Прилив поднимался медленно, но неуклонно. Волны вскипали все более яростно и настойчиво. Они уже лизали глыбу островка, захлестывали ее мало-помалу, и я отлично знал, что вода остановится, только сомкнувшись над моей головой.
Напрасно старался я ускорить темп моей работы; я еле держался на ногах, раз двадцать падал и ушибался; колени мои, исцарапанные каменьями, кровоточили, но я не обращал ни малейшего внимания на ссадины; дело шло о жизни и смерти, и в напряженной борьбе за жизнь я забывал усталость и боль.
Куча нагроможденных мною камней уже достигала высоты моего лба, когда прилив тонкой пленкой влаги уже покрыл поверхность островка. Но этого было мало: требовалось довести сооружение до уровня белой меты на сигнальной мачте, отмечавшей предельную высоту прилива; не хватало еще пятидесяти сантиметров, и я продолжал работу с неослабевающим пылом.
К несчастью, чем дальше она продвигалась, тем больше встречал я осложнений: я уже использовал все камни, валявшиеся в непосредственной близости от столба; теперь, в поисках подходящего материала, приходилось значительно отходить от мачты; это отнимало довольно много времени, аварии мои становились все чаще, ушибы и ссадины множились, а темп работы вместо того, чтобы ускоряться, становился черепашьим. По мере того как пирамида росла и приближалась к моему росту, водворение каждого камня на место отнимало уже по несколько минут, а когда камень наконец утверждался на своем пьедестале, то сплошь и рядом кладка моя оказывалась недостаточно устойчивой, и камень, величиной с большое пушечное ядро, срывался к подошве кучи, угрожая ее разворотить и раздавить самого каменщика.
Пот катил с меня градом, и часа через два работа моя оборвалась – не потому, что я довел до конца сооружение по намеченному плану, а потому, что прилив властно прервал мои хлопотливые труды. Прилив, затянувший вначале подошву островной глыбы пленкой медленно прибывавшей воды, вдруг, словно под влиянием внезапного толчка, захлестнул весь островок.
Однако мне было не так-то легко отказаться от последнего шанса на спасение. Я продолжал работать уже по колени в воде, я плескался и погружался в воду, выворачивая недостающие до моей кучи каменья. Соленая пена хлестала мне в лицо, буйные гребни перекатывались через мою голову, захлестывая меня целиком, но я продолжал работать.
Между тем вода все прибывала, и я уже чувствовал себя нетвердо на каменном дне; меня уже подхватывало, несло, и последний камень для моего спасательного сооружения я перенес наполовину вплавь, наполовину отталкиваясь носками от твердого массива.
Как только последний камень был водворен на место, я поспешно вскарабкался на сооруженную мною пирамиду и, прижавшись изо всей силы к сигнальному столбу, с дрожью и трепетом оглянулся на бурлившее и прибывающее море.
Глава XIПрилив
Не стану перед вами храбриться, друзья мои, не скажу, что я взирал хладнокровно на бурлившую вокруг меня стихию. Признаюсь, я порядком струсил. Будь у меня время довести до конца мое «надгробное» сооружение и дать его основанию большую прочность, расположить обдуманнее каждый отдельный камень, я чувствовал бы себя, пожалуй, спокойнее, увереннее. В устойчивость сигнального столба я верил слепо. С тех пор как я себя помню, он стоял непоколебимо, переживая сильнейшие штормы. Но как-то выдержит испытание каменная кладка? Сумеет ли она устоять против напора волн? Что касается высоты, то не хватало каких-нибудь тридцати сантиметров до белой меты. Это было пустяшною неприятностью: я уже примирился с необходимостью простоять всю ночь по щиколотку в воде.
Но правильно ли указана белая мета? Обозначает ли она высоту среднего или предельного прилива? Может, она рассчитана на сравнительно спокойное море, а в данную минуту ветер настолько окреп, что поднимает волны на полметра выше. Если так, то тело мое на две трети погрузится в воду, не считая вспененных гребней, которые будут непрерывно хлестать, освежая мою голову непрошеным душем.
Предположите, что ветер будет крепчать, предположите, что поднимается настоящий шторм или же случайный шквал. Что станется с моей каменной кучей? Я неоднократно наблюдал с берега в бурную погоду, как волны, захлестывая островок, перекатывались над сигнальной мачтой, причем пена фейерверком рассыпалась на несколько метров выше белого бочонка. Если ветер усилится, я погиб.
Сказать по правде, многое мне благоприятствовало. На дворе стоял май, утро было ясное и безоблачное, но иногда даже самый погожий день завершается бурей, и волнение, которое кажется с берега белыми барашками, в открытом море является настоящей бурей. К тому же виновником несчастья вовсе не должен был быть обязательно шторм. Достаточно, как я уже сказал, случайного шквала или посвежевшего бриза, чтобы смыть меня с каменной кучи, которая служила мне опорой.
Но если бы даже погода не омрачилась, у меня было полное основание сомневаться в прочности моего «дольмена». Куча была нагромождена наспех и наобум; камни легли случайно, выскользнув из моих рук, и я чувствовал, как они шевелятся и сползают у меня под ногами. Что со мной станется, если прибой размоет кладку, если волны ее разворошат?
Эти печальные предположения угнетали меня и убивали всякую бодрость. Я жадно всматривался в глубину залива, до последней минуты надеясь, что какое-нибудь судно придет мне на помощь, но в этом смысле я был жестоко разочарован.
Я застыл в первоначальном своем положении, крепко прижавшись к толстому мачтовому столбу, обнимая его горячо, как милого друга. Ведь, если вдуматься, это был единственный мой союзник; не будь его, я не воздвиг бы моего каменного пьедестала, а если бы даже, что маловероятно, мне и удалось бы нагромоздить кучу камней, каким образом сумел бы я на ней удержаться, не будь этого драгоценного столба?
Так стоял я, не смея шевельнуться; я опасался, что малейшим движением ноги могу разворошить каменья, вызвать оползень, обвал, непоправимую катастрофу. Высота воды вокруг столба уже превосходила мой детский рост, и в случае несчастья мне пришлось бы пуститься вплавь, но куда и зачем, об этом не хотелось и думать.
Прильнув к столбу и сохраняя вынужденную неподвижность, хотя тело мое затекало и мучительно ныло, я пытливо вглядывался во все концы горизонта, не находил ничего утешительного и все-таки продолжал озираться, как моряк на вахте.
Затем я переводил взгляд на морскую пучину, о которой на время забывал, уносясь мыслью в простор, откуда ждал помощи; я созерцал огромные волны, которые, завершая свою буйную прогулку, разбивались о глыбу островка и с шипением лизали обнажавшийся на мгновение берег. Эти яростные свидетельницы моего жалкого положения одна за другой накатывали, ворча и негодуя и словно возмущаясь моей дерзостью.
Их рев становился все громче; мне слышался в нем внятный нечеловеческий ропот; я был охвачен головокружением и до того ослабел, что едва не сорвался.
Волны упорно шли на приступ; они захлестывали вершину моей пирамиды, лизали мои подошвы, поднимались все выше, выше, ударялись о мои колени. Неужели прилив не остановится?
Нет еще. Вода поднялась мне до пояса, пенистые гребни хлестали в лицо, соленая вода набиралась мне в рот, глаза, уши; я задыхался, захлебывался.
Теперь прилив достиг высшей точки и с минуты на минуту угрожал меня поглотить, но с упорством отчаяния, которое инстинкт самосохранения всегда сообщает нам в критический момент, я судорожней, чем когда-либо, прижимался к столбу и, быть может, продержался бы так до рассвета, если бы одно неожиданное обстоятельство не ухудшило моего положения.
Уже совсем стемнело, и вдруг в полной темноте, которая явилась как бы сигналом для наступающего бедствия, ветер усилился, косматые тучи затеяли дикую гонку, хлынул ливень, как из тысячи ведер; волны взыгрались с новой силой и чуть не смыли меня. Волосы мои стали дыбом: не под силу мне бороться с напором воды!
От страха я потерял равновесие, качнулся, оступился; необходимо было вновь утвердиться на вершине каменной груды и обязательно на прежнем месте. Я уже нащупывал ногой вершину каменной груды, когда внезапно особенно сильная волна оторвала меня от мачты. Когда она схлынула, покачав меня на своем хребте в горизонтальном положении, я бросился вновь к своей спасительной каменной груде; уже нащупал, уже утвердился на ней, как вдруг почувствовал, что вся кладка подо мной рушится, подается, расползается под моей тяжестью, и вместе с пирамидой, воздвигнутой моими руками, разделяя ее участь, я скрылся под водой.
Глава XIIСигнальная мачта
К счастью для меня, я умел плавать. Уроки моего друга Гарри Блю пошли впрок. Умение плавать было единственной наукой, которая могла пригодиться в подобных обстоятельствах. Не будь я хорошим пловцом, я бы камнем пошел ко дну. Я очутился посредине огромных глыб, покрывавших островок, и если бы не удержался на поверхности воды, то, наверное, разбился бы насмерть.
Итак, не питая ни малейшего желания разбиться о черные камни, по которым я еще так недавно весело разгуливал, я вынырнул на поверхность, как дикая утка, и, доверившись новой волне, которая меня тотчас подхватила, огляделся вокруг в поисках сигнального столба.
Различить его было не так легко, как вам кажется: вода меня ослепляла и хлестала мне в лицо. Как ньюфаундленд, ищущий предмет, брошенный в реку, я вынужден был сделать несколько кругов, прежде чем сориентировался, ибо тьма, как вы знаете, была кромешная.
Под конец глаза мои нащупали спасительную мачту. Сам того не замечая, я отбился от нее больше чем на двадцать метров, и отдайся я на волю ветра и прилива, в какие-нибудь десять минут меня отнесло бы так далеко от островка, что о возвращении не пришлось бы и думать.
Собрав все свое мужество, я направился к столбу напрямик, не потому, что ясно сознавал, для чего он мне может сейчас пригодиться, а руководствуясь каким-то смутным инстинктом. Как все утопающие, которые в минуту гибели хватаются за так называемую «соломинку», я в смятении своем рвался к единственному предмету, возвышавшемуся над уровнем воды, в слепой надежде, что он окажется мне полезным. Я действовал совершенно бессознательно, и тем не менее не успел я подплыть к столбу, как меня уже осенила мысль, каким образом я могу его использовать, мысль, пробудившая во мне лучшие надежды!