Как назло, эти чертовы схемы увидела на моем столе Ванесса.
— Это что за хрень? — спросила она. — Какие-то кулинарные рецепты?
Выслушав мои объяснения, она брезгливо скривилась:
— Если ты боишься схлопотать рак толстой кишки, иди в больницу и сделай колоноскопию.
Сама Ванесса сделала уже невесть сколько этих колоноскопий. И ее мама тоже. Они обе страдали колоноскопоманией.
И они не были исключением. Почти все наши знакомые регулярно делали колоноскопию. Это как питание в дорогих ресторанах: пристрастишься, и уже не остановишься. Скоро обе эти процедуры будут проводиться одновременно в специально оборудованных заведениях. Вот тогда и я колоноскопируюсь, а пока что с этим обожду.
— Не думаю, что у меня там какие-то осложнения, — сказал я небрежно.
На самом деле я очень этого боялся, но, помимо этого, я боялся еще стольких вещей — в том числе быть найденным на унитазе с лиловым лицом после сердечного приступа, — что рак толстой кишки как-то терялся среди всех этих страхов.
— Постарайся больше гулять, — посоветовала Ванесса. — Чаще выходи из дома. Дай мне тоже спокойно поработать.
Она считала запоры ниспосланным мне свыше наказанием за то, что я будто бы тормозил ее собственный творческий процесс.
Тогда почему у нее самой не случались запоры вследствие творческого ступора?
Не сдержавшись, я озвучил этот вопрос.
— Мое безделье — это твои ни на чем не основанные инсинуации, — отрезала она. — Если я не поднимаю шума по поводу своего творчества, это еще не значит, что я ничего не пишу.
С этими словами она покрутила пальцем у виска, давая понять, что работа над романом не прекращается даже во время наших пикировок.
Как бы я хотел сказать то же самое о работе моего кишечника!
Не считая сочинительства и брака со мной, во всем остальном Ванесса была удачливой женщиной. О запорах она знала только понаслышке. Вы спросите: к чему тогда все эти колоноскопии? Хороший вопрос. Возможно, она воспринимала их как разновидность светских мероприятий. Или что ей нравилось разглядывать на экране монитора стенки собственного кишечника, по которому путешествовала камера. Или что у нее был роман с колоноскопистом. Во всяком случае, с дефекацией у нее никаких проблем не было. И у Поппи тоже. Обе проводили в туалете минимум времени, справляясь с этим делом легко и непринужденно, как дикие животные. Думаю, если бы мы жили посреди саванны, они по нужде запросто выскакивали бы на минутку с заднего крыльца. Собственно, так они и поступали во время нашей поездки в автофургоне из Перта до Брума через Манки-Миа.
Отсутствие у них запоров лишний раз подтверждало, что обе женщины не были созданы для литературной деятельности. Точно так же, как мои запоры свидетельствовали об обратном.
Роман «Шутка с тещей» продвигался туго. Мне совсем не нравился мой герой, Мелкий Гид, о чем и сигнализировали запоры. Я просыпался рано утром, исполненный писательского рвения, с чашкой чая садился перед компьютером, перечитывал накануне написанный текст и отправлялся в уборную, испытывая естественные позывы, но на унитазе меня вновь поджидало фиаско. И в этом был виноват Мелкий Гид.
Что же с ним было не в порядке?
А не в порядке с ним было то, что он был слишком в порядке. Слишком нормальный, ничем не примечательный. Недостаточно дикий.
Такое порой случается с тобой же придуманными персонажами. Как только они обретают самостоятельность — а персонажи должны ее обрести, или же автору лучше сменить профессию, — ты волен их не любить и даже презирать. А бывает и так, что ты ненавидишь их до середины книги, а потом привязываешься к ним настолько, что уже и повествование тебе не в радость без этих антигероев. Именно эту особенность работы над романом Ванесса никак не могла усвоить. У нее с первой же страницы было ясно, кого из героев она намерена умертвить и ни при каких обстоятельствах не пощадит его жизнь. Или его-штрих-ее жизнь? Нет — однозначно его.
— Романы не сводятся к актам возмездия, Ви, — сказал я ей однажды. — Флобер не изображал Эмму Бовари поганкой, заслужившей свою участь.
— Это потому, что Эмма Бовари не была поганкой, заслужившей свою участь.
— Рад, что ты это поняла.
— А вот Шарль Бовари был поганцем, и он свое заслужил. Я изумленно округлил глаза.
— Ты пиши по-своему, — сказала она, — а я буду по-моему.
Честно говоря, мои романы также не обходились без актов возмездия, но по ходу повествования я всегда открывал в своих отрицательных персонажах что-нибудь положительное. В то же время мне порой переставали нравиться герои, изначально бывшие моими любимчиками.
Но Мелкий Гид как нагнал на меня скуку поначалу, так и продолжал нагонять ее в дальнейшем. Должно быть, я перестарался, дистанцируясь от своего героя — в частности, не позволив ему стать профессиональным писателем или эстрадным комиком. Я не сделал из него более раскрепощенную, склонную к риску и авантюрам версию самого себя, и в результате получилось нечто блеклое, ни рыба ни мясо. Совершенно непонятно, что могла бы найти в нем Полина / Поппи. Более того, я сам не мог найти в нем ничего, достойного интереса.
Между тем дела в реальном мире шли из рук вон плохо. На одного читателя приходилась сотня авторов, издатели сносили себе черепа, литагенты уходили в подполье; какой-то шизик подрывал продажи моих романов преувеличенными похвалами на «Амазоне»; средняя цена книги в супермаркете грозила вскоре сравняться с ценой пакетика чипсов; общенациональная газета, по слухам, привлекала к литературному рецензированию школьников за неимением других желающих с этим возиться. И что я мог противопоставить кризису? Мелкого Гида? Какое лекарство от литературной депрессии мог предложить Мелкий Гид? Что вообще он мог предложить, кроме пустого надувания щек?
Как там говаривал мой старый учитель Арчи Клейбург? «Читайте книгу нутром, пропускайте ее через свои кишки». Неудивительно, что мой кишечник отказывался нормально функционировать. Ничто в Мелком Гиде не ассоциировалось с емким дремучим словом «нутро». Кишка у парня была явно тонковата. Ему не хватало цинизма и грубости. Он не являлся причиной моего запора, он этим самым запором и был. Герой, которого мне нужно было из себя выдавить, заперся внутри меня и решительно не желал выдавливаться вон.
Как это следовало понимать? Что я сам заперся внутри себя?
На этом этапе мучений мне пришла в голову мысль съездить в Уилмслоу и повидаться с Лапочкой Джеффри.
23. МЕНЬШЕ ДА ХУЖЕ
Я не мог просто сесть в поезд и поехать в Уилмслоу. К тому времени когда я наконец определился с днем поездки, моя записная книжка-календарь была вся испещрена красными восклицательными знаками, словно в преддверии опасного путешествия вглубь неизведанных земель. А как только я назначил дату, мне позвонила Маргарет Трэверс, секретарша покойного Мертона, и сообщила, что мой новый издатель хотел бы со мной встретиться. Как насчет следующей среды в час пополудни?
В таких случаях поспешное согласие идет во вред репутации.
— Минутку, сейчас сверюсь со своим ежедневником, — сказал я деловым тоном и пошелестел первой попавшейся под руку бумагой. — Что ж, если перенести пару не очень срочных дел, то смогу. Среда, в час дня. Отмечено. А кто это?
— Это Маргарет.
— Нет, я спрашиваю про замену Мертона.
— Мертона заменить невозможно.
Я расслышал слезы в ее голосе. Наверняка она плакала каждый день со времени его смерти. Были ли они любовниками? Я уверен, что нет. Несмотря на ее туго стянутые поясом плащи в стиле женщин-вамп из черно-белых фильмов пятидесятых, несмотря на интимную хрипотцу в ее голосе и на отдающее медом произнесение имени Мертон, Маргарет Трэверс оставалась секретаршей старой школы, одинаково верной своему мужу и своему боссу. Когда она говорила, что Мертона заменить невозможно, подразумевались его человеческие качества и его профессионализм как издателя.
— Конечно же, его не заменить. Я только хотел узнать… — Тут я запнулся, подбирая слово вместо «замена». — Я хотел узнать, с кем мне предстоит иметь дело.
Отвечая, она понизила голос, словно боялась осквернить память Мертона, называя имя его преемника:
— Это Сэнди Фербер.
Я знавал одного Сэнди Фербера. Когда-то он владел преуспевающей минималистской галереей в Хокстоне, помогая раскрыться молодым талантам; потом он возглавил небольшое, но авторитетное издательство под названием «Меньше, да лучше», специализировавшееся на художественных альбомах и монографиях по искусству; а следующим этапом его карьеры стал пост заведующего отделением художественной литературы в книготорговой фирме, очень скоро обанкротившейся. Но и за то недолгое время Сэнди преуспел в изгнании с магазинных полок всей мало-мальски качественной литературы. Он похвалялся тем, что в процессе формирования ассортимента прочел как минимум по одной фразе во всех свежих изданиях, открывая каждое на сотой странице и бракуя те образцы, где ему виделись «попытки умничать». Я приветствовал его крах статьей в журнале «Букселлер», предположив, что выбор сотой страницы объяснялся неверием Фербера в способность читателей осилить художественный текст большего объема, ибо сам он был на такое неспособен. И банкротство обширной сети книжных магазинов, увы, стало доказательством его правоты.
Но преемник Мертона никак не мог быть тем самым Фербером. При Мертоне издательство «Сцилла и Харибда» выпускало романы в шестьсот-семьсот страниц плотного текста. Помнится, однажды Мертон выразил недовольство тем, что в моем романе слишком много диалогов, из-за чего страницы неплотно заполнены буквами («слишком много белых пятен»). Сэнди Фербер, большой любитель пробелов в искусстве и вообще, совершенно не подходил для работы с такой литературой.
Поездку в Уилмслоу пришлось отложить. Ванесса была разочарована. Она надеялась получить весь дом в свое распоряжение, чтобы ее роман какое-то время мог топтаться на месте без помех с моей стороны.