— Нет. Мне она нужна не только для этого. Бойл настаивает на продолжении игры с ней.
— Ты рассчитываешь, что я заговорю? Расскажу тебе о моих секретах?
— Нет, мой дорогой Доктор. Я рассчитываю, что ты умрёшь. Я рассчитываю, что тебя поглотят водовороты этого измерения, а твоё эго расколется, налетев на риф правды.
— И поэтому ты столкнула меня с моим бременем, да? Это было не очень умно, Иштар, не стоило тратить на это силы.
Эйс решила, что она многое пропустила. Но смысл она поняла. От растягивания их агонии было мало толку, и если только Времяточец не была такой же садисткой, как Бойл, она замыслила нечто совсем другое.
— Тебе меня не понять, Доктор. Я имитирую действия тигра.
— «Светло горящий»[13]? Действительно, «Соразмерный образ». Блейк бы тебя понял. Ты мечешься между своими устремлениями и базовой потребностью сохранить жизнь. Ты как одна из «Песней Невинности и Опыта»: опасная, умная, — он загадочно улыбнулся, — но не такая утончённая, как невинность.
— Ты, наверное, пытаешься вынудить меня раскрыть карты. Вот почему ты настаиваешь на том, что я Иштар, потому что с настоящей мной у тебя это не получится. На самом деле я явилась, чтобы поговорить с Эйс.
— Не о чем мне с тобой разговаривать, — хмуро ответила Эйс.
Времяточец повернулась к ней:
— Я показала тебе судьбу некоторых его бывших спутников. Это всего лишь некоторые из тех, кто погиб во имя Доктора.
Доктор слегка приподнял голову, используя оставшиеся силы для того, чтобы опровергнуть обвинение:
— Они отдали свои жизни ради своих народов, ради лучшего будущего…
— Неправда. Я была там, Доктор. Я стояла рядом с Адриком, пытавшимся управлять падающим грузовозом. Он вовсе не стремился стать мучеником. Он изо всех сил старался избежать этого. Ты и я знаем, что его смерть была очевидной, что его судьба была в том, чтобы поспособствовать вымиранию динозавров. Даже не вызвать его. Настоящей причиной было появление на орбите Земли Луны. Ты не мог не знать…
— Я не знал. Тогда ещё не знал. Я был моложе.
— И не было ли самопожертвование Катарины вызвано её неосведомлённостью? Она так сильно верила, верила, что ты бог, что совершила буквальное жертвоприношение. Она считала тебя своим билетом в рай.
— Я ни о чём не сожалею.
— Я наблюдал, как ты наказывал свою спутницу за то, что было в Гэбриел Чейс, использовал её возмутительнейшим образом как вместилище проявления Фенрика.
— Это тебя не касается, дрянь, — вмешалась Эйс. — У тебя нет права…
— Ты знаешь географию этого мира, — заявила Времяточец. — Ты знаешь, что есть выход… — в мягком голосе была злая насмешка.
— Зачем ты даёшь нам надежду? — проревел Доктор. — Кончай уже с этим. Уничтожь нас.
— Я желаю твоего отчаяния, Доктор. А отчаяние невозможно без надежды. Идём со мной, и ты увидишь ещё отчаяние.
Эйс чуть не вскрикнула — они снова исчезали.
Питер делал набросок ритма, который напевал Саул. Музыкант записал бы это нотами, кто-нибудь другой мог бы обратиться к точкам и тире, но Питер был математик, и он хотел увидеть форму того, что он слышал.
Живая церковь, которой сообщили о звуке, ответила, что несколько минут назад звук прекратился. А сейчас он возобновился, громкий и ясный, и Саул добавил громкости. Слова шли то в ритме, то выпадая из него, то становясь громче, то замолкая.
— Я чувствую ритм, он что-то мне напоминает… он не строгий. Вертится у меня в сознании. Но слова разобрать не могу, — Питер задумчиво прикусил кончик карандаша. — Немного напоминает эпическую поэзию.
Эмили сидела рядом, положив руку на его плечи.
— В них есть что-то похожее на книги Мабиноги. Звучит так, словно это какое-то устное предание, записанное на бумагу, но также в нём есть, по крайней мере, в услышанных мной обрывках, фрагменты образов, похожие на Блейка, почти разоблачительные. Никогда такого раньше не слышала.
Трэло смотрел на пару, поглощённую работой. В окна церкви по-прежнему струился свет Земли, каменную кладку стен обжигало жёсткое излучение. В какую же беду они все попали! А Земля, бедная деревня! Какие же сильные эти двое, если сохранили разум, став свидетелями таких адских чудес. Быть может, они набросились на эту головоломку ради того, чтобы не думать о том, что вокруг?
— Да, — молча согласился с ним Саул, — но также я наполняю церковь слабыми альфа-волнами в псионном диапазоне. Они должны смягчать самые острые впечатления.
— Это не очень этично, — сказала Эмили, не отрывая взгляда от блокнота.
Затем она подняла взгляд и отвела со лба прядь волос.
— О, я опять подслушала?
— Да, — вздохнул Саул. — Вы одна из немногих людей, способных слышать меня психически. Вы очень особенная.
— Я всегда так считал, — улыбнулся Питер, взъерошив жене волосы.
Но Эмили зачарованно вспоминала прошлое:
— Питер, ты помнишь, как заходил ко мне на квартиру по вечерам, и мы делали мягкие игрушки и пили какао?
— Помню, и не только это.
— Дослушай, дурачок. Я всегда знала, когда ты придёшь. Я всегда ждала тебя у двери.
— Я думал, что у меня шумный велосипед.
— Я всегда знала, — Эмили встала и вздрогнула. — Знаете, иногда у меня такое чувство, будто за мной кто-то наблюдает… Это как в той строке из «Кэндлфорда». Меня любят существа, которых я не вижу.
Питер тоже встал, покусывая губу.
— В сложившихся обстоятельствах, может быть, нам лучше подумать о моей глупости, а не о твоей интуиции?
— Нет. Нет, всё в порядке. Как я могла не замечать? Ты помнишь эту вечеринку в Бате? В квартире Майлзов?
— Это когда Стивен снял с себя галстук и повязал его как бандану? Помню, но я не понимаю…
— Этот твой коллега, Лэйн, или как там его звали… Он бесился, как обычно, танцевал как сумасшедший. Он схватил меня и повёл к балкону, — Эмили устремила взгляд в бесконечность, вспоминая атмосферу, запах дыма и осенних листьев. — И мне удалось остановить нас за мгновение до того, как мы шагнули на балкон. Я ему сказала, что не собираюсь себя убивать, потому что у меня есть важные дела. Я посмотрела на небо… над городом поднималась большая полная луна, и в этот момент балки сломались. Они проржавели. Весь балкон рухнул на землю, вместе с цветочными горшками.
— Я помню парня, который тогда сказал, что совпадений не бывает, — кивнул и улыбнулся Питер. — Здоровый кучерявый парень, который оделся, как на маскарад. Я тогда был так рад, что не потерял тебя.
— Саул, — Эмили посмотрела вверх. — Перестань напевать ритм вслух.
Церковь послушалась.
— Да, — тихо сказала Эмили, двигая пальцем как дирижёрской палочкой. — Я всё ещё слышу его. Теперь я понимаю. Такие красивые слова. Какое это откровение. Они чуть ли не выходят за границы языка. Они намекают на то, что увиденное автором далеко за пределами его способности выразить это…
Эмили начала танцевать с невидимым партнёром, возможно, с тем, который всю её жизнь присматривал за ней. Питер снова сел и наблюдал за ней. Если бы он так сильно не переживал, ему бы пришлось признать, что он немного ревнует.
Такого он не ожидал. Хеммингс улыбнулся. Впрочем, так, наверное, все говорят. Демоны его, конечно, схватили и протащили через ту странную приёмную. Но за дверью они его отпустили, извинились, отряхнули.
Всё это, по их словам, было представлением для спутницы Доктора, которую он, пытаясь вырваться, заметил краем глаза.
Хеммингс, по мнению демонов, был любимчиком Ада, из которого выйдет Инфернальный Князь. Ему в этом мире будет выделена определённая власть, как подобает человеку его уровня в предыдущей жизни.
Вначале Хеммингс возмутился. Какая-то его часть, что-то, что еврейский шарлатан Фрейд несомненно прокомментировал бы, ожидала и даже хотела бесконечных мук. Так думала часть его. А другая его часть предвкушала Валхаллу, счастливую землю охоты, где он разделит с соратниками раблезианские радости. Не получить ни того, ни другого было странно и неприятно.
Демоны указали на огромную пустую белизну перед ним. Они сказали, что это — табула раса, исходное сырьё для создания упорядоченной материи. Пространство было неограниченным. Здесь Хеммингс мог воспользоваться силой слова для создания собственного мира, своей Утопии. Здесь остался фундамент, заложенный предыдущим обитателем, которого выселили. Это не должно создать никаких проблем, а наоборот, даже послужит полезным примером и руководством. Предыдущий жилец был слабо похож на нациста.
Хеммингс посмотрел на пустоту и решил, что она хороша. Демоны поклонились и ушли.
Вначале он был недоверчив. Дьявол, как говорила ему мать, был очень хитёр. Но также она говорила, что у него есть все лучшие песни, и это оказалось неправдой, когда знамёна и громкие марши национал-социализма подтолкнули её сына к тому, чтобы вступить в Партию. Её религия была для неё важна, она много раз говорила об этом своему сыну, позволяя малышу играть с шариками её чёток. Что же, судя по этой загробной жизни, она в чём-то была права. Просто она допустила обычную ошибку, приписав человеческую мораль действиям космического значения. Ад, как и геноцид, был слишком велик, чтобы быть добром или злом. Он просто был реален, реален как боль.
А маленький Руперт Хеммингс был мастером боли.
Облизывая губы, он попробовал сотворить линию, взметнув руку в салюте и опустив её. Линия появилась, грубая и чёрная, словно ребёнок прочертил углём. Удивлённо моргнув, он слегка махнул рукой, и по белизне пронеслась волна цвета.
Из волны цвета явился солдат, одетый в лёгкую униформу, которая была незнакома Хеммингсу.
— Капрал Блэнк, сэр! — солдат отдал честь, поднеся пальцы к виску.
Хеммингс нахмурился:
— Смените униформу, капрал… — он на секунду задумался, — Эллиот. А когда отдаёте честь старшему офицеру, делайте это как следует!
Униформа Эллиота стала чёрной, а рука взметнулась в правильном нацистском приветствии.