— Но что касается разговора о неволе… прежде чем вы с Джафаром принялись за дело, мой отец действительно собирался выдать меня замуж — то есть вручить, как мило заметил Джафар, любому принцу, который покажется мне наименее отвратительным из всех. А дальше мне оставалось бы только рожать детей, пока на свет не появится мальчик — наследник трона. Конечно, при условии, что я не умру родами до того, как это случится. И мне повезет, если я доживу хотя бы до сорока, что, согласись, гораздо меньше, чем десять тысяч. А в данную минуту я заперта в своей комнате в ожидании, когда меня выдадут замуж за человека, которого я ненавижу и которого я с той же силой буду ненавидеть до конца моих дней, если только он не отыщет заклинание, которое заставит меня полюбить его любовью безмозглой куклы. И если это, по-твоему, не неволя… то что же это?
Джинн молча глядел на нее некоторое время.
— Извинения приняты, — изрек он наконец. Это прозвучало почти серьезно. Но по его странным, нечеловеческим глазам она все же догадалась, что он понял.
Жасмин вдруг почувствовала, как все, что мучило ее последние дни — страх, боль, гнев, — куда-то улетучилось. Она бессильно плюхнулась на кровать и потерла усталые глаза. Теперь у нее был товарищ — правда, такой же беспомощный, как и она сама. Они могли разве что посочувствовать друг Другу, но не больше. Разве это такое уж достижение?
Зато теперь Жасмин куда лучше понимала, что за создание оказалось рядом с ней.
— Целая раса джиннов? Совсем как в легендах? — спросила она с пробуждающимся любопытством. Раджа забрался на кровать и растянулся рядом с ней. Она погладила его по голове и облокотилась на его могучую теплую спину, словно приготовилась послушать сказку на ночь.
— Ага. Джинны были таким же народом, как и вы, — сказал джинн с глухой тоской в голосе. — То есть, конечно, не совсем такой. Вы, люди, назвали бы нас волшебными существами, ну а мы сами считали себя самыми что ни на есть обычными. И на вид мы были совсем не такие одинаковые, как люди. Моя жена была пурпурной, а…
— Твоя жена? — ахнула Жасмин, привстав от удивления.
— Ага. Ее тоже больше нет, — печально сказал джинн. Он щелкнул пальцами, и между ними возникло парящее прямо в воздухе серебряное зеркало. Только отражалась в нем не комната Жасмин с ее обстановкой, а молодая девушка-джинн с пурпурной кожей, широкой улыбкой, когтями на ногах и маленькими рожками над каждым ухом.
Разглядывая ее, Жасмин еще раз напомнила себе, что это не просто сказочное существо: это была живая женщина, которая вышла замуж: за джинна и вела обычную жизнь. Обычную для джиннов, конечно. Сосредоточившись, Жасмин и впрямь начала видеть личность за этим пурпурным обличьем: смешливые морщинки у глаз, темно-фиолетовые крапинки веснушек на носу, тонкую бороздку между бровей — наверное, она часто хмурилась. А еще у нее был упитанный живот и полные руки, какие обычно бывают у людей, которые давно женаты и вполне довольны своей жизнью.
— Она выглядит счастливой, — сказала Жасмин, нарочно избегая слова «красивая», чтобы не показаться банальной. К тому же, гм, эти рожки…
— Да, это потому что она, знаешь, не орала на меня в тот момент. И ничем не швырялась, — с нежностью сказал джинн. — Да ладно, шучу. Конечно, нам случалось и повздорить, но мы любили друг друга. Очень любили. — Он послал изображению воздушный поцелуй, и зеркало истаяло голубым дымом.
— А… что произошло?
— Ну, знаешь, обычная история. — Джинн пренебрежительно махнул рукой. — Всякие темные пророчества о гибели мира… Я имею в виду нашего мира. Время джиннов подходило к концу начиналась Эпоха Людей. Ну и некий молодой, жадный джинн, который и так уже приобрел больше силы, чем прочие вокруг, решил, что это дает ему основания искать еще большего могущества. Вроде как чтобы спасти наш мир. «Ради жены и детей», как говорится.
— У вас были и дети тоже?
— Нет, это просто выражение такое. Я же рассказываю историю, солнышко, согласна? В общем, если говорить вкратце, то кратчайший путь к бесконечному могуществу — это… бесконечные желания. Правильно? Желание — самая могущественная сила во вселенной. Если, конечно, ты знаешь, как обходиться с имеющимися ограничениями. Я двинулся по этому пути и сделался тем джинном, для которого в вашем, людском понимании нет ничего невозможного. Но тут оказалась одна маленькая проблема. Я слишком поздно понял, в чем тут подвох: ты не можешь исполнять свои собственные желания. В этом заключено одно из условий поддержания вселенского равновесия. Согласен, я должен был додуматься до этого раньше, когда только взялся изучать высшую магию. Но я думал, что поднялся выше этого. И вот — трах-бах-та-рарах, видишь, где я оказался. Минуло десять тысяч лет, а я до сих пор расплачиваюсь за свою глупость и спесь. А остальные джинны тем временем умерли. Вот и конец истории.
Жасмин молчала. Так много нужно было обдумать… Целая раса существ исчезла с лица земли. Лишь один попытался спасти ее — и потерпел поражение. История Джинна оказалась печальной и страшной.
И кстати, если упустить из виду, что он стремился к неограниченному могуществу ради спасения своего народа, то можно разглядеть и нечто общее между ним и Джафаром.
И вот в итоге все кончилось тем, что джинн потерял всех и вся и оказался заточен в лампу, и теперь вынужден исполнять желания алчного и бездушного Джафара, который рвется к безграничной власти только ради себя самого. Получается замкнутый круг жадности, властолюбия и безумия.
И счастливого конца здесь быть не может.
Если у вселенной был выбор, то она избрала поистине ужасный способ поддержания равновесия, с горечью подумала Жасмин.
Она поежилась при мысли, что теперь и Аграбе предстоит закончить свое существование так же, как и империи джиннов: забытой и легендарной.
— Ну… опять же, говоря вкратце… Я был бы рад помочь тебе, если бы мог, — мягко сказал джинн. — Но сейчас это все, что я могу для тебя сделать.
Он печально повел рукой вверх и вниз. Белый дымок заструился из его указательного пальца, превращаясь в тонкую, как паутинка, шелковую нить. Нить то взмывала вверх, то ныряла вниз, а потом начала выписывать круги. Она мелькала все быстрее и быстрее, а ее кончик заострился и заблестел, как золотая игла. Вскоре послышался шелест ткани, и неясная пока еще белая форма начала приобретать более четкие очертания.
Жасмин зачарованно наблюдала, как прямо из воздуха рождалось подвенечное платье.
Нет, это не был самый великолепный в мире наряд. Это было очень простое, светлое, но не белоснежное, многослойное одеяние из грубовато сотканной, но тонкой и просвечивающей ткани, больше похожей на сеть. Вместо обычных рукавов эта ткань была прихвачена на плечах, у локтей и на запястьях, оставляя руки почти открытыми, и ниспадала прямыми складками. Нигде не было ни лент, ни кружев, ни блесток, ни жемчуга, ни самоцветов, ни каких-нибудь других украшений. Просто подрубленный подол оставлял открытыми щиколотки.
— Какое красивое, — сказала Жасмин, поднимаясь и прикладывая платье к себе, чтобы посмотреть, как оно ей подойдет. Она покружилась, и воздушные слои ткани взметнулись вверх. Это платье было просто создано для танцев.
— Это платье, которое было на моей жене в день нашей свадьбы, — с печалью сказал джинн.
Он повернулся и поплыл вон из комнаты, как облачко дыма, которому не нужно было открывать дверь, чтобы выйти.
Жасмин смотрела в его удаляющуюся спину, все еще держа платье в руках. Она вдруг поймала себя на том, что если сожмет пальцы еще сильнее, то непременно прорвет ногтями чудесную ткань. Она заставила себя расслабиться.
Все. Больше никаких слез, никаких всхлипываний в подушку.
Она — принцесса крови. А значит, и вести себя должна как полагается принцессе. Хватит хныкать про неволю и жаловаться, что ее передают, как товар, от одного человека к другому. Пора начинать действовать.
Придется ей самой становиться героиней. Больше надеяться не на кого.
Уличные Крысы
Ковер летел вдоль пустынной улицы. Аладдин уже так приноровился к новому способу передвижения, что стоял на ковре в полный рост и почти не размахивал руками для поддержания равновесия, даже когда они на полной скорости поворачивали за угол. Он снова пожалел, что у него нет времени основательно выяснить, на что они способны на пару с ковром, однако сейчас у него были куда более срочные дела в Квартале Уличных Крыс.
Та часть города, куда он однажды завел Жасмин, внушала всего лишь легкие опасения. Сейчас же он спешил в те кварталы, которые считались по-настоящему опасными.
Старые высокие дома почти смыкались между собой верхними этажами, закрывая небо. Даже в полдень на этих узких улочках царил полумрак — с одной стороны, это избавляло от испепеляющего солнца, но, с другой стороны, превращало день в непреходящие жаркие сумерки. Здесь было бесчисленное множество укромных закоулков, в которых можно было спрятаться от погони… или от жертвы. Темные провалы окон заброшенных домов чернели, как пустые глазницы черепов. Угрюмые, обломанные статуи и кучи битого кирпича наводили на мысль о том, что здесь недавно шла война. Единственный открытый участок был занят одним из немногих кладбищ, еще сохранившихся внутри городских стен. Его искрошенные, покосившиеся надгробия торчали как редкие кривые зубы в челюсти старика.
Над всем эти веяло безнадежностью и запустением… и в то же время любого, кто забредал сюда, ни на миг не оставляло ощущение, что кто-то — или что-то — исподтишка неотрывно наблюдает за ним.
У немногих прохожих, с которыми можно было здесь столкнуться, всегда жуликовато бегали глаза, и их окружала почти осязаемая аура обмана и мошенничества. Перед одним из домов, который внешне ничем не отличался от остальных, Аладдин наконец спрыгнул с ковра на землю. По уже заведенной привычке ковер послушно свернулся в рулон и пристроился у него на плече.
Минули, наверное, целые годы с тех пор, как Аладдин побывал здесь в последний раз. Осторожно переступив через пыльный порог, он убедился, что внутри дом выглядит точно таким же, каким ему запомнился. В разоренных комнатах без окон царил почти непроницаемый мрак, хотя несколько подозрительно удачно расположенных трещин в стенах тускло освещали самое необходимое: то узкий дверной проем, то невзрачную, наполовину обвалившуюся лестницу. А то и смертоносную ловушку на незваного гостя — Аладдин вспомнил о ней лишь в последний момент и вовремя отдернул ногу, едва не наступив на веревку, которая захлестнула бы его петлей и подвесила к потолку, как пойманного в силок кролика.