Шарцу стало не по себе.
— Чего ты хочешь, Томас? — тихо спросил герцог.
— Томас ничего не хочет, — отозвался Томас. — Он умер. Я убил его.
"Ой как плохо! — мелькнуло у Хьюго. — Парень явно не в себе, если и вовсе не свихнулся!"
— Хорошо, чего хочешь ты? — севшим голосом поинтересовался герцог.
— Причинить вам боль, милорд, — промолвил Томас и шагнул внутрь.
В руке у него был топор. Тяжелый боевой топор со стены в соседней комнате. Дверь захлопнулась.
— Я только передам мальчика… Хьюго, возьми ребенка! — торопливо проговорил герцог. — … и весь к твоим услугам!
— Нет! — выдохнул Томас, хищно глядя на спящего младенца, и топор качнулся в его руке. — Я хочу сделать вам так больно, как это только возможно! Умирать предстоит не вам.
— Ты не сделаешь этого! — отодвигаясь, в ужасе прохрипел герцог.
Он с легкостью отобрал бы топор у пьяного подонка, будь у него руки свободны.
— Когда вы сказали Томасу: "Пошел вон!", он тоже надеялся, что вы не сделаете этого! Вы сделали — и бедняга умер! Сегодня умрет еще один несчастный. Вы должны почувствовать, каково это, когда умирает кто-то близкий!
— Томас! — с отчаянием прошептал герцог.
У него на руках сын. Он не смеет рисковать ребенком. Не смеет. И есть только один выход.
Томас шагнул вперед.
— Хьюго, убей его! — приказал герцог — и впервые за всю свою долгую богатую битвами жизнь воина повернулся к врагу спиной.
У него широкая спина. Мерзавцу Томасу не развалить ее с одного удара. Спина отца защитит малыша, а там подоспеет Хьюго.
Проснулся и заплакал маленький Олдвик.
Открылась дверь — и вошедшая герцогиня, тихо ахнув, застыла в проеме.
Томас взмахнул топором. Спина герцога напряглась в ожидании удара.
— Хью, завещаю тебе… все, — торопливо выдохнул герцог.
Шарц прыгнул вперед, с места, уже понимая, что не успеет, что герцог все оценил правильно, и время, и расстояние… Да, он успеет убить Томаса, но уже после неизбежного удара. После, непоправимо после… И замечательный человек, Руперт Эджертон, герцог Олдвик, умрет, убитый этим мерзким трусом, — на глазах жены убитый! Трусы никогда не становятся воинами, а вот убийцы из них иногда получаются на зависть. Такие мерзкие, что и подготовленному петрийскому разведчику, лучшему среди гномов, с ними не справиться.
Однако Шарц успел. Успел — потому что сила, одолженная Томасом у вина, позволившая ему подняться по крепостной стене и поднять руку на своего герцога, подвела его. Для нее не имели значения представления странных двуногих существ о непрерывности хода времени. Она ускорялась и медлила, когда хотела. Всего на какой-то миг Томас застыл с топором в руке, он даже не понял, что застыл, ведущая его сила на миг замерла, внутри ее времени не было, всего на какой-то миг, но петрийскому разведчику Шарцу этого мига хватило.
Руку, нацелившую топор в спину герцога, он просто сломал. Было бы время — с корнем выдрал бы, но времени не было, ведь петрийский разведчик Шарц сражался за жизнь человека… нет — двух человек, дорогих его сердцу. Сражался против того, что только притворялось человеком, а было черт знает чем, может, еще человечий бог знает, но он Шарцу не сказал, да и не скажет, наверное…
Шарц рванул на себя страшную, что-то воющую, все еще сопротивляющуюся фигуру, рывком поставил на колени и ударил. Ударил ослепительно и страшно. Никогда еще "алмазный кулак" не получался у него так хорошо. Блестящий удар. Быть может, лучший в его жизни. Ни одно живое существо не выживет после такого удара в голову.
То, что осталось от Томаса, грудой грязного тряпья осело на пол. Нагнувшийся Хьюго Одделл педантично проверил пульс. Шарц усмехнулся. Наставник недаром столько времени провозился с этим его ударом, господин марлецийский доктор мог бы и не трудиться. Ну что там можно еще определить, кроме смерти? Впрочем, что с них взять, с докторов, работа у них такая — во всем ковыряться…
— Я, кажется, уже говорил вам, милорд герцог, что предпочитаю не натирать свою шею вашей дурацкой цепью? — вкрадчиво поинтересовался шут и вдруг идиотски хихикнул: — Ваше завещание аннулировано, милорд! Забирайте ваше "все" обратно! У меня своего полно!
— Он… мертв? — хрипло спросил герцог, глядя на Томаса и пытаясь одновременно укачать разоравшегося сына.
— Абсолютно, — кивнул Хьюго. — И между прочим, смею заметить, я уже говорил вам, что пораженные органы нужно ампутировать сразу, дабы не вызывать дальнейшего заражения.
— Уф-ф-ф! Ты был прав… — выдохнул герцог, раскачивая малыша из стороны в сторону. — Баю-бай… баю-бай… ш-ш-ш… закрой глазки, все уже хорошо… баю-бай…
Младенец продолжал верещать.
— Мужчины! — сердито бросила герцогиня, стремительно пересекая библиотеку. — Вот оставляй на вас ребенка! И кстати, сэр Хьюго, что это вы здесь так насорили?
Малыш Олдвик, попав в руки матери, моментально успокоился.
— Насорил? — пролепетал потрясенный "сэр Хьюго", пытаясь понять, чем же это он насорил и какое это имеет сейчас значение, даже если и так, и почему он вдруг сэр, и не сошла ли миледи ненароком с ума от потрясения, — шутка ли, у нее на глазах чуть мужа не убили! — и что он в качестве доктора должен немедленно предпринять, если печальное предположение, к несчастью, подтвердится.
— Этот замок, — ехидно и весело поведала миледи герцогиня, — имеет множество славных древних традиций, но среди них, увы, не значится ни одной, которая позволяла бы рыцарям моего мужа засорять библиотеку трупами слуг. Это, знаете ли, несколько эксцентрично, и я не намерена позволять такие вольности!
— Рыцарям вашего мужа, миледи? — пробормотал Хьюго.
— А кем еще может быть человек, спасший меня и моего мужа, дважды спасший нашего сына?! — резко проговорила герцогиня.
Она спрашивала, но это не было вопросом, а если и было — вопрос предназначался не ему.
Хьюго Одделл промолчал, разумеется.
— Только рыцарем, — подтвердил герцог. — Миледи совершенно права. Я собирался сделать это вам с Полли свадебным подарком, но…
— Едва ли вам удастся на мне сэкономить, милорд! — тут же нашелся шут. — В качестве свадебного подарка я у вас столько серебра вытрясу, что вы сами удивитесь!
— Словно я пожадничаю! — фыркнул герцог.
— Совсем-совсем не станете жадничать? — огорчился шут.
— Совсем-совсем! — зловредно ухмыльнулся герцог.
— Ну, может, хоть самую чуточку пожадничаете? — с надеждой спросил шут. — Ну хоть капельку! А то ж вас обирать неинтересно будет.
— Ну разве что самую капельку, — смилостивился милорд герцог. — Только ради тебя. И только при условии примерного поведения.
— Беспримерного! — воскликнул шут. — Самого-самого беспримерного!
— Беспримернее не бывает, — проворчал герцог.
А потом герцогиня все-таки разрыдалась, прижавшись к мужу, да так, что вновь перепуганного малыша Олдвика пришлось утешать Шарцу.
— Ну тише, тише, малыш! — шептал он, укачивая перепуганного младенца. — Дядя Хьюго тебя в обиду не даст. Правда-правда. И маму с папой обижать не позволит. Это точно. У дяди Хьюго "алмазный кулак", вот. И всяким нехорошим дядям, которые придут шуметь, пугать хороших малышей и все портить, он просто даст разок в голову. От этого они тут же умрут и больше уже шуметь не смогут. Не будут портить храброму мальчику такой замечательный денек. Видишь, что осталось от этого плохого дяди? Ничего хорошего от него не осталось! И не могло остаться. А все почему? А потому, что он маму с папой не слушался, кашу кушал плохо и вообще вел себя нехорошо. Вот и пришлось дать ему в голову. Таким плохим дядям нужно всегда давать в голову, запомни это на будущее, парень!
— Сэр Хьюго, — сквозь слезы спросила герцогиня, — чему вы учите моего сына?
— Как чему? Быть герцогом Олдвиком! — усмехнулся его светлость герцог Олдвик. — И не повторять моих ошибок, — добавил он чуть погодя. — Так и запомни, сынок — сразу в голову и никаких, правильно дядя Хью говорит!
"Какой же ты христианин и какой же ты священник, если господь посылает тебе в испытание чудо, а ты не знаешь, как этим чудом распорядиться!" — думал старенький замковый священник, глядя на закрывшуюся дверь исповедальни.
— Я буду за тебя молиться, сын мой! — шепотом повторил он свои последние слова.
А началось все досадно.
— Святой отец, примите мою исповедь!
Старенький замковый священник недовольно поморщился. Потом вздохнул. Опять этот несносный коротышка. Видит бог, он неплохой парень, да и грехов за ним особых не водится, вот только если бы он еще не рассказывал о своих мелких грешках и плутнях так, что просто напополам от смеха разорваться можно. Шут, прости его господи! А священнику на исповеди смеяться никак нельзя. Грех это. Куда больший, чем все плутни этого несчастного шута. Вот и приходится терпеть, кусая губы, а потом собственный грех замаливать.
— Пойдем в исповедальню, сын мой.
Священник ожидал, что его вновь начнут смешить, но то, что произошло, было совсем не смешно и даже где-то как-то страшно. Узнать в мгновение ока, что веселый коротышка, герцогский шут, лекарь и все такое прочее, совсем не шут, не христианин и даже не человек вовсе. Шпион. Язычник. Гном.
Такое, знаете ли, даже уповая на господа, перенести сложно.
А теперь он хочет окреститься, этот самозванец. Взаправду, а не по долгу своей шпионской службы. Эти слухи про него и вертихвостку Полли — действительно правда. И он хочет на ней жениться. Даже испросил дозволения герцога. Вот только браки заключаются на небесах. Даже гном это понял. Верит ли он в бога? Да разве он пришел бы сюда, когда б не верил? А его шпионская деятельность… да разве не ко благу хранимой господом Олбарии она направлена? Это, конечно, он так говорит. Но ведь не лжет, зараза, прости господи!
Гном не солгал ни разу. За долгие годы службы старенький священник научился чувствовать такие вещи. И что с того, что гнома привела к богу женщина? Воистину, пути господни неисповедимы. А если смотреть на вещи шире, то его привела к господу — любовь. Осталось понять, чего хочет бог, хотя это и так, кажется, ясно. Окрестить его тайно, да молиться за успех всех его благих начинаний. Да чтоб господь не попустил его до дурного.