Через несколько месяцев после свадьбы мы втроем посетили казино. Это было в Манчестере, куда мы приехали для встречи с юристом — нет, не по поводу развода, а для урегулирования вопросов, связанных со смертью второго мужа Поппи, что привело к нежданному пополнению ее банковского счета. Такой женщине, как Поппи, мужчина может завещать круглую сумму хотя бы ради того, чтобы посмертно напомнить ей о себе.
Мои дамы долго таскали меня по манчестерским магазинам, приобретая товары, недоступные в Уилмслоу, после чего мы пообедали в китайском ресторане (где обе потрясли даже своего ко многому притерпевшегося мужа и зятя, бесстыдно флиртуя с китайскими официантами), а затем Поппи предложила взять такси и поехать в казино.
В казино писатели чувствуют себя как дома. Азартные игры близки к сочинительству или эротической асфиксии в том смысле, что все эти вещи направлены на утоление неутолимой жажды. Лично я предпочитаю те игры, в которых не задействованы дополнительные элементы вроде лошадей на скачках или карт в покере. Мне по душе простой и открытый вызов случайности, как рулетка, — я против цифр, с той лишь поправкой, что надеюсь обмануть случайность путем наблюдения и расчета, точно так же, как надеюсь обмануть смерть путем сочинения слов. С полчаса я наблюдал за рулеткой и отметил, что после выпадения числа 25 каждый раз выпадало 28 или 29. Странно, что никто другой не заметил этой закономерности. В следующие полчаса я выиграл пятьсот фунтов. Это было все равно что единым духом написать главу, красиво начав и завершив ее одним и тем же словом. Еще одна маленькая победа порядка над хаосом.
Мои женщины между тем развлекались за рулеточным столом в другом конце зала, где их заинтересовал крупье, напоминающий древнего египтянина.
— Смазливый чертяка, ты не находишь? — прошептала мне Поппи. — И наша Ванесса ему явно приглянулась.
Скорее уж это он приглянулся Ванессе. Его глаза походили на двух нефритовых скарабеев, а подстриженные щеточкой усы отливали вороненой сталью. Я сразу отметил в нем что-то знакомое, но приписал это сходству с Омаром Шарифом, которому он подражал с воистину смехотворным старанием.
Я сказал об этом Поппи.
— Шариф не худший из людей, которым ты мог бы подражать, — ответила она.
— «Ты» в смысле «я» или в смысле «кто угодно»?
Она, похоже, не поняла вопрос.
— То есть мне тоже следует подражать Омару Шарифу? — уточнил я.
Поппи, в тот момент рассеянно обозревавшая зал, изменила траекторию взгляда так, чтобы и я попал в этот обзор. Однако смерить меня взглядом с головы до ног она не смогла, стоя слишком близко на высоченных каблуках, и вместо этого посмотрела сверху вниз сквозь меня, после чего разразилась смехом. В тот вечер они обе смеялись часто и по любому поводу, особенно Поппи. Напитки за счет заведения, напомнил себе я.
— Ничего страшного, если ты пока останешься самим собой, — заключила она и крепко сжала мой локоть.
Лишь через минуту-другую я осознал, что она меня разворачивает, заставляя смотреть куда угодно, но только не на Ванессу и того чертовски смазливого крупье. Дает им шанс обменяться телефонными номерами?
— Ну как, урвала? — спросила она Ванессу за моей спиной, когда мы выходили из зала.
— Что урвала? — живо обернулся я.
Поппи как будто на миг смешалась, прежде чем ответить:
— Я сказала «устала», а не «урвала».
— Усталость вы обсудили только что, — сказал я. — Что такое она урвала?
— Кто такая эта «она»? — в свою очередь поинтересовалась Ванесса.
Продолжать этот разговор значило бы лишний раз выставить себя дураком. Так что мой вопрос остался без ответа. Что же она урвала тайком от меня — его адрес, телефон или знак благосклонности в виде прикосновения великого бога Гора под рулеточным столом? И не сыграла ли Поппи роль сводницы?
Столько хороших вопросов — чем не материал для сочинительства?
Мы уже вышли из казино, когда Поппи заметила пропажу шали — превосходной кашемировой шали, золотисто-белой и воздушно-легкой, сотканной из ресничек гималайских коз. Между прочим, это был мой подарок, благо «Вильгельмина» специализировалась на изделиях из кашемира. Несколько таких вещей я подарил и Ванессе.
— Наверно, ты оставила ее на спинке стула у рулетки, — сказала она матери и скосила взгляд на меня, давая понять, кому следует отправиться на поиски шали.
Что, если все это было подстроено — я войду в здание, а он выйдет к ней оттуда?
Однако я не стал увиливать. Как писатель, я должен был строго следовать сюжету, попутно радуясь тому, что судьба свела меня с двумя такими мастерицами построения интриги.
Шаль нашлась в тот же самый момент, когда омар-шарифовый крупье нашел меня.
— Гай! — воскликнул он. — Это ты, Гай?
Я заглянул в нефритовые глаза, обрамленные необычайно длинными и густыми ресницами — из таких впору ткать кашемир. Интересно, где я встречал его раньше, раз уж он так уверен, что мы встречались? Только не в Египте, поскольку там я никогда не был.
— Да, это я, — осторожно согласился я.
Уж не подучила ли его Ванесса? Набивается ко мне в друзья? Хочет стать вхожим в мой дом? Хочет попользоваться моей женой?
Он панибратски опустил руку на мое плечо.
— Бойчик! — воскликнул он. — Чтоб я сдох, если это не ты!
Полузабытые словечки явно не из манчестерского лексикона.
Он сделал паузу, ожидая от меня узнавания или ответной фразы типа «Чтоб я сдох, бойчик!».
— Чтоб я сдох, бойчик, — сказал я.
Однако он видел, что я все еще его не узнаю.
— Я Майкл, — сказал он.
Это имя не вызвало у меня отчетливых ассоциаций.
— Я Майкл Эзра.
— Майкл Эзра, чтоб я сдох!
В школе мы с Майклом Эзрой были почти друзьями. «Почти» потому, что я держался несколько особняком от их еврейского кружка, хотя они признавали меня своим и улыбались многозначительно — «мы в этом дерьме испокон веков», — когда нас подвергали насмешкам на уроках труда или физкультуры. Зато Майкл, сколько помню, рубил в математике и в покере — а это как раз то, что нужно, чтобы стать хорошим крупье.
— Сколько лет! — воскликнул он.
— Не забудь про зимы! — подхватил я. — Ни за что бы не узнал тебя в этом прикиде. Ты похож…
— На египтянина, знаю. Мой прадедушка был родом из Александрии, и у меня в двадцать один год вдруг начала темнеть кожа, представляешь? Моих стариков это не удивило, ну а я по первости был натурально в шоке. Зато дамочкам мой прикид в кайф.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — Ты же вылитый…
— Омар Шариф, знаю. Тут дело в усах. Всякий мужик с черными усами, подстриженными этаким манером, смахивает на Омара Шарифа. А вот ты ничуть не изменился. Все так же похож на папу.
— На папу? Чьего папу?
— На того, который против контрацепции, само собой.
— А чей папа был против контрацепции?
— Папа всех католиков, чей же еще? Ну, этот поляк, Вацлав или Войцех, точно не помню. Ты на него здорово похож, только помоложе, ясное дело.
— Это из-за бледности. Всякий мужик с бледным лицом и бесцветными волосами смахивает на польского папу.
— А ты смахивал на него еще в детстве, до того, как стал мужиком. Но теперь ты знаменитость. Небось от дамочек отбоя нет — какая откажется перепихнуться с крутым писателем?
— Редко какая, — соврал я. — Очередь желающих не меньше, чем на перепихон с польским папой.
— Могу себе представить. Да и жена у тебя красавица. Прямо сногсшибательная — такую нельзя не заметить. Я важно кивнул, давая понять: «А чего ты еще ожидал?» — Да и дочь ее красотка, каких поискать.
Тут я прикусил язык, не зная, как это следует воспринимать: как оскорбление либо комплимент Поппи, как оскорбление либо комплимент Ванессе, а то и как оскорбление либо комплимент мне самому? Он сбил меня с толку, и не в последнюю очередь лестью — еще бы, он считал меня крутым писателем! А вдруг это очередная эротическая интрига Ванессы, исподволь загоняющей меня в дурацкую ситуацию, из которой я не смогу достойно выпутаться?
— Как долго ты будешь сегодня… работать? — спросил я, не сообразив, как правильно назвать его занятие (рулетить? крупьевать?).
Он взглянул на часы:
— Еще около часа.
Я взглянул на свои:
— Мы остановились в «Мидленде». Как насчет встречи в тамошнем баре, если я подойду туда со своими где-нибудь через час? Надеюсь узнать много нового, в том числе о твоей александрийской прабабушке.
— Прадедушке.
— И о нем тоже.
Я заметил, что, когда предлагаешь мужчинам встретиться в обществе женщин, они инстинктивно воспринимают это как попытку сводничества и первым делом ощупывают свои бумажники, как будто опасаясь, что ты уже начал вытягивать из них деньги. Но Майкл в ответ на мое предложение лишь сверкнул черными глазами и сказал:
— Я там буду.
— И что вы думаете? — уже в такси сказал я своим дамам. — Этот ваш очаровашка-крупье оказался моим школьным товарищем. Родом из Уилмслоу, даром что похож на воина пустынь. Я пригласил его к нам в отель пропустить по стаканчику. — Тут я обратился к Поппи, взяв ее за руку: — Он посчитал вас моей женой. — Затем я взял руку Ванессы. — А тебя он принял за дочь. Давайте не будем его разубеждать.
— Это еще почему? — спросила Ванесса.
Я нарисовал руками в воздухе некую фантастическую фигуру.
— Да просто забавы ради.
Поппи взглянула на Ванессу, а та взглянула на меня. Она не сказала: «Последствия на твоей совести», но я прочел это предупреждение в ее глазах.
Итак, что же я делал? Пытался свести Ванессу с Майклом, чтобы самому побыть наедине с ее матерью? Или просто создавал запутанную ситуацию, чтобы потом приписать себе авторство и контроль над ней? «Гай Эйблман, фокусник-импровизатор» звучит все же лучше, чем «Гай Эйблман, пляшущий цирковой медведь».
Я был бы рад сообщить своим читателям, что мы вчетвером сняли номер с самой большой кроватью в отеле «Мидленд» и что там я лицезрел и самолично вытворял такие вещи, которые заставили бы взвыть от стыда и зависти самых беспутных бесов в преисподней. Однако великая оргия в стиле романов от «Олимпии-пресс», бывшая предметом моих мечтаний со времени первого визита мамы и дочки в «Вильгельмину» (сладострастная мешанина из непонятно чьих рук, бедер, нарумяненных сосков и кружевных вещичек) в очередной раз не претворилась в жизнь. Поппи, извинившись, оставила нас в баре сразу по прибытии Майкла Эзры.