С минуту он смотрел на меня, сложив пальцы домиком, а потом сказал: «О’кей». Точнее: «О’ке-е-ей».
— И что значит это «О’ке-е-ей»?
— Это значит, что звучит идея интересно, но ты не спеши с ее реализацией.
— Я уже работаю над книгой.
— О’ке-е-ей, но не спеши ее заканчивать.
— Почему не спешить?
— Потому что в ближайшее время я не смогу ее продать.
— А в чем проблема?
— Проблема в том, что мы пока еще не готовы дать свободу порнографии.
— Ты повторяешь мои слова.
— Это лишь доказывает, что я тебя внимательно слушал.
— И когда же это изменится?
— Когда я перестану внимательно тебя слушать?
— Нет, Фрэнсис, — когда, по-твоему, мы будем готовы дать свободу порнографии?
Вместо ответа он неопределенно пожал плечами.
— А мне чем прикажешь заниматься до того времени?
— Трахай свою тещу и радуйся жизни.
— Но на какие шиши мне вести эту жизнь?
Он взглянул на часы, а после обвел взглядом комнату.
И в этот самый момент в дверях появилась Ванесса, а с ней рука об руку Поппи.
Одновременно официантка принесла нам пирог с яблоками и ревенем — без ложечек и без сливок вообще.
31. ВСЕ ЖИВЫЕ АВТОРЫ — ДЕРЬМО
После австралийской поездки Поппи решила нас покинуть.
— Хочется сменить обстановку, — заявила она на третье или четвертое утро в Лондоне.
Я украдкой взглянул на нее, но она не смотрела в мою сторону.
Ванесса ужасно расстроилась:
— Ма, ты ведь только что ее сменила. Еще даже не распаковала чемоданы.
— Именно это меня и подтолкнуло. Раз мои вещи упакованы, мне будет проще это сделать.
— Сделать что? Ты ведь не можешь просто выйти с вещами на улицу. Где ты собираешься жить?
— Я подумала о Котсуолдсе. Для начала остановлюсь в каком-нибудь маленьком отеле, а потом сниму на лето коттедж в одном из тамошних местечек с длинными составными названиями. Буду ковыряться в саду. Успокойся, это же не навсегда, только на время.
(«Пока твой распалившийся муженек не остынет», — расслышал я продолжение фразы, хоть оно и не прозвучало.)
Я вызвался помочь с выбором отеля, но мое предложение было отклонено. Они сделают это вдвоем. Без меня.
Я почувствовал себя брошенным двумя женщинами разом.
— Вернусь, когда вернусь, — сказала мне Ванесса. — Буду признательна, если к моему приезду этот дом не превратится в бордель.
Для сведения: случаев превращения в бордель какого-либо из наших жилищ не было ни разу. Я даже ни разу не приглашал посторонних женщин в наш дом на чай. Если одиночество становилось слишком тягостным, я уезжал куда-нибудь на пару дней, и чем я там занимался, уже никого не касалось. Я был писателем. Мне нужно было порой куда-нибудь выбираться. И мне нужно было время от времени делать вещи, которые никого, кроме меня самого, не касались.
Я был настолько щепетилен относительно сохранения дистанции между «домашним» и «внешним» мирами, что позвонил Филиппе с мобильника не раньше, чем удалился примерно на милю от своего дома. Мы с ней ни разу не беседовали после Аделаиды — прежде всего из-за моей озабоченности другими вещами, — хотя по еще теплым следам она прислала мне парочку электронных писем. Я и не собирался возобновлять знакомство до той поры, когда внезапно образовавшаяся вокруг меня пустота сделала это насущно необходимым. Я даже подумал, причем не в первый раз, о том, не был ли я в нее влюблен, сам того не осознавая.
— Я тут сижу в полном одиночестве, — сказал я в трубку. — Как насчет того, чтобы составить мне компанию?
— Я сейчас в Окленде, Гай.
— Знаю. Славное название: Окленд. Садись на самолет и прилетай.
— Слишком далеко лететь. Как долго ты уже сидишь в одиночестве?
— Три-четыре часа, — сказал я, накинув пару часов для солидности.
— И как долго ты будешь один?
— Три-четыре дня, — сказал я наобум. — Может, и больше.
— И ты хочешь, чтобы я прилетела составить тебе компанию на это время?
— В Аделаиде у нас была только одна ночь.
— Да, но там мы оба были на месте. А это уже слишком.
— Что уже слишком?
— Мой перелет из Новой Зеландии, чтобы разделить твою скуку.
— В Аделаиде нам не было скучно.
— Там я просто не поняла, что ты скучаешь. Я думала, мы говорим о лытре.
— Мы могли бы продолжить этот разговор.
Она довольно долго молчала, прежде чем вновь подать голос:
— Ты разоришься на роуминге.
Это был от ворот поворот, без вариантов. И вдруг я отчетливо понял, что тогда, какое-то время назад, я действительно ее любил.
— Давай я прилечу к тебе, — вызвался я.
Снова возникла пауза.
— Это неудачная идея, — сказала она.
— Почему? У тебя кто-то есть?
— У меня есть парень, я тебе говорила.
— А у меня есть жена. Я не о сожительстве, я о другом.
— Раз уж ты спросил — да, есть и другой.
— Он тоже писатель?
Дурацкий вопрос. Само собой, он тоже был писателем. Как для многих ей подобных энтузиасток литературных фестивалей, приезжающих туда с рюкзаками, полными книг для подписей, для нее имели значение только связи с литературными знаменитостями.
Она продолжала молчать.
— Я понимаю это как «да», — сказал я.
— Да.
— Кто-нибудь, кого я знаю?
— Ты с ним вряд ли знаком.
Я уловил нажим на последнем слове.
— Но мне он известен, так? И кто же это?
— Мартен.
— Мартен Ноорт?
Так звали того самого безмолвного голландца, нобелевского лауреата с отвислым брюхом.
— Да, это Мартен.
— Боже, Филиппа! Он вдвое тебя старше и втрое тяжелее. — И что?
— Он пишет романы, которые заканчиваются уже на второй странице.
— Я не измеряю литературу в футах и дюймах, Гай.
— И он к тому же не разговаривает.
— Со мной он разговаривает.
— По телефону он симпатичнее, да?
— Мы общаемся не по телефону.
Ого! Теперь настал мой черед погрузиться в молчание. Ого-го!
Итак, он был там и, возможно, расстегивал пуговицы на ее халате как раз во время нашего разговора. Я напряг слух, пытаясь уловить тяжелое нидерландское дыхание, некогда целый час кряду продержавшее в гипнотическом трансе книгоманов Аделаиды.
Это был проторенный маршрут для международно известных литераторов: Аделаида — Мельбурн — Сидней — Окленд — постель Филиппы (Филиппа здесь упомянута метафорически). И по тому же маршруту кочевали их поклонники-книгоманы.
(Да, я согласен, что надо выбирать одно из двух: либо оплакивать гибель книгочтения, либо высмеивать тех, кто еще проявляет интерес к литературе. Я с этим согласен, но хочется выбрать и то и другое.)
— Значит, он не отбыл восвояси?
— Я не понимаю, что значит «восвояси». Он писатель мирового уровня, и он ездит по всему миру. А сейчас он здесь, со мной, если ты спрашиваешь об этом.
Он с ней. Ну надо же! Учитывая, что еще недавно она была со мной, я чувствовал себя так, будто обладал этой женщиной на пару с Мартеном.
— А где сейчас твой парень, если ты с Мартеном?
— Он тоже здесь. Он в восторге от книг Мартена. Я тебе говорила, что у нас свободные отношения.
Я хотел спросить, насколько свободно относится к этому миссис Ноорт, однако вовремя вспомнил, что сам я не в той ситуации, чтобы принимать сторону жен в подобных спорах.
— Что ж, — будь счастлива, Филиппа, — сказал я.
— И ты, Гай, — сказала она.
Это прозвучало самым окончательным прощанием из всех, какие мне доводилось слышать.
Таким образом, на протяжении всего лишь трех часов меня бросили три женщины.
Я не могу долее суток обходиться совершенно без женского общества. Я позвонил бы Мишне Грюневальд, но еще ранее до меня дошли слухи, что она покинула зоопарк и, выйдя замуж за раввина, вместе с ним уехала в Краков, где открылась новая синагога и понемногу восстанавливалась еврейская община. Куда ни глянь, всем было лучше, чем мне.
Поппи и Ванесса отыскали весьма приятный отель в Мортон-ин-Марше и провели там неделю, по истечении которой Поппи перебралась в коттедж с красной черепичной крышей и маленьким садиком в Шиптон-андер-Вичвуде.
— Что ж, она получила свое местечко с длинным составным названием, — сказал я Ванессе, когда она вернулась в Лондон.
— Оставь маму в покое, — сказала Ванесса. — Будь ты с ней поприветливее, она бы никуда от нас не уехала.
— Это она так сказала?
— Нет, я сама догадалась.
— И каким это манером я был с ней неприветлив?
— Тем же манером, каким ты неприветлив со всеми.
— А поточнее?
— Не уделяя внимания. Игнорируя людей. Замыкаясь в своей черепушке.
— Это и называется сочинительством, Ви.
— Отнюдь. Это называется «самовлюбленный индюк».
После Австралии наши отношения не то чтобы разладились — мы с ней не ладили и до того, но теперь наши нелады обозначились четче.
Сразу по возвращении в Лондон она обвинила меня в том, что я не позволил ей остаться в Бруме.
— Можно подумать, ты нуждалась в моем позволении.
— Ну, скажем так, не поддержал меня. Не ободрил. Нечего цепляться к словам, Гвидо.
Теперь же, по возвращении из Котсуолдса, она обвиняла меня в том, что я вынудил ее мать бежать от нас в какой-то Вичвуд-овер-Хрен-Запомнишь.
Я повидал это местечко через пару недель после того, как там поселилась Поппи. Случай представился, когда я ездил на симпозиум в Оксфорд. Отбыв лишь половину программы, я взял такси и назвал водителю адрес, который мне никто не давал, но я нашел его сам среди бумаг Ванессы. Деревушка выглядела вполне под стать своему названию. Добротно и симпатично. Деревенский выгон, деревенская церковь, деревенский паб, деревенские дурачки. Ей будет легко и приятно жить в таком месте.
Со мной вдвоем.
Когда я подъехал, она сидела на деревянной скамье перед фасадом коттеджа и читала какую-то дрянь. Мне бросились в глаза широкополая шляпа с цветочками и шелковые узорчатые шорты до колен, каковой наряд я тотчас про себя забраковал, как бывший продавец-консультант и просто как мужчина. Впрочем, ей не для кого было наряжаться — ведь я не звонил с предупреждением о приезде. Увидев меня, она удивленно прищурилась, но не закрыла свою книгу. На всякий случай я попросил таксиста не уезжать сразу и какое-то время подождать перед домом.