Владимир Легойда: Не просто готовы, но осуществляем его. В феврале будет четыре года с момента исторической встречи патриарха Кирилла и папы Франциска.
В конце прошлого года я был в Риме на международной конференции, организованной Фондом Горчакова при участии нашего посольства в Ватикане, где мы вместе с католиками обсуждали проблемы, стоящие перед христианами в современном мире. Но этот диалог никак не отменяет того, что между православными и католиками есть весьма немаловажные различия.
Ваш пример замечателен, но таких примеров в России очень много. Наша страна накопила уникальный исторический опыт совместной жизни православных не только с другими христианами, но и мусульманами. Мы готовы рассказать об этом опыте всему миру, и тут есть что послушать. Да, очень важно расширять горизонты. В местах, где в России исторически живут люди разных религий, у них складываются и традиции совместных поздравлений. Это обогащает культурный опыт. Есть такое понятие «синдром семинариста»: человек из деревни поступает в московскую семинарию, считая, что православие – это то, что он видел в своей деревне – батюшка служит вот так, говорит вот эдак. Он не только живого католика, протестанта или мусульманина, он православных-то толком не видел. И в семинарии у него начинается переоценка ценностей и расширение горизонтов.
Одна из опасностей во всем, что касается межрелигиозных и межконфессиональных отношений, – мы живем в эпоху не упомянутой вами толерантности, но посттолерантности.
В знаменитой фразе Вольтера про готовность отдать жизнь за право высказать ненавистную ему точку зрения мы все время обращаем внимание на готовность отдать жизнь… Но мне кажется, что мы уже живем во время, когда я не могу ненавидеть, не любить, не принимать вашу точку зрения, а вы мою. Это запрещено. Ты православный? – очень хорошо. А ты – сатанист? – прекрасно… Ты считаешь, что семья – это союз мужчины и женщины? Великолепно. А ты, что это союз мужчины с мужчиной, – тоже отлично. Это не толерантность. Терпимость предполагает: мне не нравится, но я допускаю. Но мы живем в измерении: тебе не может не нравиться то, что я выбираю, потому что нет универсального критерия допустимого и недопустимого (мы с этого начали разговор). Мы еще не осознали, что вошли в эту совершенно другую ценностную фазу. Церкви будет сложнее и сложнее объяснять свою позицию. Потому что представления этого мира, без абсолютных критериев добра и зла, – они другие. Толерантность все-таки разрешает тебе оценивать. А когда ты не имеешь права сказать ребенку до 16 лет, какой у него пол, это уже другие и весьма опасные правила. И почему я должен этому следовать?
Беседа одиннадцатая
Работа по разделению добра и зла,
или Почему и Евангелие,
и Достоевский должны быть
пережиты нами
как собственный опыт
Дата публикации: 12.03.2020
Церковь сегодня все больше перемещается в центр событий и перемен. Посмотрите на нового министра культуры: верующая, но не зашоренная, с невероятным багажом личной и семейной культуры, свободная, современная, с этим ее блистательно-провокативным «ненавижу балет», одновременно администратор и культурный менеджер.
Владимир Легойда: Я на Любимову смотрю с любовью. Мне один из моих учителей, бывший заведующий кафедрой философии МГИМО Алексей Викторович Шестопал, когда-то сказал: очень важно личное знакомство с людьми, потому что тогда вы будете не только читать их тексты, а слышать голос того, кто это написал. Вот Ольгу Борисовну сейчас все «читают» – с телеэкрана, в интернете, но я отношусь к тем, кто ее еще и слышит.
Ну а то, что вытащили из ее ЖЖ какие-то древние записи, для меня скорее индикатор иного времени. Все в молодости и подростковом состоянии переживают вот это «ненавижу балет, театр и т. д.», но раньше такие подростковые манифесты не могли стать компроматом на будущего министра, потому что у тех, кому сейчас за 60, ЖЖ в юности не было. Видели бы вы, что нынешние 12-летние пишут в ВКонтакте! Лента наполовину состоит из того, что их бабушки и даже мамы сочли бы совершенно неприличным и абсолютно недопустимым. Студенты в соцсетях спокойно размещают видео, где они просто говорят матом, даже не ругаются: то есть не выражают эмоции, а так разговаривают. А ведь им тоже потом быть министрами, вице-премьерами, президентами…
Если смотреть на это отвлеченным взглядом культуролога (хотя такое и невозможно, конечно, в полной мере), мы переживаем очень примечательный момент. Резонансность уже давно связана с необычностью, и майки с цитатой из Коляды есть почти у всех.
Какой быть Церкви во времени ее все нарастающего влияния – политического, общественного, социального, интеллектуального?
Владимир Легойда: Нам надо прежде всего уяснить, что не только молодежь, но и все общество имеет право и будет задавать нам вопрос: а почему? Патриарх не раз говорил, что в нашем времени привычные каналы коммуникации как способ передачи смыслов работают с затруднениями. Канал слышания сужен, и мы должны искать какие-то новые формы для ответа на возникающие вопросы. И это, кстати, не из года в год задаваемые нам вопросы про «дорогие автомобили для попов». С этим все понятно: священник не может себе позволить жить в роскоши, но нет ничего хорошего и в том, когда он голодает, а дети его бегают в лохмотьях. Нужна мера.
А вот что мне ответить своей студентке-магистрантке, которая говорит про коммерческое суррогатное материнство, мол, я не нахожу здесь никакой безнравственности – богатая заказывает услугу вынашивания ребенка, бедная за деньги эту услугу предоставляет, а посредник получает свои проценты, что здесь не так? Я в такой момент остро понимаю, что теряется возможность нравственной коммуникации, нет общего ценностного поля. Но к кому это вопрос – к детям или к отцам? Мне кажется, мы должны понимать свою вину за этот произошедший разрыв и ответственность за поиск в ситуации неочевидности того, что нам веками казалось очевидным.
Мы привычно оглядываемся на Достоевского, а его нередко уже нет в их культурном поле. То, что недавно звучало как аргумент, перестало работать. В том числе из-за нашей привычки питаться готовыми культурными формами, не проживая их как собственный опыт.
И мир веры должен перестать быть для нас привычкой. Сейчас особенно важно, чтобы люди переживали веру как собственный духовный опыт, а Церковь именно в этом им помогала. Мы не сможем ничего построить, оставаясь для людей только внешним авторитетом. А внутренним мы можем стать, только если люди полноценно переживут свой духовный опыт. Святейший Патриарх, многие священники и миряне в церкви это осознают, но путь от осознания до реализации долгий и непростой.
Известный филолог Татьяна Касаткина считает, что мы вошли в ту фазу развития культуры, когда нет привычной колеи. И мы уже не ходим по колеям. Насколько я понимаю, Татьяна Александровна считает, что это хорошо. Я не знаю. Но согласен с тем, что это данность. Что запреты и авторитеты не работают. И я как преподаватель на каждой лекции должен доказывать свое право быть услышанным.
Протоиерей Павел Великанов говорит, что появилась новая генерация верующих – по-хорошему требовательных. Вероятно, это нам подарок от общества потребления – выдвигая запрос в материальном мире, люди запрашивают и в духовном: ну раз продавцы и полицейские вежливы, почему открытыми и вежливыми не могут быть священники?
Владимир Легойда: Требовательность требовательности рознь. Я недавно попросил того же о. Павла Великанова помочь знакомым, а он мне потом пересказал их просьбу: «Мы проездом, будем только к концу литургии, но вы нас обязательно причастите». Разве можно себе представить, что в театре кто-то скажет режиссеру: «Мы к вам на спектакль приедем за 5 минут до конца, а вы нам сыграйте еще раз, пожалуйста». Так что готовность выходить к человеку навстречу не может означать отказа от того, с чем ты выходишь.
Меня поразил Константин Богомолов, рассказывающий в интервью Собчак о природе Церкви и веры и о памяти о происшедшем со Христом. Он очень убедительно объясняет ей, почему Церковь – такое место, где не скажешь: «А ну-ка, повторите мне погромче и что-нибудь новенькое». В Церкви сегодня явно идет работа на соединение жизни современного молодого человека из общества потребления, высокорационального, стремящегося все связать и осознать, с Духом Святым. Святейший Патриарх в день своей интронизации несколько раз сказал слово «счастье». Явно понятное и дорогое современным молодым людям. Пришло время соединять добрую логику мира и добрые его языки, культурный опыт человека, искусства с Евангелием?
Владимир Легойда: Что касается «счастья», то, боюсь, Пандора уже с воплями аплодирует нам, такая это сложная тема. Сложнее разве что тема любви, когда само слово уже обессмыслилось, а ты должен объяснять, что такое любовь, через другие понятия. (У меня в «Парсуне» замечательный Лев Карахан недавно сказал, что любовь – это открытость.)
Когда патриарх говорит о счастье, для многих, я думаю, это звучит неожиданно, а для кого-то и неприемлемо, потому что у нас традиционное представление, что слова «счастье» в Библии нет. Хотя греческое слово «блаженны», используемое в заповедях блаженства, на русский можно перевести и словом «счастливы»: «Счастливы кроткие… Счастливы чистые сердцем».
Поэтому вполне понятно стремление патриарха сказать и сделать что-то близкое современному человеку. Святейший всегда связывает евангельское чтение с современным днем. Повторю, мы же уже не можем больше разговаривать назиданиями с отсылкой к «Житиям святых», это сегодня не будет «работать». А люди будут лишь пережидать проповедь священника или, причастившись, уходить. Слово назидания сегодня сработает, если будет сопровождаться готовностью помочь человеку. И не бросить его, если он не принял твое слово назидания.