Воробьев присел на корточки и внимательно вгляделся в бандитские рожи: с кого же начать? Кто не взбрыкнет, почуяв у виска дуло нагана, и послушно даст себя связать?.. В глубине чердака спал толстощекий губастый парень лет двадцати пяти. Даже во сне он сохранял испуганное выражение лица, и Воробьев, кивнув Микову следить за остальными, подобрался к губастому, разбудил его и, приставив наган к виску, заставил сесть, а потом связал. Парень на все согласился, но Воробьев все же сунул ему в рот кляп. Рожи остальных доверия не внушали. Тогда Миков знаками предложил оглушить их, на что Воробьев согласился. Так они связали четверых, и Егор жестом приказал Семенову и Чекалину влезать на чердак. Чекалин влез, а Семенова Воробьев послал к Прихватову с приказом обложить второй дом, отрезав его от леса, и велел тотчас бежать обратно.
Еще двоих, спящих в сенях, они тоже взяли без шума — чердачная лестница свела Воробьева прямо на них. Выбрав бандита попугливее и приставив наган к виску, Воробьев узнал, что в самой горнице спят еще четверо во главе с атаманом Катьковым Игнатом Кузьмичом, тридцатисемилетним мужиком. Вчера отмечали его именины, поэтому все изрядно и выпили. Катьков спит отдельно за занавеской с девкой Анастасьей. Остальные — вповалку на полу. У окна еще один пулемет. Во втором доме двенадцать человек, но у них одни винтовки, даже боеприпасы здесь.
На удачу Егора, вышел в сени, как потом оказалось, сам Катьков, спеша по нужде во двор и забыв спьяну о всякой осторожности. В сенях его и повязали.
Остальных троих взяли уже без труда, один даже не проснулся. Анастасья оказалась высокой, чернобровой, белолицей. Шея лебяжья, тонкая, надо вот, красота такая, что Егор даже и не видывал. Темная родинка на щеке. Воробьев долго ее разглядывал, а она, сидя в одной рубашке на кровати и свесив босые ноги вниз, не спеша, заплетала косу, задумчиво глядя в стену.
— Чекалин! — позвал Воробьев.
Вошел Чекалин, стукнувшись лбом о низкую притолоку двери.
— Этак ум последний отобьешь! — усмехнулся Егор. — Покарауль королеву, — кивнул он. — Начнет баловать, не церемонься, понял?!
— Ага! — кивнул Чекалин, тараща глаза на красавицу, на которой одна рубашка нательная. «А ей хоть бы хны, даже глазом не моргнет, — усмехнулся Егор, — хоть голой бы застали. Есть еще такие натуры нахальные, к ним ворьё да кулачье и липнет»…
Егор велел привести Катькова. Атаман очухался и теперь смотрел волком. Семенов, успевший уже вернуться, усадил его на лавку перед столом, который еще ломился от разносолов: соленые огурцы, капустка, грибы, моченая ягода, картошка, ломти вареного мяса, сало, куски курицы…
У Семенова от одного вида такого пиршества заблестели глаза и потекли слюнки. Он отвернулся, опустил глаза. Воробьев возмутился в душе, наметив после взятия банды обязательно поговорить с Семеновым. Ведь бандитская жратва! Как он может зариться на нее?! От этого мяса и сала Егора отвращение берет, а Семенова точно неделю не кормили!..
Катьков облизнул запекшиеся губы, мутным взором уставившись на бутыль с самогоном.
— Слышь, Игнат Кузьмич, давай без дураков, а?! Пулеметы здесь, боеприпасы здесь, второй дом окружен, ну чего хлопцев под пули выставлять? А велишь сдаться, возьму грех на себя, скажу, что все сдались, глядишь, и зачтется кое-кому!.. — заговорил Воробьев.
— Вот именно, кое-кому! — усмехнувшись, прохрипел атаман. — А мне уж поздно каяться!..
— Сосунков этих пожалей! — кивнул Егор на связанных. — О крале своей подумай! Прольется наша кровь, и ей не сдобровать! — зло бросил Воробьев.
За занавеской повисла тишина, Егор кожей почувствовал, как болезненно отозвались его последние слова в Анастасии. Помрачнел и атаман.
— Ну, что?!
— Налей! — прорычал Катьков, кивнув на бутыль.
— Услуга за услугу: велишь сдаться своим — налью! — предложил Егор.
— Налей! — взревел атаман.
— Нет уж, сначала выводи дружков, а потом получишь, — отрезал Егор.
Катьков задумался.
— Ладно, — сдавленным голосом проговорил он, — развяжи!
— Пойдешь так! — ответил Воробьев. — Но учти: мы будем держать тебя под прицелом. Вздумаешь дурака свалять — прихлопнем. Понял?..
Катьков не ответил, помолчал, потом кивнул Семенову, и тот поднял его. Егор сам проверил веревку, которой был связан атаман.
— Ноги завяжи! — приказал Воробьев.
— Как же я?.. — Катьков даже задохнулся от возмущения.
— Ничего, целее будешь! — усмехнулся Егор.
Они вывели атамана во двор, поставив в метре от крыльца второго дома. Воробьев выстрелил в воздух и спрятался с Семеновым в сенях, держа Катькова на прицеле. Во втором доме проснулись бандиты, прильнули к окнам.
— Хлопцы! — прохрипел, помолчав, атаман. — Видно, вчера мы отпраздновали не только именины, но и конец нашей вольной жизни. Повязали нас!.. Дом окружен, их поболе вас, да и пулеметы у них теперь. Будь какая надежда, я бы не вышел сюда и не стал бы срамиться. А так, коли сдадимся, вам выйдет поблажка, это ихний комиссар обещает… Все не червей кормить. Оружье скидывайте и стройтесь туточки, супротив меня…
Атаман выдохся, голос у него захрипел, он, облизнув пересохшие губы, оглянулся.
Воробьев молчал, в упор глядя на атамана.
— Что еще?.. — прорычал Катьков.
— Стой! — приказал Егор.
Атаман стоял на теплом весеннем ветерке, закинув голову и открыв рот, точно наслаждаясь первыми запахами весны. Никто не выходил из второго дома. Воробьев уже пожалел, что затеял переговоры, как вдруг дверь бандитского дома с шумом распахнулась и на крыльце появились хлопцы. Через пять минут все двенадцать стояли напротив связанного Катькова, а перед ними в куче валялись винтовки. Воробьев с ребятами вышел из дома, снова выстрелил в воздух, призывая к себе Прихватова. Вскоре прибыл и он, изумленно охая и с восхищением глядя на Егора.
— Егор Гордеич, это прямо как по заказу! — пробормотал он. — Ты прямь эт, как его… Наполеон!
— Но-но! — пресек его Воробьев. — Без намеков!
— Комиссар, обещал ведь! — проговорил, горько усмехнувшись, Катьков.
— Веди в дом! — кивнув на атамана, приказал Егор Семенову.
В горнице Воробьев самолично налил Катькову полстакана, сам влил их ему и даже дал закусить огурцом. Атаман крякнул, похрустел огурцом, порозовел, глаза заблестели.
— Еще одна просьбица, комиссар! Мне бы на двор по-большому, иначе сам понимаешь, — он криво усмехнулся влажным губами, взглянул на Анастасию, сидевшую уже у окна в горнице в кофте и юбке. — И вас в неудобство введу, да и при Настеньке как-то… Ноги хотя бы развяжи, иначе-то как…
— Развяжи! — согласился Егор, дав знак Семенову.
Пока тот развязывал, Егор снова взглянул на катьковскую зазнобу. Бывают бабы, хочешь не хочешь, а морду все равно к ним воротит, глаза так и тянет к их бесовскому огню. Вот и Настя вроде в окно смотрела, а все говорили ради нее, и она была главной во всем, что происходило. Прилип мигом и Егор, ощущая странный озноб по всему телу. Это его злило, а главное, он никак не мог понять, отчего такое происходит. И ведь не сладишь с собой, вот в чем заноза, вздохнул он.
Семенов развязал ноги атамана.
— Своди! — приказал Воробьев. — Да смотри в оба, головой отвечаешь!..
Что тогда случилось с Егором, он до сих пор не понимает. В голове еще вертелась эта глупая фраза: «Уборную проверь!» Но глаза косились на Настю, она сидела притихшая, грустная, точно разом прозрела и поняла, в какую историю влипла. И Воробьев указание такое не дал. Он думал, брать с собой эту двадцатилетнюю статную девку или нет. Брать — значит портить ей всю жизнь, а так она еще могла начать ее по-новому, уехав, конечно, из поселка туда, где ее никто не знал. Знали о ней лишь Миков, Чекалин и Семенов, и Егор мог бы с ними поговорить, объяснить им, почему он так делает, наконец, они могли бы решить этот щекотливый вопрос сообща. Сергеев обязательно заведет дело, припишет соучастие в грабежах, убийствах, а какое у ней соучастие?! Наверняка Катьков и жить с собой ее принудил, вот и выходит, что она кругом пострадавшая…
Егор вздохнул, походил по комнате, сел.
Но и не взять нельзя. А вдруг Катьков или кто другой из бандитов выложит про Настю такое, от чего без нее следствию нельзя никак. Тогда Сергеев отыграется на Егоре всласть. Уже давно меж ними черная кошка пробежала, хоть Воробьев и считается сергеевским выкормышем. А Воробьев такую оказию обязан предусмотреть, на то он и старший оперуполномоченный и вроде как заместитель Сергеева.
Так раздумывал Егор, не зная, как решить сей щекотливый вопрос, как вдруг раздался выстрел, потом еще один и еще, и Воробьев, ошалев, выскочил во двор. Семенов бледный стоял возле уборной, руки у него тряслись, он не мог выговорить ни слова.
— Что?! — вскричал Воробьев, но без семеновских объяснений все тотчас понял: в уборной еще загодя Катьков припрятал нож и наган, а заднюю дверцу сделал съемной. На полу валялись обрезанные веревки. Уборная стояла у леса, из глубины которого доносились теперь выстрелы: за Катьковым гнались Миков и Чекалин. Но сердце у Воробьева тревожно сжалось и не зря: Катьков ушел, ранив Микова…
II
Очнувшись от дремы и уже трезво глядя перед собой, Егор вдруг ясно осознал, что промашка с Катьковым была только его, и ничья больше. Причем, Катьков, может, и углядел даже то, как Воробьев с интересом косится на Настю, невольно оглядывая ее крепкое тело, и точно в этот момент попросился, не решившись больше откладывать побег. И если б голова Егора была занята им, Катьковым, он не допустил бы того, что отправил атамана с одним Семеновым. Даже уловка-то была наивная и не раз уже употребляемая бандитами: то уборная, то баня, но здесь подвело еще и то, что Воробьев без единого выстрела захватил живьем всю банду. Неожиданная победа вскружила голову, и он профукал самое главное.
Теперь Сергеев ходил мрачный, с ним здоровался сквозь зубы и, дабы уязвить Егора сильнее, отстранил не его, а Семенова, заведя на него особый допросный лист, который вместе со своим рапортом по ликвидации банды Катькова отослал в Свердловск ПП, полномочному представителю ОГПУ по Уралу Свиридову.