Султан вздохнул с видимым облегчением и, встав рядом с дочерью, ободряюще пожал ей ладонь.
Это и впрямь было огромное облегчение. Теперь-то она понимала: не может быть худшей доли, чем превратиться в рабыню собственной любви к этому исчадию ада в человеческом облике.
Но пока ей было рано чувствовать себя в безопасности. Джафар был не из тех, кто легко мирится с разочарованиями.
Бывший визирь поиграл желваками на скулах, с явным трудом беря себя в руки.
— Что толку в джинне, который ничего не желает делать из-за сплошных ограничений? — буркнул он.
— Эй, позвольте… — оскорбленно вскинулся джинн.
— Ладно же. Сейчас я покажу тебе, что такое настоящее могущество! Джинн, держи их!
Отбросив мантию, Джафар решительно зашагал прочь из кабинета. А Жасмин вдруг обнаружила, что ее запястья скованны золотыми кандалами — такими же, как у ее отца. Джинн скользнул им за спину, и она почувствовала, что какая-то неведомая сила тянет их вперед, вынуждая шагать следом за Джафаром.
Джинн наклонился к ним сзади и шепнул:
— Простите, ребята. Похоже, вы славная пара.
— Султан — мой отец, — огрызнулась Жасмин.
— Ой. Простите. Ошибочка вышла. Просто, знаете, это не такая уж редкость — пожилые цари, молоденькие девушки. Старость тянется к юности и все такое. Но я тут ни при чем, честно.
— Что ж, по крайней мере, теперь никто не сможет выдать меня замуж против моей воли. Даже Джафар, — мрачно бросила Жасмин.
— Ага, но, может быть, не стоит подавать господину Мстительнейшему подобные идеи, а? — лукаво предложил джинн. — Понимаете ли, есть весьма существенная разница — и с точки зрения закона, и с точки зрения магии, — между заставить полюбить и заставить выйти замуж.
Тут он был совершенно прав, и Жасмин поспешно умолкла.
Джафар не останавливался до самого парадного балкона, выходившего на главную площадь перед дворцом. Пока эта причудливая процессия шагала через дворцовые залы, их обстановка где неуловимо, а где самым явным образом менялся в соответствии со вкусами чародея. Цветы исчезали или увядали прямо на глазах, изящная роспись на стенах превращалась в остроугольные черные фигуры. Даже мраморные плиты, по которым они шли, становились черными и блестящими, как полированный оникс.
Джафар отдернул занавес парадного балкона и вышел к балюстраде. Потом повелительно кивнул, и джинн выпихнул на балкон рядом с ним пленников — Жасмин и султана. Странный это был квартет: полуодетый султан, синий джинн, Жасмин в блестящих оковах и раздувшийся от самодовольства Джафар.
Зеваки сбегались на площадь перед дворцом со всех концов города, как муравьи на упавший на землю ломтик сладкой дыни. Как Джафару удалось созвать их? Небо клубилось тучами, обещавшими скорую грозу, среди свинцово-серых завитков уже полыхали первые молнии. Едва ли в такую погоду люди охотно выходили на улицу…
Джафар улыбнулся, блеснув золотым зубом, который сегодня сверкал особенно ярко. Потом он воздел свой посох, терпеливо ожидая, пока внизу молчаливой толпой соберется вся Аграба.
— Слушайте меня, жители Аграбы, — заговорил он. Он вовсе не кричал, но его голос отражался от каждого дома в городе гулким эхом. — Настал тот час, когда вашим страданиям под гнетом старого султана пришел конец.
Не удержавшись, Жасмин бросила на отца испытующий взгляд. Ей хотелось увидеть, как он воспримет подобное обвинение. Но тот, похоже, лишь слегка удивился. Подумать только… ведь всего два дня назад она и сама отреагировала бы точно так же. Однако с тех пор она успела своими глазами увидеть голодных детей, одетых в лохмотья. Она видела, как воры сбиваются в шайки, потому что у них не было иного способа добыть себе пропитание. И она провела день с юношей, единственной пищей которого было то, что он мог украсть.
— Благодаря поддержке дворцовой стражи, невероятно могущественного джинна и принцессы Жасмин… я, Джафар, провозглашаю себя новым султаном Аграбы!
Если он ожидал услышать крики ликования, когда так величественно воздевал руки, то его ждало разочарование. Глаза Джафара нервно забегали, однако он не стал предаваться панике, а продолжал свою речь.
— Я стану истинно народным султаном, внимающим всем вашим нуждам и чаяниям.
По толпе внизу пробежал ропот.
— Это мы уже слышали, — крикнул какой-то человек, сложив ладони рупором вокруг рта, чтобы его было лучше слышно.
— Верно! — подхватили голоса в толпе. — Помните свадьбу правителя? Тогда новая султанша тоже обещала нам многие годы богатства и процветания!
У Жасмин перехватило дыхание. Неужели ее мать действительно так говорила?
— Вы, кажется, сомневаетесь в моих словах? — раздумчиво произнес Джафар.
Жасмин очень не понравилось, как это прозвучало. Внезапное обретение абсолютного магического могущества отнюдь не сделало придворного чародея более уравновешенным и не умерило его жестокости. Он снова воздел руки, потрясая своим коброголовым посохом.
Жасмин и ее отец невольно попятились.
— Что же, пусть моим первым деянием в качестве султана будет доказательство моей доброй воли!
Он снова бросил повелительный взгляд на джинна. Тот, все еще несколько ошарашенный поворотом событий, рассеянно щелкнул пальцами.
Тучи озарились молниями и прорвались дождем.
Золотым дождем.
Мелкие золотые монетки сплошным ливнем сыпались с неба, со звоном отскакивая от крыш и прыгая по булыжникам мостовых.
Толпа ахнула. Люди с восторженными воплями ринулись хватать монеты, ловя их в воздухе или подбирая с земли. Жасмин с отвращением отвела глаза, не желая видеть этого торжества алчности.
Когда страсти немного улеглись, а карманы потяжелели, люди наконец начали прославлять нового правителя.
— Да здравствует Джафар! Слава Джафару!
Джафар удовлетворенно улыбнулся. Наконец-то он получил то, к чему так стремился.
Выждав немного, он повернулся к своим пленникам, стоявшим позади, и положил ладонь на грудь султану.
— Теперь видишь? — спросил он с издевкой. — Вот что такое настоящее могущество. И настоящая власть.
А потом он столкнул султана с балкона.
Коленопреклонение как знак почтения
Глубоко-глубоко под песками пустыни Аладдин копал.
Оттаскивал камни. Отгребал в сторону сыпучие кучи щебня и песка и снова копал.
Он занимался этим уже два дня без передышки.
Пожалуй, любой другой на его месте уже давно бы сдался.
Его язык так распух от невыносимой жажды, что он уже почти не мог глотать. Аладдин так ослаб от голода, что даже сидел с большим трудом, поэтому теперь копал в основном лежа. Он устал и почти не чувствовал разницы между сном и бодрствованием.
Вокруг него царил абсолютный мрак, который лишь изредка нарушали багровые отсветы бурлящей внизу лавы. Время потеряло всякий смысл. Аладдин почти не смыкал глаз из страха, что если он вдруг уснет, то уже не проснется.
Но он все еще не терял надежды. Неизбывная вера в то, что все непременно будет хорошо, которая поддерживала его мать в борьбе за выживание до самой ее смерти, не оставляла и юношу.
Он ведь не так уж глубоко под песком, правильно? И тот гигантский каменный тигр — он ведь устроен одинаково, спит он или двигается, верно? Значит, Аладдин по-прежнему находится где-то в его «горле», то есть неподалеку от «пасти», ведущей на поверхность. К тому же сейчас этот великанский кот поврежден и разрушен, а значит, в его каменной шкуре вполне могут оказаться прорехи…
Так?
Кроме нескончаемого оптимизма, у Аладдина были еще две замечательные вещи, которых не было у других людей.
Во-первых — маленькая обезьянка.
Сказать по правде, помощи от Абу было немного, зато он поддерживал в Аладдине здравый рассудок и волю, чтобы продолжать пробиваться к спасению.
А во-вторых, у него был волшебный ковер, который как раз приносил немало пользы. Он неутомимо оттаскивал на себе отброшенные Аладдином кучи щебня, а иногда даже прикладывал усилия своих кисточек, чтобы расшатать особо неуступчивый камень. Отдыхая, Аладдин сворачивался на нем калачиком и готов был поклясться, что ковер тихонько укачивает его, словно баюкая.
Кроме того, у него было чем занять свои мысли, пока он работал. Иногда его разум обращался к тому безумному старикашке, который пытался его убить. В этих размышлениях Аладдином двигало вовсе не стремление к мести: ему случалось видеть, как это разрушительное чувство коверкало жизни многих обитателей Квартала Пличных Крыс. Он просто никак не мог понять, почему тот старик, заполучив наконец свою дурацкую безделушку, непременно хотел уничтожить Аладдина. Ведь он получил то, что хотел, и Аладдина совершенно не интересовало, что он будет делать дальше со своей глупой лампой. Он вовсе не собирался ее отнимать. Значит, дело здесь в чем-то другом… и он непременно разрешит эту загадку, когда выберется наконец из пещеры.
Но чаще всего Аладдин думал о принцессе Жасмин. Если бы не их случайная встреча, султанские стражники не схватили бы и не бросили его в темницу, он никогда не связался бы с сумасшедшим злобным стариком и сейчас не срывал бы кожу с рук, пытаясь выкопаться на поверхность из темной удушливой ямины где-то посреди пустыни.
И все же, даже если бы у него была такая возможность, он не стал бы ничего менять.
Аладдин вспоминал ее глаза, когда она смотрела на него. И ее взгляд, когда она увидела тех нищих ребятишек. Он стал свидетелем того мига, когда принцесса вдруг начала понимать мир, в котором он жил. Аладдин снова и снова вызывал в своей памяти ее изящные точные движения, когда она орудовала своим серебряным кинжальчиком, и непередаваемую грацию, с которой летела к нему, сжимая в руках шест, прекрасная и бесстрашная, как ангел небесного воинства.
При мыслях об этом он забывал о том, как саднят его ободранные в кровь пальцы, как горит его пересохшее, словно забитое песком горло.
К концу второго дня — а может, к середине третьего, он не мог сказать точно — у Аладдина начались галлюцинации.