Жрец удивленно поднял брови.
– Мне крайне странно слышать о том, что Его Святость потворствует такому страшному греху, как любопытство. Ибо ничто так не разъедает молодую душу, как нетерпение и чрезмерная пытливость.
– Но разве Солнцеликий не прощает тех, кто жаждет испить из чаши познания? – в тон ему возразил Амальрик. – И разве не сказано в его заповедях: «Да будет одобрен идущий по тернистому пути к истине»?
– Приятно встретить мирянина, столь искушенного в вопросах Веры, – смягчилось лицо жреца. – Но правила храмы нерушимы – непосвященным запрещено проходить внутрь!
Он развел руками.
– Так что, дети мои, мне не остается ничего другого, как проводить вас в Западный придел, дабы вы могли присоединиться к своим братьям!
Амальрик повернулся к замку, но жрец неправильно истолковал его движение и протянул руку.
– Не стоит беспокоится, сын мой. Я сам верну ключи Его Святости.
Тело немедийца напружинилось.
– Как вам будет угодно, добрый отец!
Лицо Ораста залила мертвенная бледность. Он застыл от ужаса, провожая взглядом протянутую руку митрианца. Жрец поймал его взор и обеспокоено повернулся к юноше.
– Что такое? Вам дурно? Позвольте, я помогу…
– Да, – подал голос барон, опуская руку в карман. – Вы сможете нам помочь. Если сами откроете эту дверь!
Церемония была в самом разгаре. Кульминация и завершение ее должно было состояться на одном из четырех дворов храма, там, где уже дожидался своей участи белый жертвенный бык, чьей крови предстояло оросить каменную плиту алтаря, но пока в огромном зале перед придворными разыгрывалось священное действо, бывшее непременной частью церемонии.
Валерий, как и прочие, был его свидетелем уже не раз, Но редко обряд проводился с такой пышностью. В действе, призванном представить взору верующих картины из жизни погибшего воина, его долгий путь наверх, в чертоги Солнцеликого, и конечное Успокоение, задействовано было десять дюжин жрецов. Одних певчих на хорах, расположенных с четырех сторон необъятного зала, было не менее сотни.
Пышность зрелища была беспредельной – но почему-то именно это нагоняло на принца тоску. Он не ощущал за этими живыми картинами искренних чувств, живой скорби по усопшему. Перед ним был балаган. Пусть богатый, невероятной красочности, но балаган. Перед таким холодным, лживым Митрой, которого являли здесь разряженные и такие же лживые жрецы, принц не мог испытывать ни страха, ни благоговения. Он мог лишь надеяться, что Тиберий с сыновьями обрели успокоение в объятиях куда более милосердного и любящего божества.
Он вновь отвлекся, разглядывая пышное убранство храма: фрески на стенах, колонны, отделанные огнистым сланцем и увитые хвойными гирляндами, мозаичный пол, где выложен был сложный лабиринт из двух скрещенных солнцеворотов. Но мысли его разбегались, неуклонно возвращаясь ко дню вчерашнему и ко всему тому, что он так усердно старался забыть.
И все же та давешняя встреча под покровом темноты не привиделась ему. Он не мог ошибиться. И человек, встретившийся ему на заднем дворе у конюшен, был никто иной, как его старый знакомый киммериец.
В молчаливой задумчивости Валерий Шамарский возвращался с прогулки по городу, куда отправился бродить бесцельно, не в силах больше находиться в своих апартаментах. Общество Релаты было невыносимо – но оказалось, что наедине с самим собой ему сделалось только хуже. Прогулка не принесла облегчения, а дешевое вино, выпитое в каком-то кабачке у рынка, вместо того чтобы разогнать тоску, лишь усилило ее.
Шумная компания подгулявших селян за соседним столиком, где какой-то бородач с жаром рассказывал бесконечную историю о том, как его друг кузнец с дочерью были сожраны явившимися из преисподни демонами, и вовсе заставила его возненавидеть весь род человеческий…
Мрачное настроение принца лишь усугубилось при виде дворца, освещенных окон в главном зале, где вовсю кутили придворные, и он намеренно сделал крюк через конюшни, чтобы не слышать звуков гульбы, пьяного хохота и визгливой музыки.
Казалось, весь мир что-то праздновал сегодня, наслаждался жизнью – кроме него одного!
Но здесь, на задворках дворца, было сравнительно тихо. Большинство слуг, точно деловитые муравьи, сновавших здесь днем, уже разбрелись по своим каморкам, торопясь урвать недолгие часы отдыха, и на пути Валерию попадались лишь редкие стражники, да челядинцы, посланные, должно быть, хозяевами с какими-то поручениями. Он впервые вздохнул полной грудью, наслаждаясь одиночеством и покоем.
Откуда-то из бесконечного далека до него доносились приглушенные голоса, смех, ругань, – обычные звуки ночи. Однако во тьме каждый звук приобретал неожиданную выпуклость, отчетливость, утрачивая одновременно связь с целым и всякий смысл, не означая более ничего, не имея иного существования, кроме вот этого, мгновенного, ясного и краткого, точно вспышка во мраке, точно перезвон храмовых колокольцев.
Он тряхнул головой, чтобы прогнать наваждение, – и вновь мир вернулся к обыденности, обрел смысл. Теперь его окружала самая обычная ночь, холодная, сырая, насыщенная ароматами влажной земли, конского пота и варящейся похлебки.
Внезапно умиротворенное состояние его нарушила раздавшаяся совсем поблизости грубая солдатская ругань и отрывисто отдаваемые команды…
Он вздрогнул от неожиданности, завидев фигуры во тьме.
Непохоже на Черных Драконов – да и те давно уже спят по казармам, кроме тех немногих, что несут ночную службу в королевских покоях. Но и не городские стражники: слишком уж подтянутые, плечистые, собранные – не то что расхлябанные, разжиревшие тарантийские хранители покоя…
Бывший воин, Валерий замер, и что-то встрепенулось в его душе. Если бы не запрет Вилера брать на службу Вольные отряды, он готов был бы поклясться, что навстречу ему идут наемники.
Он ускорил шаги, торопясь пройти мимо, – ибо почему-то вид этих крепких, мускулистых воинов с обветренными, иссеченными шрамами лицами, был ему неприятен. Раздражало то, как переговаривались они между собой, грубовато и насмешливо, как беззаботно звучали в ночи их голоса.
Ему вспомнились невольно иные ночи, куда более жаркие, чем нынешняя, когда даже тьма не приносила облегчения, и звезды, огромные, точно белые хризантемы, расцветали на густо-синем небе… Все тогда было иначе. В то время ему и в голову не пришло бы таиться в ночи, подобно конокраду, или красться, надеясь не попасться никому на глаза. Тогда не было ни этой горечи на душе, ни усталости, до срока погасившей огонь в глазах и заставившей согнуть плечи.
Но что осталось ныне от гордого воина, каким он был прежде?!
Погруженный в мрачные раздумья, Валерий двинулся вдоль галереи и не заметил, как чья-то массивная фигура выросла у него на пути. Он очнулся, лишь когда незнакомец оказался прямо перед ним и он едва не столкнулся с ним.
Валерий отшатнулся, пытаясь восстановить равновесие… и возглас изумления сорвался с его губ.
Наемник был необычайно высок ростом, – даже принц, отнюдь не слывший коротышкой, был ниже его на добрых полголовы. Свет факела, горевшего у него за спиной, окутывал статную, широкоплечую фигуру облаком оранжевого сияния, но Валерию не нужен был свет, чтобы узнать этого человека.
– Киммериец, – прошептал он чуть слышно.
Варвар надменно склонил голову, всем своим видом показывая, что, хотя и признал в случайном встречном знатного вельможу, но отнюдь не собирается заискивать перед ним.
– Ты ищешь кого-то, приятель?
Ах, как был знаком ему этот говор!
Вызывающий, чуть тягучий, горделивый… Валерий содрогнулся, чувствуя, как побежали по коже мурашки. Дважды он был уверен, что навсегда расстался с киммерийцем, – в первый раз, когда думал, что тот погиб, распятый на кресте в пустыне, второй, когда сам бежал из Хаурана, от скорби и тоски, коими полон там стал для него каждый вздох, от мук совести и самоуничижения.
Но, значит, не только воспоминания последовали за ним через полмира. Прошлое не желало отпускать его от себя, не давало покоя, – и Валерий стиснул зубы от внезапного приступа слабости.
Киммериец ждал ответа.
И принцу показалось вдруг, что в глазах варвара он видит знакомый огонек презрения… все повторялось! Он попытался сказать как можно небрежнее, сознавая в то же время, как натянуто звучит его голос:
– Кто вы такие, и откуда вы здесь? Северянин чуть помедлил, прежде чем ответить. Валерий заметил, что рука его легла на рукоять меча, – и это удивило принца. Неужели бесстрашный Конан кого-то опасается? Но кого? И что тому причина? Наверняка, не их встреча, тем более, что варвар, похоже, до сих пор его не узнал.
– Мы – Вольный Отряд, на службе вельможного принца Нумедидеса, – отозвался наконец тот. – Я капитан отряда. Мое имя – Конан из Киммерии!
При этих словах Валерий почувствовал, как сжимается у него горло. Все и впрямь повторялось…
– Но зачем вы здесь? – спросил он быстро. – И как могло случиться, что король нарушил собственный эдикт и позволил принцу нанять вас?
Черноволосый гигант чуть заметно пожал плечами во тьме.
– Принц нанял нас – и платит деньги! Что до прочего, спроси у него сам! Но я хочу знать, кто говорит со мной! Я не привык болтать с незнакомцами!
Валерий ощутил замешательство.
Он не хотел, чтобы киммерийцу стало известно его имя. Он боялся даже помыслить об этом! Но одновременно он не мог не почувствовать ядовитого укола досады. Сам-то он узнал Конана с первого взгляда!
Неужели их встреча так мало значила в его жизни, – встреча, что перевернула всю жизнь аквилонского принца… Противоречивые чувства терзали его, и он почти готов был выкрикнуть свое имя варвару в лицо – но что-то удержало его. Возможно, так и впрямь будет лучше.
Валерий вздохнул, плечи его опустились.
– Неважно, как меня зовут. Довольно и того, что я не враг, а аквилонский нобиль!
Он небрежно махнул рукой, отпуская наемника.
– Ступай, северянин. Я уверен, мы еще встретимся! Не говоря ни слова, воин развернулся на каблуках и бесшумно, точно огромная кошка, скользнул во тьму. Вскоре откуда-то издалека до Валерия донесся его звучный голос: он отдавал своим солдатам какие-то распоряжения насчет дежурства.