– Кротов?
Он вздохнул.
– Некоторые люди инфицированы. Они вызывают дополнительное возбуждение.
– Как… Что мне делать?
– Пока ждать инструкции. И известий от Мариуша, в нынешней ситуации они становятся бесценными. И будь осторожен.
– Ясно.
– Никому ни слова. Лучше избегай искажений в мемосфере.
– Конечно.
– И высматривай шпионов.
– Хорошо.
– Лукаш.
– Да.
– На войне нет компромиссов.
– Я знаю.
– Это просто. Или мы, или эта мерзость.
– Ага.
– Пока.
И все. И только.
Я тебя тоже, папа.
До того, как он отключился, я услышал на заднем плане женский голос. А может, я ослышался.
Я был весь мокрый. Буквально. Я вдохнул поглубже и раскашлялся, как последний астматик.
На войне нет компромиссов.
Был прекрасный июльский день. Солнечные лучи, простреливающие старые шторы, оглаживали мой затылок. Из-за окна, из песочницы, доносился безжалостный детский смех.
Я сидел на лавке, дожидаясь Дагмару. Ожидая конца света.
Мы столько лет ждали его, и теперь все должно было случиться сегодня, может, завтра. Наступление чудеси. Как это будет? Небо расколется, как при перебросе отрядов в бездну? Синева над нашими головами разорвется пополам, запоры падут, и скривица затопит нас, молящих о пощаде, сражающихся за каждый глоток воздуха и единственную неискривленную мысль? Прибегнем ли к нашей силе воли и нашему тяжелому металлу? Встанем ли все вместе, плечом к плечу, разум к разуму?
Жаркий летний день. Освежающий ветерок помогал выдерживать жару, люди вышли на лавочки. В сети я не нашел ни слова о наступлении, никаких указаний или знаков. Может, атака началась в семантических структурах?
Дагмара. Сегодня утром я понял, что девушка словно бы умеет изменять реальность. Пока мы были вместе, фронтовые сообщения не приходили – я получил их только потом, уже дома. А теперь, впервые бог весть с какого времени, я выбрался из дому без глушилки в ушах – или хотя бы в кармане. Я этого не понимал.
Она вышла из-за угла высотки. Большие темные очки, заслоняющие половину лица, приподнялись, когда она приветственно улыбнулась. Встала надо мной, и ее широкие штанины захлопали на ветру. Когда я встал – она села. Оскалилась, а я рухнул на лавку рядом.
– Как спалось?
– Хорошо. – И только спустя мгновения я понял, что ее вопрос прозвучал дерзко. – А как должно было?
– Вчера ночью стояла такая жара.
– Факт.
– Я долго не могла уснуть.
Она приподняла очки и сдвинула их наверх.
– Спасибо за музон, – сказал я ей. – Классные вещи.
Все из того, что она дала, уже было у меня. Большую часть я не любил. Ну, такое.
Болтали мы об этом без малого час. Никаких сообщений с фронтовыми новостями, никаких мыслей о близящихся битвах, никаких писков чудеси. По небу ползли только редкие облачка. Никакого тяжелого металла.
Я говорил ей, слушал и украдкой ее изучал. Линию шеи. Многократно пробитые, хотя и без сережек, уши. Веснушчатую кожу на ключицах. Голые ноги и пальцы стоп, покрытые забавным светлым пушком. Дагмара.
Потом она повернулась ко мне
– Ты вчера упоминал о брате.
Смотрела на меня, осторожная и внимательная. Никто и никогда настолько не заслуживал доверия.
– Его зовут Мариуш, – ответил я.
Она вздрогнула, будто хотела что-то сказать. Оторвала щепку от покоцаной доски на лавке.
– Я почитала сегодня утром о вашем несчастном случае.
Паника обрушилась вдруг и внезапно, словно ледяная ладонь, хватающая тебя за ногу во время купания, а с ней звук пришедшего сообщения. Дагмара сосредоточенно глядела на меня.
– Ты прочитала в сети?
– Да. У папы оплаченный доступ к архиву «Выборчей». Твое имя и фамилия появлялись в комментах под статьей.
У меня закружилась голова.
– Прости, – добавила она.
Кажется, я чем-то ее испугал. Я вздохнул поглубже. Как перед погружением в ванну, чтобы встать лицом к лицу с существом, держащим меня за ногу.
– Ничего страшного, – пожал я плечами.
Как объяснить всю жизнь? Почти десять лет войны?
– Мне жаль. – Она усмехнулась, но что-то в ее взгляде напомнило мне о матери. Накрыла мою ладонь своей, приятно прохладной. – Лукаш, мне нужно идти.
– Ага.
Мы встали, я спрятал руки в карманы. Она заколебалась, потом решилась.
– А мы не едем сегодня в магазин, – сказала она.
– Ага.
Она опять чего-то ждала. Где-то между ее веснушками промелькнула тень улыбки.
– Ну так, может, забежишь вечером? – предложил я наконец. – На этот раз ты.
– Уверен?
– А то. К восьми?
– Пока, Лукаш.
Только теперь я заметил, как трясется ее рука. Понял, что Дагмара не придет.
– Пока.
Она быстро вошла в подъезд, оставив меня на лавке. Мобилка в кармане запищала, напоминая о непринятом сообщении.
Наступление чудеси началось в восемнадцать, почти стирая меня в пыль. Да и чуть раньше было немногим лучше.
Я не слишком хорошо помню, как прошли последние часы перед атакой. Очередность действий перемешалась в голове: смена дисков с глушилкой, физические упражнения, медитация и время от времени метание по комнате – два шага по ковру, один по паркету, два по кровати, опять на ковер, кровать, паркет, сменить направление – и снова, и снова, и снова. Я боялся, что если остановлюсь, то уже не смогу сдвинуться с места. Паранойя пожирала меня фрагмент за фрагментом: медный Будда на шкафчике и висящие в рамках увеличенные «Торгалы»[99], вооруженные гитарами и микрофонами, – все они не спускали с меня мертвых глаз. Мать несколько раз заглядывала в комнату. Я не обращал на нее внимания. Как будто нас разделяло бронестекло.
Отец не звонил. То и дело я обновлял почтовый ящик, ожидая переконвертированного сообщения от брата. Справившись с паникой, поискал на светлой стороне сети сообщения о нашем несчастном случае. Ничего не нашел. А это значило, что:
а) или информация была удалена из архива сайта;
б) девушка соврала, о деле узнала из другого источника.
Первый вариант был возможен (отец предупреждал о сбоях в сети), но маловероятен – с чего бы такому комментарию появиться на светлой стороне как раз тогда, когда мной заинтересовалась Дагмара? Кто его приготовил и почему так быстро убрал?
Ну, и мы ищем кротов.
Точно, вариант номер два. Как она обо всем узнала? И зачем сообщила мне, что знает? Хотела вызвать сбой в мемосфере? Ослабить выпрямителя? Заставить меня работать в сети, тем самым дополнительно искажая ее содержание? Я ходил по комнате, протискивался сквозь душный, терпкий от пота воздух, одновременно пытаясь продраться сквозь чащу своих сомнений. Рана на ноге разошлась, потекла липкая жидкость, а из-за предохранительного жевания шкурок от паштетной колбасы у меня все сильнее болели челюсти.
Наконец наступили шесть часов пополудни, а с ними – чудесь. Она вцепилась в мое сознание, сильно сжала и раздавила, словно арбуз. Я упал на пол, а на меня обрушились искривленные воспоминания, засыпая голову дурными эмоциями. Я трясся на ковре, одновременно трясясь и в стальной ловушке, полной крови, металла и наших криков, а сломанные руки не давали нам защищаться от сыплющейся на нас черной чудеси. Пристегнутый к алюминиевым пыточным инструментам истертыми кожаными ремнями, за один миг я сотни тысяч раз повторял упражнения во время реабилитационных занятий, дрожа от острой боли при каждом движении. И те образы, словно в фильме, запущенном на ускоренном просмотре, вызывающие слезы испуга, стыда и растерянности: два больших гроба в окружении траурных венков; одинокие ночи в больничной палате, наполненные вслушиванием в отдаленные безумные вопли и шум машин, проносящихся за решетками на окнах. Я валялся и вздрагивал от очередных ударов, дрейфуя к темноте, наполненной тем, что плохо.
И тогда услышал звук пришедшего сообщения. ТОГО сообщения. Сложнее всего было открыть глаза, вспомнить о мышцах и обрести власть над собственным лицом. Сверхчеловеческим усилием: одно веко. Потом другое. Я снова был в себе. Живой. Я рассмеялся и подавился кровью. Рана на закушенном языке обжигала огнем.
Я добрался до компьютера. Графический файл, пересланный с варшавского конвертера. Сердце врубило пятую передачу, я слышал собственный пульс, раздающийся откуда-то извне – ровный шум, более громкий, чем аккорды глушилки. Взять файл. Записать. Открыть.
Графика – словно картинка из компьютерной игры: сражение окровавленных мужчины и женщины посреди руин города. Голый по пояс мужик, седой татуированный крепыш, ждал с ножом атакующую – молодую девушку, которая прыгала на него, пытаясь отрубить мужику голову двуручной катаной.
Я даже застонал от неожиданности и страха. Знал эти татуировки и знал эти веснушки на лице девушки. Монитор и стена за ней пошли волнами. Я вытер слезы. Мариуш, что ты хочешь сказать?
Тогда в комнату заглянула мать. Сразу поняла: что-то не так. Настолько спокойно, насколько сумел, я приказал ей сваливать. Что-то в моем голосе заставило ее послушаться. Хлопнула входная дверь, о матери можно было не думать. Я закрыл картинку, удалил ее с диска.
Взглянул в окно на башню. Людей под подъездом было меньше, а те, что стояли, делали вид, будто ничего не происходит. Я поглядывал на них, на первые жертвы, пытаясь справиться с тошнотой. Во рту стоял жирный вкус зародыша. Я не мог рассмотреть в небесах наши машины. Не мог дозвониться отцу. Пытался каждые две минуты, но постоянно слышал ответ о несуществующем номере. И это беспокоило еще сильнее, поскольку мне столько всего нужно было ему рассказать.
И тогда – звонок в дверь. Волна облегчения, словно вылитое на голову ведро воды. Он пришел за мной!
Я открыл дверь и замер.
– Привет, – сказала Дагмара. Сколола волосы, впервые.
Я смотрел на нее. Она неуверенно улыбнулась.