Во власти моей было проплыть пять-шесть метров, отделявших меня от сигнальной мачты, но взобраться на венчавший ее бочонок не было никакой возможности. Я пытался это сделать, и притом неоднократно, еще тогда, когда был полон сил и бодрости, но теперь, несмотря на отчаяние, подстрекавшее меня к упорству, я был убежден в неизбежной неудаче.
Однако стоит мне устроиться на верхнем днище бочонка, и я буду спасен. Все страхи отступят, и ночь я проведу как пассажир в ожидании ближайшей станции. Поверхность днища была достаточно широкой, чтобы расположиться на нем; не слишком, правда, комфортабельное кресло, но можно до зари потерпеть.
В случае удачи это представило бы мне еще одно крайне важное преимущество. Бочонок привыкли видеть с берега свободным от каких-либо «пассажиров»; чайки и дикие утки – не в счет. Разумеется, человечка, взгромоздившегося на белый бочонок, пусть даже он покажется не крупнее вороненка, с берега заметят; это черное пятнышко на бочонке поставят в связь с моим отсутствием, снарядят спасательную экспедицию, и мучения мои пройдут как сон.
Но все это было праздной фантазией. Даже попытку вскарабкаться на бочонок я считал безумием. Меня занимал другой, более скромный, но не менее трудный план: каким образом прикрепиться к деревянному столбу, удержаться около него?
Наконец я достиг своей цели; это стоило мне большого труда, так как плыть приходилось против ветра.
Обхватив руками столб, я прильнул к нему как к лучшему другу: однажды ведь он спас меня от гибели, и теперь я возлагал на него все надежды.
В течение нескольких минут я держался на поверхности воды благодаря тому, что нашел точку опоры; возможно, что я пробарахтался бы так, пока не спадет прилив, если бы море было более спокойным. Но до отлива было еще далеко, а море разбушевалось, и не было никаких оснований предполагать, что волнение скоро утихнет. Правда, минут на пять наступило сравнительное затишье; я немного отдохнул, но передышка – увы! – была слишком краткой. Ветер яростно подул, как бы стремясь наверстать потерянное, и волны, более могучие, чем до сих пор, взметнули меня до нижнего днища бочонка, а затем увлекли вниз, подхватили и закружили волчком вокруг сигнальной мачты, за которую я судорожно цеплялся. Теперь я был похож на акробата, который показывает номер, называемый «колесо», крутясь в перпендикулярной плоскости к шесту, который служит ему осью.
Первую атаку волн я выдержал с честью, но я не тешил себя иллюзиями: с минуты на минуту подымется новый шквал, и я отлично предвидел печальный исход этой неравной борьбы.
Могу ли я состязаться с разнузданной стихией. Рано или поздно она оторвет меня от сигнальной мачты – моей единственной опоры. Если бы у меня была с собой веревка! Но самый крошечный отрезок веревки был не ближе, чем шлюпка Гарри Блю или кресло моего дядюшки.
В то же мгновение, словно под наитием какого-то доброго гения, я подумал не о веревке, но о другом предмете, который вполне мог ее заменить. Дело значительно упрощалось: выдумка была в высшей степени остроумной.
Что же пришло мне в голову, спросите вы. Не торопитесь, друзья мои; сейчас я вам все расскажу.
Подобно всем рыбацким детям нашего поселка, я носил просторную куртку из грубой, исключительно прочной домашней ткани. Это было мое будничное платье. После смерти матери, когда неприветливый дядюшка перевел меня, так сказать, в разряд батраков, я носил эту куртку и по воскресеньям. Однако не будем умалять ее достоинств. С той поры я научился хорошо одеваться, носил тончайшее английское сукно, но весь обширный гардероб, которым я располагал до сегодняшнего дня, внушает мне меньшее уважение, чем моя грубая, жесткая суконная куртка. По справедливости именно она оказалась моей спасительницей.
Моя двубортная куртка была обшита двумя рядами прочных великолепных пуговиц. Я не сравню их с современными легкомысленными пуговками – этими роговыми или костяными безделками. Нет, то были солидные медные бляхи, толстые и крупные, как шиллинг.
Еще больше повезло мне в другом отношении: в данную минуту куртка была на мне. Вы, конечно, помните, что, прежде чем пуститься вплавь за ускользнувшим челноком, я сбросил с себя штаны и куртку, но, вернувшись, я надел ее, чтоб согреться. Это было исключительно удачно. Если б куртка не была на мне, вся затея была бы пустой мечтой, и легко представить, что случилось бы тогда.
На что понадобилась мне куртка, спросите вы. Может, я задумал ее порвать и связать лохмотья жгутом вместо веревки?
Ничего подобного; это было неосуществимо. Предположим даже, что мне удалось бы порвать куртку, но каким образом я связал бы куски? Только одна рука была у меня свободна, другой я обхватил мачту, а море таило в себе столько неожиданностей, что отпустить мачту не представлялось никакой возможности. К тому же было в высшей степени трудно скинуть куртку, вымокшую насквозь и плотно прилегавшую к телу, словно приклеившуюся к нему…
Но я и не собирался снимать промокшую куртку.
Я попросту расстегнул ее сверху донизу, запахнул ею столб, а затем аккуратно застегнул.
По счастью, куртка моя была сшита, что называется, «на вырост» и, благодаря материнской предусмотрительности, в нее могли завернуться двое таких, как я. Вспоминаю, как я был раздражен и опечален, когда мне примеряли это нескладное мешковатое одеяние. Я был тогда еще более щуплым, чем сейчас; куртка висела на мне мешком, мне было стыдно показаться в ней на улице. Никогда не думал, что ее деревенский покрой сослужит мне такую службу.
Застегнув куртку, запахнутую вокруг столба, я почувствовал настоящее успокоение. Это была первая за все время светлая минута. Теперь уж нечего было бояться, что волны оторвут меня от сигнальной мачты; я как бы сросся с ней, стал ее придатком, подобно бочонку, которым она была увенчана. Море могло меня смыть при одном условии: если мачта будет выкорчевана ураганом со своего гнезда; но это было совершенно невероятно.
Итак, поскольку я прикрепился к сигнальной мачте, спасение мое было как будто обеспечено, но, к сожалению, комфортабельное положение, которого я добился с таким трудом, далеко еще не предрешало благополучной развязки. Дело не кончено – будущее туманно и мрачно.
Новый громадный вал ударился о глыбу островка и перекатился через мою голову; я хотел вскарабкаться немного повыше во избежание вторичного душа, но это оказалось невозможным: я слишком плотно висел, пристегнутый к столбу пуговицами моей куртки. Результат повторных купаний было легко предвидеть: я задохнусь, ослабею, и в полусознательном состоянии, с холодеющей кровью и замедленным пульсом, медленно соскользну вниз, где меня ждет неизбежная смерть.
Глава XIIIПодвязан к столбу
Несмотря на печальные перспективы, я обнаружил достаточное присутствие духа и немедленно начал придумывать, как бы подняться над уровнем волн. Было бы нетрудно расстегнуть мою куртку, вскарабкаться немного повыше и запахнуть ее снова, как в первый раз, но столб утолщался к основанию, и таким образом, проделав опыт с курткой немного ближе к его верхушке, где он был тоньше в обхвате, я рисковал соскользнуть на прежнее место. Еще раз пожалел я, что не захватил ножа: хорошо бы сделать надрез в дереве. На худой конец, мне пригодился бы и простой гвоздь, чтоб зацепить за него куртку, но гвозди и ножи – увы! – были далеко!
Тут-то меня осенила блестящая идея: в том месте, где бочонок был посажен на мачту, а верхняя часть столба уходила в самый бочонок, получилась небольшая выемка, вроде тех, что плотники называют «гнездом», когда слаживают деревянные части шипами. В эту ничтожную выемку я мог запихнуть свою куртку и, опоясав столб по гнезду, повиснуть на том уровне, который был мне желателен.
Удастся или нет, необходимо попробовать. Теперь не время ломаться и привередничать, и, ни минуты не колеблясь, я приступил к последнему этапу своего подъема. Цели я достиг сравнительно легко: нащупал «гнездо» в столбе, которое запомнилось мне еще с первой попытки забраться на бочонок, но запихнуть в него куртку мне не удалось; я соскользнул, вернулся в исходное положение и снова выдержал душ горько-соленой воды, от которого чуть не захлебнулся.
Неудача моя легко объяснима. Я недостаточно натянул воротник моей куртки, и голова моя помешала мне запихнуть его в щель, которую я наметил.
И вот я карабкаюсь снова, осененный другой идеей. На этот раз я надеялся перехватить гнездо мачты не курткой, а чем-то другим.
На что еще мог я рассчитывать? Ведь ничего, кроме одежды, не было в моем распоряжении. На мое счастье, на мне были помочи из двух великолепных бычьих жил, ничуть не похожие на жиденькие подтяжки из тех, что продают современные галантерейщики. Не теряя ни минуты, вися в обнимку с мачтой на допотопных пуговицах моей двубортной куртки, я отстегнул упомянутые помочи и бережно связал вместе экономнейшим узлом, сберегая каждый кусочек драгоценной жилы, от которой зависело мое спасение.
Связав мои помочи, я заготовил на одном из концов мертвую петлю и получившейся таким образом кожаной бечевкой обхватил столб. Потом я закинул ее под самое днище бочонка и, когда она подошла к гнезду, крепко затянул. Теперь мне оставалось лишь пропустить другой конец в петлицу моей куртки, и я прочно и достаточно высоко повисну на сигнальной мачте. Вода меня больше не захлестнет.
Все это заняло несколько минут и стоило больших усилий, но не все ли равно? Своего я добился. Чтобы испытать бечевку, я рванул ее изо всех сил и почувствовал к ней полное доверие; тогда я бесстрашно отпустил столб и свободно всей тяжестью повис на своем хитроумном снаряде, причем помочи даже не затрещали и куртка не порвалась.
Уж не помню сейчас, сознавал ли я тогда всю нелепость и комизм своего положения. Думаю, что мне было не до смеха. Но зато мне понятно ощущение блаженной безопасности, когда последнее мое усилие увенчалось успехом. Пусть ветер неистовствует, пусть море шлет на приступ бешеное войско вспененных валов, я теперь равнодушен к их ярости: ничто не выбьет меня из прочной позиции, которую я по праву завоевал.