится на курсах Yandexа, и Yandex же берет его на работу. И вот зачем полноценное высшее образование? Как объяснить ему, что ему нужно знать Данте, например? Или читать «Слово о полку Игореве»?
Поэтому, мне кажется, неизбежно последует переосмысление концепции высшего образования, которое должно привести к уменьшению количества вузов. Наверное, на новом этапе в переосмыслении нуждаются концепции и профессионально-технического образования. Чтобы навсегда расстаться с советским отношением к нему, когда учителя в школе стращали учеников: а вы будете пэтэушниками.
Сейчас этого уже нет, ПТУ сменили колледжи, и есть надежда, что этот сектор образования вырастет вместе с престижем профессий, которым в них обучают.
Но и на новом витке вузы все-таки должны сохраниться как некий камертон образованности. Со всеми особенностями XXI века, и в первую очередь с изменениями, связанными с цифрой. Слушая мнения коллег о нарастающей цифровизации, прихожу к выводу о важности понимания, что цифровизация, как любой инструмент, дает возможности и содержит опасности. Но бояться ее, конечно, не нужно.
Возможности цифровых технологий в первую очередь освобождают время. Тебе уже не обязательно приглашать замечательного лектора из другого города или другой страны выступить перед студентами, достаточно подключить его по видеоконференцсвязи.
А освобождающееся время хорошо заполнить общением или теми занятиями, что формируют личность.
Потому что формирование человека – это центр образовательных занятий. И общение «учитель – ученик», пусть и в новых форматах, все равно никуда не уйдет, останется очень важным и нужным.
Беседа восьмая
Время взрослой веры,
или Почему святой
не должен спорить со скоморохом
Дата публикации: 21.07.2019
Взрыв уличного негодования в Екатеринбурге против строительства храма в сквере – одно из самых острых событий последнего времени? У меня даже шевельнулась штрейкбрехерская мысль: может быть, не надо было его строить…
Владимир Легойда: Давайте сначала уясним для себя главное: не было в Екатеринбурге противостояния «за храм или против храма». Это ложная пара. Речь шла о храме в сквере или о храме в другом месте. Все опросы – и старые, и новые, включая вциомовский, – показывают, что подавляющее большинство жителей за строительство храма. Признаюсь, я когда-то сам был настроен несколько скептически к большим программам храмостроения. Но потом понял нечто очень важное. Во-первых, храмы никогда не стоят пустыми. Никогда. Во-вторых, отказываясь строить храмы, мы отказываемся от обозначения своей идентичности – культурной, исторической, мировоззренческой, ценностной. Тут глубочайшие вещи задеваются. Надо посмотреть на эту ситуацию не только из сегодняшнего дня, но из будущего. Из России через 30–50 лет.
Вы сами в Екатеринбурге были?
Владимир Легойда: Да, в начале апреля меня друзья пригласили там выступить на площадке выставки «Россия – моя история». И как раз когда несколько сотен сторонников защиты сквера выходили его, как они говорили, «обнимать». На вопрос об этом я ответил прямо: если храм становится камнем преткновения – это очень плохо, такого быть не должно. Мы же не бордель строим и не казино. Так что нужно в этом разбираться. И один парень, который собирался туда, сказал: здорово, что я сюда зашел, с вами, оказывается, можно разговаривать. Но все эксперты и знающие люди из власти и общественных организаций в один голос уверяли, что проблемы нет – нет массовых протестов против строительства в сквере. Можно долго перебирать причины, почему там все неожиданно взорвалось. Сегодня редко кто верит в спонтанность массовых выступлений. В способность к их организации людей, которым наплевать и на храм, и на сквер, – куда больше. Нам, в Церкви, конечно, очень странно было слышать в свой адрес: «Вы хотите застроить сквер!» Мы изначально не просили этого места под храм. Я уж не говорю о том, какого накала эта история достигла, когда в адрес тех, кто протестовал против строительства в сквере, неожиданно полетело слово «бесы». С одной стороны, мне действительно непонятно и больно, когда есть такие протесты. С другой, когда, например, я обсуждал эту историю со своими студентами в МГИМО, девочка из Екатеринбурга сказала: там стоят мои любимые преподаватели, мои одноклассники, разве они – бесы? И ее тоже можно и нужно понять. И для меня, как христианина, этот вопрос не менее значим, чем строительство храма, который, я глубоко убежден, должен быть и будет построен в Екатеринбурге.
А многоуважаемый митрополит Кирилл почему-то сказал, что протестующие против храма наследуют тем, кто убивал царя…
Владимир Легойда: Мне кажется, Екатеринбургская епархия вела себя очень достойно. По благословению митрополита Кирилла десять священников все время были в сквере, когда там собирались люди. Отец Максим Миняйло, которого я лично знаю, там просто дневал и ночевал – в глубоких и ни на йоту не оскорбительных разговорах с людьми.
Если судить эту историю по законам пиара, то и церковь, и власть ее проиграли?
Владимир Легойда: Мне кажется, контрпродуктивно сейчас «мериться»: кто проиграл, кто выиграл. Церковь, по крайней мере, не рассматривает произошедшее в таких категориях. Епархия отказалась от строительства в сквере ради мира, поскольку, по тем или иным причинам, он не наступал. Если же говорить про законы пиара, то, конечно, когда уже все вспыхнуло, важно было не просто рассказать, что будет в сквере, но показать это. Нельзя выходить со словом против картинки. Об этом недавно уже сказал патриарх Кирилл, комментируя ситуацию в Екатеринбурге. Никто ведь не показал впечатляющие картинки на тему «здесь будет город-сад». А он там замышлялся. Возможно, про это не думали, так как все положенные для получения разрешения на строительство процедуры были выполнены. А на общественных слушаниях из примерно 4000 человек лишь менее 200 были против. «Екатеринбургская история» обнажила перед нами нехватку уважения в обществе – всех ко всем. Оно – основа любого серьезного диалога. Современному человеку нужно объяснять принимаемые решения. Нам надо учиться уважать всех. И тех, кто вышел протестовать. И тех, кто стоит на защите храма. И человека, который был готов построить для города храм, при этом обустроив и сам сквер, и набережную. Повторю: метод «продавить и заставить» не должен ходить в победителях ни у власти, ни у протестующих. Нам всем сегодня нужно учиться разговаривать друг с другом. И в ситуации с Екатеринбургом, и в ситуации с Иваном Голуновым…
Церковь упрекали, что она почти не отозвалась на ситуацию с ним…
Владимир Легойда: Нам не привыкать к упрекам. Отозвались, почему же нет? Только в моем Телеграмм-канале было 70 тысяч прочтений моей первой записи по теме. А это, кстати, почти равно тиражам некоторых федеральных газет. Другие представители Церкви также вполне определенно высказались по этому поводу. При этом, не скрою, мне странно было читать под моей записью: почему вы не требуете немедленно освободить Ивана? Но я только после сообщения о задержании Ивана узнал о нем! Я считаю, что необходимо требовать честного и беспристрастного расследования и соблюдения презумпции невиновности. Для любого человека. А также ответственности тех, кто нарушил закон. Даже – или особенно – если это люди в погонах. С ходу же кричать «виновен – не виновен» можно только тогда, когда ты это знаешь на 100 %, а не просто предполагаешь что-то. Иначе это нечестно и безответственно, хотя и можно красиво хайпануть.
Давайте попробуем взглянуть на «екатеринбургскую историю» объективно. Церковь сегодня возрождается – возводятся храмы, и для этого нужны большие ресурсы. А они есть либо у государства, либо у богатых людей.
Владимир Легойда: Это правда, Церковь не возродится без серьезной поддержки на самых разных уровнях. Я бы и от поддержки государства с ходу не отмахивался. Несмотря на то что сегодняшняя свобода Церкви беспрецедентна, Церковь и государство не могут и не должны игнорировать друг друга. Другое дело, что нам неоткуда взять готовую модель отношений. Советский опыт гонений не в счет. Но и дореволюционный, синодальный период подчинения Церкви государству, когда государи чуть ли не патриархами мечтали зваться, а Павел I, по свидетельству Лотмана, даже литургию один раз отслужил, никак не пример духостимулирующих отношений.
Но получается, что Церковь считается с государством и богатыми людьми просто потому, что они субъектны. А обычные люди обижаются: Церковь там, где власть и богатые, а мы для нее так, семечки.
Владимир Легойда: Я нередко – и в обычных разговорах, и в своей телепрограмме «Парсуна» – спрашиваю у священников и епископов, удается ли им одинаково говорить с прихожанином, который построил храм, и с простым человеком, который сам нуждается в помощи… То есть вопрос, конечно, существует. Но представление о том, что Церковь нянчится исключительно с богатыми и властными, а тех, кто сам нуждается в помощи, отталкивает, все-таки очень предубежденное. Священники лучше нас знают, что богатые тоже плачут (пусть даже, как вы считаете, другими слезами и реже), а в их реальной жизни все куда сложнее, чем в сериалах и газетных статьях о них. Мой первый духовник говорил, что задача пастыря привести человека ко Христу – «на уровне этого человека». То есть говорить с ним на понятном ему языке, и не как с представителем определенной культуры или поколения, а именно как с человеком. И если к священнику приходит кто-то из элиты – финансовой, политической, академической, – мы ведь с вами не станем настаивать, что искусство пастырского отношения тут сводится к стремлению показать ему, что он «тварь дрожащая»? Если пришедшему в храм министру вломить в лоб: «А ну-ка, стань в конец очереди», это приведет его ко Христу?