— Гм… — скептически хмыкнула она, взбираясь следом за ним и морщась от каждого скрипа хлипких перекладин, не без оснований подозревая, что все это ветхое сооружение может в любой момент рассыпаться. — А что мы делаем?
Аладдин запрыгнул на полуразрушенный балкон и подал ей руку. Она сделала вид, что не заметила предложенной помощи, и ловко приземлилась на карниз рядом.
— Помнишь, что я говорил насчет «бедных» и «вонючих»? То есть, гм, я, конечно, не вонючий, но живу далеко не в самом безопасном районе Аграбы. Поэтому мне кажется, что нам лучше держаться подальше от улиц, где нас могут увидеть.
— А что плохого, если нас увидят? — спросила она.
— Ну не знаю. А что плохого в том, чтобы взять с прилавка яблоко и отдать его другому, не заплатив?
— Я просто не знала… — Ее голос стих.
— Не знала, что за товар нужно платить? — закончил за нее Аладдин с мягкой улыбкой.
— Ну хорошо, я действительно оказалась на рынке первый раз в жизни, — призналась она. — И раньше мне действительно не приходилось ничего покупать. Я не представляла себе, как это все устроено — цены, деньги, все прочие вещи. Тут ты меня подловил.
Алладин не смог удержаться от самодовольной ухмылки. Выходит, он был совершенно прав, когда угадал в ней богачку, переодевшуюся простолюдинкой.
Но тут девушка прищурила глаза и одарила его взглядом, который больше подошел бы вдове Гульбахар.
— Только у тебя я тоже что-то не заметила кошеля с золотом, умник. Как же тогда ты платишь за свои покупки?
При этих ее словах Аладдин — возможно, первый раз в жизни — лишился дара речи.
— Это… ты ловко подметила, — выдавил он наконец. — Но я — совсем другое дело! Мне приходится воровать, потому что иначе я просто умру с голоду!
— Значит, по-твоему, тебе можно воровать — потому что тебе нужна еда. А мне почему-то нельзя, хотя я всего лишь хотела помочь голодному ребенку?
Аладдин скрестил на груди руки.
— Хорошо, согласен, ты ловко во всем разобралась. Только позволь теперь растолковать тебе, что мы сейчас лезем на крыши потому, что ты, кажется, не очень-то представляешь себе, что такое воровство и грабежи. А вот я представляю. Я, знаешь ли, привык… к такой жизни. Погляди вон туда.
Он присел на корточки на краешке балкона и потянул девушку за собой. В тени возле полуразрушенной башни лениво возилась кучка детей и подростков постарше. Все они были в лохмотьях, с темными синяками под глазами. Двое самых младших затеяли какую-то бесцельную игру, швыряя камешки, а старшие мазали руки и лица золой, чтобы придать себе еще более запущенный и болезненный вид.
— Стоит только кому-нибудь — я имею в виду любому, кроме другой Уличной Крысы — заявиться на эту улицу, как эти ребята тут же набегут и обступят его со всех сторон. Или ее. И начнут клянчить еду или деньги. И если он — или она — не даст им чего-нибудь, хотя бы корку хлеба или мелкую монетку… или что угодно другое, пока кто-нибудь из мелких будет хныкать, жалуясь на голод, кто-нибудь другой, постарше, обшарит его или ее карманы.
Девушка взглянула на него с ужасом:
— Значит, они только притворяются бедными?
— Нет, не притворяются, — криво усмехнулся Аладдин. — Им нет нужды притворяться, что они бедны, что у них нет крыши над головой, что они вынуждены в любую погоду бегать босиком и что они голодают. Потому что все это истинная правда. Но иногда приходится надевать маскарадные костюмы, мазать лицо краской и разыгрывать представление, чтобы люди наконец увидели правду, которую не желают замечать, хотя она каждый день находится у них прямо перед носом.
Девушка смотрела на детей, а он смотрел на ее лицо, наблюдая, как она пытается осознать все только что услышанное. Она ничего не знала о жизни, это верно. Но в ее глазах светился ум, и она схватывала все новое на лету. Пожалуй, в этом она могла бы дать фору любому из Уличных Крыс. Какое расточительство, невольно подумал он, вечно держать такую сообразительную и интересную девушку в саду за высокими воротами, словно ценное животное…
— А где их родители? — вдруг спросила она.
— Может, умерли. А может, больны. Или пытаются найти работу. Или еду.
— А где они… Почему они не могут…
Аладдин смотрел, как она старается подобрать слова, чтобы высказать мысли, которые до сих пор ни разу не приходили ей в голову.
— Почему никто ничего для них не сделает? — спросила она наконец дрожащим от гнева голосом.
— Ой, да брось ты, кому есть дело до Уличных Крыс? — отозвался Аладдин с чуть большей горечью, чем собирался. — Наш султан вечно сидит взаперти в своем дворце и днями напролет играет в свои золотые игрушки. Наружу он выходит, только чтобы полюбоваться на затмение или позапускать змеев. Может, он и не знает, что половина города умирает с голоду?
При упоминании султана глаза девушки сузились. Аладдин толком не понял почему: то ли она разозлилась на султана, то ли… Что ж, вообще-то в городе хорошо знали, что всякое нелестное высказывание о султане или члене его семьи может стоить дерзкому головы. Впрочем, обитателей Квартала Уличных Крыс это никогда не останавливало. Пусть у них не было мяса, хлеба или воды, зато запас ругательств и проклятий у них был поистине неистощим.
Ему показалось, что девушка хотела что-то сказать, но после минутного колебания она решительно сжала губы.
— Пойдем, — сказал Аладдин, вскакивая и подавая ей руку. Ему хотелось немного поднять ей настроение. — Все не так уж плохо. Зато на своих улицах мы полностью свободны… и уж поверь мне, если ты вырос здесь, то можешь спокойно ходить, где тебе вздумается. Люди сами будут тебя бояться.
На этот раз она приняла его протянутую руку — возможно, потому, что ее мысли были сейчас далеко. Ее кожа оказалась мягкой, как шелк, а ноготки на тонких пальцах были коротко обрезаны, но совершенны. Аладдин чуть заметно сжал ее ладонь, прежде чем с сожалением ее выпустить, чтобы помочь девушке подняться на следующую шаткую лесенку.
— Ты говоришь… «мы», — медленно сказала она. — Значит, ты считаешь себя одним из этих… Уличных Крыс?
— Все остальные считают, — буркнул он чуть мрачнее, чем следовало. — Но… да, так и есть. Я имею в виду, что я беден, я вырос в этом квартале, здесь жила моя семья и мои друзья. И все же я не считаю себя одним из них. Уже нет. Как я сказал, я ворую лишь для того, чтобы не умереть с голоду. А они, когда выпадает возможность, воруют ради выгоды. Я хочу для себя лучшей жизни. А это… их жизнь. Хотя особого выбора у них нет, — поспешно добавил он. — Никто не собирается обеспечивать их ни работой, ни хлебом.
— Все это немного сложно, — произнесла девушка с сочувствием.
— Мне так не казалось, — заметил Аладдин, немного подумав. — По крайней мере, во мне нет ничего сложного. Я… это просто я. По необходимости — вор и истинное бедствие для торговцев фруктами.
— Мне кажется, в тебе есть нечто большее, чем можно заметить с первого взгляда.
Она наблюдала, как Аладдин карабкается вверх, с едва заметной озорной улыбкой. Его вдруг охватило странное чувство: тянуло не то покраснеть от смущения, не то возгордиться и начать хвастаться. Он не выбрал ни то и ни другое — просто отвернулся и быстро влез на край крыши. Потом протянул руку вниз и помог ей подняться следом.
Перешагивая через карниз, она вдруг споткнулась о подол платья и потеряла равновесие, что было очень странно для девушки, которая до сих пор двигалась с такой поразительной грацией. Аладдин успел подхватить ее, прежде чем она шлепнулась на землю — точнее, в данном случае на крышу. Падая, она прижалась к нему грудью и ухватилась за его плечи, чтобы удержаться.
Тепло, исходящее от ее кожи, прожгло его даже через ткань платья. Он почувствовал ладонями мягкость ее тела и вдохнул ее запах. От нее пахло лучше, чем от чего бы то ни было в Квартале Уличных Крыс. Аладдин даже не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь обонял нечто более приятное — даже тот крохотный пузырек с розовым маслом, который он однажды украл для своей матери и который она потом заставила его вернуть.
Снова оказавшись на ногах, девушка не стала отстраняться от него, а так и осталась стоять близко-близко, глядя прямо ему в лицо. Как будто она оказалась в таком же смятении чувств, как и он сам.
А Аладдину казалось, что он сам вот-вот упадет.
— Я… — сдавленно проговорила девушка.
Он кое-как заставил себя сосредоточиться на том, как им перебраться на следующую крышу. Длинные шесты, которые обычно использовали для того, чтобы сушить на них глиняные горшки, лежали там же, где он их оставил. Разумеется, кто бы их тут взял? Он занялся ими, выбирая шест понадежнее.
— Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты спас меня от того человека, — тихо договорила девушка, стараясь скрыть свое волнение.
— О, не стоит, — искренне отмахнулся Аладдин. — Как только ты показалась на рыночной площади, сразу стало ясно, что тебе понадобится помощь.
Со сноровкой, присущей тому, кто чуть ли не всю жизнь провел на городских крышах, Аладдин подбежал к краю кровли, оттолкнулся шестом и перескочил на соседнее здание.
— Значит, я была такая заметная? — с иронией спросила девушка.
Аладдин ухмыльнулся. До чего приятно иметь дело с девушкой, которая не воспринимает себя чересчур всерьез!
— Да, ты в некотором роде бросалась в глаза, — признал он.
Она просияла от этого невольного комплимента, и ее глаза чудесно заблестели.
— Гм, я хотел сказать, было сразу ясно, что ты не понимаешь, насколько опасной может быть Аграба, — тут же поправился Аладдин, смущенно ероша ладонью волосы, и принялся осматриваться в поисках какой-нибудь доски, которую можно было бы положить между крышами, чтобы девушка могла по ней перейти.
Но прежде чем он успел придумать, стоит ли сменить тему или же продолжать обсуждать ту же самую, девушка сама подобрала шест и перепрыгнула с крыши на крышу, в мгновение ока оказавшись рядом. Причем сделала она это куда более изящно, чем он сам. Платье взметнулось вокруг ее н