В дверь постучали. Мокин встрепенулся, вытянул голову к двери.
— Это кто ж такой?.. — удивился Мокин, за очками испуганно забегали глазки. — Вроде не ждали… Антонина!
— Да щас! — огрызнулась Антонина, разливая чай.
Она поставила чайник и пошла открывать, Мокин аккуратно сложил вчетверо газету и вместе с очками сунул на подоконник.
Послышались голоса. Антонина вернулась вместе с Левшиным.
— Николай Митрофанович пожаловал, — порозовев, так что у Егора это вызвало даже ревность, пропела Антонина.
— Я на секунду перед работой… Добрый день, Егор Гордеич! — поприветствовал Воробьева Левшин кивком головы. — Я прошу прощения за то, что разрушаю хорошую компанию, но вот тут должок занес, Афанасий Гаврилович!.. — Левшин положил увесистый сверток на лавку. «Ого, ничего себе должок!» — мелькнуло у Егора.
— Какой должок? — нс понял Мокин.
— Да как же! — улыбаясь, объяснил Левшин, — месяц назад брал у вас костюм справить, запамятовали уж, Афанасий Гаврилович!
— А, костюм, — торопливо закивал Мокин.
— К столу садитесь, отобедайте с нами, Николай Митрофанович! — предложила Антонина.
— Да нет уж, благодарствуйте, отобедал, побегу, а то сменщик заждался! Спасибочки, ухожу! До свидания, Егор Гордеич!
Воробьев попрощался. И сам неожиданный приход Левшина, и это путаное объяснение, и пугливость Мокина — все показалось Егору снова странным, как и то, что Левшин имеет какие-то дела с Мокиным, хотя в списке постоянных клиентов он не числится. Что же их связывает? Антонина?.. Как ни старался Егор это по мять, ни тогда, сидя еще в гостях у Мокина, ни потом, другого объяснения он не находил. А через два дня Антонина сообщила, что выходит замуж за Николая Митрофановича Левшина. Егор даже дара речи лишился. Поразился в душе он и другому. Едва только решился он поделиться своими сомнениями с Ларьевым, как Антонина одним махом разбила их напрочь, будто подслушав его мысли. Но это, последнее, уже так, между прочим, как факт удивительных совпадений.
Ларьев, посмотрев список тех, кому Мокин ставил набойки, особо выделил станционных. Лынев к тому времени собрал их биографии и среди всех выделил котельщика Грязного Ефрема Васильевича. В ту ночь он работал, значит, мог спокойно пройти и насыпать песок в масло. Набойки ему ставил Мокин, и, кроме того, Лынев откопал другую подробность: отец Грязного был раскулачен в 29-м. Правда, года за четыре до этого он сошелся с середнячкой, у которой после смерти мужа остались три девочки, а Ефрем с матерью переехали в город. В анкете Грязнов везде писал: отец неизвестен, но то ли разболтал кому-то по пьянке, то ли где-то пооткровенничал сверх меры, и Лыневу сразу же доложили. Лынев к нему: так или не так? Грязнов и сознался.
— В чем сознался? — не понял Ларьев.
— Ну как, в происхождении! — усмехнулся Лынев. — А это уже говорит о многом. Во-первых, скрывал. Почему? Значит, что-то замышлял. А какова классовая цель кулака? Угробить социализм, я так понимаю!..
Ларьев, покачав головой, отпустил Лынева.
— Мы чем с вами занимаемся? — спросил он Егора. — Расследованием, то есть исследованием, так ведь? И все это называется криминальной наукой. На-у-кой! Наука же требует тщательнейшего учета мотивов преступления. То, что Грязнов сын кулака — это еще не мотив. Его поведение говорит о том, что он стыдится своего отца, только и всего. А фигурная набойка тоже не улика. Где-то кто-то чего-то видел! Так теперь получается… — он вздохнул. — Н-да, труба наше дело, коли мы так будем расследовать.. — Ларьев взглянул на часы. — Вот что, после обеда соберите-ка всех, я по этому поводу кое-что расскажу… Н-да! — Ларьев часы не закрывал.
— Водички?.. — спросил Егор.
Он кивнул. Егор принес водички. Ларьев запил таблетки, поморщился.
— Красиво сделано… — вздохнул он, и, сняв пенсне, покрутил им в руках.
— Что? — не понял Егор.
— Улики разыграны… Русанов был, Русанов спал, Русанов исчез… Эта история с заваркой наверняка подсмотрена и красиво вписана в ход действия. Надо искать кого-то умного, хитрого, матерого… Ну такого, как Бугров, к примеру, только похитрее, покрепче, посильнее… Вот кого, батенька! А вы Грязнов! Даже для исполнителя он простоват… И потом…
Ларьев вдруг загорелся, прошелся по кабинету, потирая сухонькие ручки.
Ну-с, батенька, вот что еще скажу! Искать организатора всей диверсии не обязательно на ГРЭС! Даже скорее всего он работает где-то в другом месте… Где?.. Ну, к примеру, на железной дороге! А?
— Почему? — удивился Егор.
— Да потому, что я бы, к примеру, получив задание организовать ряд диверсий на ГРЭС, непременно с нее бы ушел. Ибо начнется следствие, начнут дергать, и мало ли что!.. Надо списки всех, кто ушел с электростанции полгода и даже год назад, или три месяца… А может, он просто работает в другом месте, но у него есть сообщник на ГРЭС… А? Я вижу, батенька мой, вы квелый совсем!.. Поезжайте-ка за своим Катьковым! Это, конечно, не отдых, но все же прочистит мозги! А? Да и пора брать его.
XV
Брать Катькова поехали в Выселки втроем: Воробьев, Семенов и Миков. Ларьев же в это время решил с помощью милиции поискать труп Русанова.
Он все больше склонялся к тому, что техника убили, а труп спрятали. А поскольку была зима, то вряд ли стали бы рыть могилу и закапывать, скорее всего куда-то отвезли и бросили. Близ Краснокаменска это могли быть Сухой Лог и Чертова пещера — два глухих места, куда обычно прятали бандиты награбленное. Туда с милицией и отправился Сергеев, хоть и не верил он Ларьеву, лелея в душе лишь одно: всеми силами разоблачить Бугрова и доказать свое. Нервничал и Ларьев. Еще бы: приехал, дел наворочал, все переменил, Сергеева опозорил, а у самого-то где доказательства? Говорить все горазды, язык без костей, мозоль разве набьешь… Из всего Краснокаменского отдела один Егор относился к Ларьеву с доверием и пониманием, остальные же терлись вокруг Сергеева, точно чуяли: помается, помается Пинкертон московский да не солоно хлебавши уедет, а Сергеев останется и всем припомнит, кто Ларьеву в рот смотрел. Первым переметнулся Семенов, за ним взятый из милиции Сергеевым Чекалин. Лишь Миков да Лынев вели себя пристойно… Миков, уважая себя, — жило в нем это степенное неторопливое достоинство, а Лынев, видимо, вследствие постоянного чтения исторических книг, кои читал по-прежнему запоем и ничем другим почти не интересовался. Егор раз в шутку предложил ему стать библиотекарем, и Лынев отнесся к предложению вполне серьезно. Но, поразмыслив, сказал, что чтение — это удовольствие, а работа не должна приносить удовольствие, иначе это будет не работа, поэтому стать библиотекарем он не может.
После обеда Егор собрал всех в кабинете, и Ларьев долго говорил о науке криминалистике, о мотивах преступления, о том, как факт можно вывернуть наизнанку и как надо уметь отличать подлинный факт от сфабрикованного. В общем, много дельного говорил, и все слушали хорошо. Сергеев опять попытался задать провокационный вопрос по поводу фактов у Бугрова, но Ларьев очень точно разъяснил, что мотива преступления у Бугрова нет, а значит, факты эти — набор побрякушек. Ну, тут поспорили…
Вечером накануне отъезда Егора Ларьев затащил его к себе в холодный гостиничный номер, и они проговорили допоздна сначала о деле, потом без дела. Ларьева мучил один вопрос: во всех трех отчетах о Шульце фигурирует базар, и каждый раз на базаре Шульц терялся на некоторое время, значит, встречи у Шульца происходили либо на базаре, либо рядом, и по приезде Егора надо будет этот базар разгадать. Несомненно, что Шульц научил кого-то из здешних, скорее всего не работавших на ГРЭС людей, как и куда засыпать песок, чтобы сорвать турбинный ход. Шульц приезжает в Краснокаменск третий раз, одно это уже наводит на подозрение. Надо искать связного, резидента, а от него легко будет выйти на остальных. К сожалению, два раза в предыдущие приезды следил за Шульцем Прихватов, теперь его нет и нельзя узнать, кого из знакомых он встречал в это время на базаре. А это очень важно.
— Так-так-та-ак! — вдруг заволновался Егор, вспомнив, что во время пуска турбины, когда приезжал Шульц уже второй раз, Прихватов очень удивился, увидев, что Левшин на базаре покупает деревянные игрушки…
— Деревянные игрушки?! — воскликнул, как дитя, Ларьев. — Так и в третий раз он приценивался именно к ним!
— Прихватов-то чего удивился, — досказал свою мысль Егор. — У Левшина ни жены, ни детей, а вдруг игрушки! Странно! Он еще подошел и спросил у Лев-шина, кому он берет, а Левшин ответил, что племяннику дальнему какому-то. Ну Прихватов больше расспрашивать не стал…
— Интересно, интересно! — потирая ручки, заходил по гостиничному номеру Ларьев. — Это чрезвычайно интересно! Это… подарок! Дайте-ка я вас обниму, дорогой вы мой!
Ларьев действительно обнял Егора, к его немалому удивлению.
— Но это ведь еще не факт! — усмехнулся он. — Мало ли кто покупает игрушки?!
— Нет, мой милый! — погрозил шутливо пальчиком Ларьев. — Как еще писал Владимир Ильич: различайте факты и фактики! В привычном смысле — да, это не факт, не улика. Но трижды в одно и то же время, когда Шульц был на базаре, там был и Левшин. К тому же оба замечены на деревянных игрушках! Факт странный! Для чего Левшину эти игрушки? Да я уверен: нет у него никакого племянника! Но это мы теперь проверим, это мы проверим… С кем общается Мокин здесь?
— С Левшиным… — проговорил Егор и запнулся, вдруг ощутив, почувствовав, как все ловко увязывается между собой.
— С Левшиным?! — снова воскликнул Ларьев, сверкнув радостно глазами.
— Жениться на Антонине хочет! — добавил Егор. — И вот еще что… — Воробьев рассказал всю сцену прихода Левшина к Мокину, их странное, путаное объяснение по поводу долга. И вдруг это объявление о свадьбе.
— Н-да, — промычал Ларьев. — Что-то тут есть! Хотя я считал Мокина человеком не очень подходящим для такой роли. Труслив, простоват и в технике вряд ли разбирается… Но надо теперь присмотреться внимательней. Хорошо, что вы все это видели! Ну что ж, теперь у нас есть еще кое-какая версия, которую мы будем отрабатывать. Это лишь заготовка, мой дорогой Егор Гордеич, а вся главная работа впереди!