О проблематике гендера и богословских ответах
Владимир Легойда: Вся проблематика гендера, ЛГБТ и пр. тоже требует от нас какого-то более глубокого и сложного переосмысления этих тем. Я ни в коем случае не имею в виду отказа от каких-то позиций. Но более внятный и аргументированный проговор этих позиций нужен. Из уст христиан часто можно услышать отрицание гомосексуализма по причине неестественности этого. Аргумент понятен, но, мне кажется, куда важнее помнить, что в Священном Писании это названо грехом. И не по причине неестественности или физической невозможности этого. Я понимаю, что среди людей, которые исповедуют гомосексуальные взгляды и практикуют такое поведение, очень много таких, которые встают на эту позицию просто потому, что она им ценностно и культурно близка. Это не вопрос физической способности или неспособности к такого рода отношениям, а вопрос именно ценностной установки людей.
И поэтому аргумент «Ой, это неестественно, нормальный мужчина (или женщина) в такие отношения не вступают», он не главный для христиан, главный аргумент для нас в том, что это грех. Мы же не говорим, что тот, кто спит с чужой женой, поступает неестественно, но говорим, что это грех. И Господь сказал нам, что этого делать нельзя.
Наша аргументация глубже, чем «ой, это неестественно, ой, это не приводит к деторождению». Мы говорим этому «нет», потому что есть некая именно религиозная и культурно-религиозная оценка этого. Это грех, такой же, как измена, воровство, убийство.
Но мы понимаем, что можно создать такую ценностную шкалу, где многое из того, что христиане считают грехом, грехом считаться не будет. Поэтому здесь нужно какое-то более сложное осмысление.
И я уверен, что от каких-то сегодняшних вопросов и проблем не удастся просто отмахнуться. Мол, и так понятно, что это плохо. Не удастся, потому что наши дети, внуки и правнуки будут расти изначально в другой культурной среде. И это и будет настоящим вызовом для них.
У христианина всегда есть вызов – вызов язычества, атеизма. А нынешний вот только сейчас выкристаллизовывается. Потому что придет к тебе ребенок и скажет: «А почему я должен быть только мальчиком или только девочкой?»
И если этот вопрос тебе задан, значит, у ребенка он уже возник. А ответы, которые у нас существовали раньше, недостаточны. Потому что они не предполагали такого вопроса. И его и не могло быть раньше. И отмахнуться, сказать, что это глупый вопрос, нам тоже не удастся.
Это и есть, кстати, то, что требует от нас развития богословия. Похоже, что извечная дискуссия на тему «А может ли богословие развиваться, ведь есть вещи незыблемые?» получает ответ. Вновь возникающие вопросы развивают богословскую мысль. Потому что она сталкивается с новыми вызовами.
Послесловие
Человек Вэнь
Юрий Вяземский, писатель:
Один из самых умных церковных спикеров и один из лучших церковных интеллектуалов – Владимир Легойда – мой ученик. И поэтому мне иногда бывает немножко сложно говорить о нем.
Мы познакомились с ним еще до того, как увиделись. Он прочел мою книжку, тогда очень популярную, – повесть «Шут».
Ему очень понравился ее герой, этот мальчик Валя, он его чем-то заразил.
А придя учиться в МГИМО, он увидел автора «Шута». Так мы с ним, в общем, встретились, уже как люди знакомые.
Началось наше общение и взаимная учеба друг у друга: и я у него почти сразу чему-то начал учиться.
Не на лекциях и семинарах. Семинары и лекции – это же очень короткое общение. Мы с ним общались и после лекций, он меня домой провожал. Естественно я его приглашал к себе. У него родители в это время были не в Москве. Жена нас вместе кормила.
Когда мы потом оказались за одним столом с его родителями, они сказали: «Мы же вас, Юрий Павлович и Татьяна Александровна, считаем за вторых родителей нашего сына».
Поэтому оценивать его, повторю, мне нелегко, потому что он для меня просто родной человек.
Как я его учил? Великий Сократ, сравнивая себя со своей матерью-повитухой, говорил, что свое искусство взял у нее, только она принимает детей, а он – идеи у своих собеседников. И вот я старался быть таким же со своими студентами.
Конечно, с теми, которые в состоянии были меня понять. Честно говоря, меня не очень интересуют те, кто меня не понимают. Я, в общем, ориентируюсь на умных студентов, мне нужен контакт. Если его нет, я не пытаюсь усиленно его устанавливать, считаю, что это бесполезно. Это кажущаяся педагогическая попытка. Если человек тебя не понимает, значит, он тебя и не поймет. Володя был как раз человеком понимающим.
И он изначально был человеком с очень широкой сферой интересов. То, что китайцы называют Вэнь – широко культурный человек. Я все время, еще в МГИМО, замечал его желание быть образованным в самых различных областях жизни. В том числе и в естественных науках: физике, химии, биологии – там, где совершаются открытия, где постигается мир. И он был прав, потому что невозможно понять, как устроен мир, не интересуясь основными открытиями этих наук.
Результатом стала его широкая образованность. Он умен, сведущ и в светской культуре, и в церковной. И в нем есть несомненное философское начало.
Если говорить о том, что в нем от меня, что я смог ему привить, то у меня давно уже есть своя собственная философская система. Основанная на психо-физиологической системе моего отца, академика Павла Васильевича Симонова. Я ее развивал применительно к философии культуры. Володя взял оттуда многие вещи и стал этим активно пользоваться.
Я знаю, что человек в его представлении не одномерен, как у Герберта Маркузе, но состоит как бы из разных комнат. Упрощая, предложу вам представить некую трехэтажную конструкцию, где верхний, третий этаж как раз занимают три различных пути познания, рождающие три различные культуры – научную, художественную и религиозную.
В гармонично развитом человеке должны сосуществовать научное, художественное и религиозное познания. Конечно, у ученого будет научная доминанта, у художника – художественная, у мистически настроенного человека – религиозная. Но в принципе эти три различных пути познания со своими целями, языками, результатами у гармонично развитого человека помогают друг другу, а не мешают.
Я знаю, что Владимир Романович в общем придерживается такой же точки зрения, тут мы с ним соратники.
И я, конечно, очень горжусь тем, что он не одномерный, а, я бы сказал, девятимерный человек. И точно знаю, вижу, что люди, которые нападают на него и на Церковь, в общем, не девятимерные. Кто-то из них пятимерный, кто-то четырех, а кто-то вообще одномерный.
По нашей с Легойдой системе, человек отличается от остального животного мира тем, что он – существо религиозное. Он просто появился как религиозное явление. Религия возникла вместе с ним.
И поэтому, когда Легойда говорит о вере, мне кажется, он понимает, что о ней надо говорить прежде всего как цели существования вообще всего человечества.
И смысл жизни можно найти только в религии. Ни в науке, ни в искусстве, ни тем более в политике его не найдешь. А если найдешь, то он тебя не обрадует. И рано или поздно ты поймешь, что нет здесь смысла.
Легойда с самого начала был человек верующий. Его влекло христианство. Но он хотел понимать и другие религии, ориентироваться в них. Мне всегда казалось важным в нем это сочетание верующего человека с «человеком Просвещения».
Работа в Церкви его не изменила. Я думаю, что она его обогатила.
Другое дело, что она, конечно, отнимает очень много времени. Он мог бы заниматься наукой, мог бы больше сделать на телевидении, но у него (хоть он не священнослужитель, а мирянин) очень напряженная, тяжелая, ответственная служба в Церкви.
Он бесконечно предан Церкви и патриарху. Действительно предан и воспринимает свою работу даже не как службу, а как свой священный долг: во всем помогать Святейшему. А когда твои занятия не просто работа, а глубокая, внутренняя, кровная обязанность, это всегда очень тяжело.
Работая в Церкви земной, мне кажется, он всегда помнит, что есть и Церковь Небесная, некий Храм всей нашей жизни. И если ты имеешь доступ в этот храм, то вместе с тобой в нем будут молиться и Серафим Саровский, и другие великие святые. Но есть, конечно, и Церковь земная с иерархами, митрополитами, протоиереями.
Мне, конечно, хочется, чтобы в нашем обществе уважали верующих людей, уважали Церковь. И чтобы не было пустых полаек. Потому что в основном нападки на Церковь носят характер пустых полаек.
Это когда собака брешет, а дичи никакой нет: ни утки, ни зайца. Вот эти полайки, они вроде бы и не обижают нас, потому что пустые. Но, с другой стороны, как-то иногда от них становится «устало». И главное, что молодежь на них очень активно реагирует. А еще они сбивают со следа.
Отвлекают от цели, которая у всякого думающего и рефлексирующего человека связана с пониманием смысла жизни. Конечно, он в том, что будет с нами после того, как мы умрем. Жизнь-то продолжится. Потому что, если она не продолжится после нашей смерти, она абсолютно бессмысленна.
Я своим студентам говорю: посмотрите глазами абсолютного физика, представьте, что Земля существует 4 с половиной миллиарда лет, и если мы ее не угробим, то просуществует еще 3 с половиной миллиарда лет. А теперь нанесите на эту временную ось время своей жизни – вы ее даже под электронным микроскопом не увидите. Ее просто нет на фоне этих 4 с половиной и 3 с половиной миллиардов. И что, Господь создал нас, таких умных, чувствующих, знающих, вот для этой бессмыслицы? Зачем Он нам это дал? Зачем заставил нас задуматься о том, что с нами будет после смерти? Животные об этом не задумываются.
Потому что христианство – это ведь великий дар человеку, который делает осмысленным его жизнь.
Про Легойду еще только добавлю, что он не только глубоко верующий человек, но и надеющийся, и терпеливый. Все ценности, заявленные в его ТВ-программе «Парсуна» – верить, надеяться, терпеть, прощать и любить, – для него характерны.