Я не умер и не потерял рассудка; но если бы за мной подглядывали в щелку ящика, то сказали бы, что я сошел с ума.
Я плясал, как индеец, но одно обстоятельство омрачило меня и заставило задуматься: вода вытекала из бочки. Я не слышал звука мерно падающих капель, потому что его заглушали морские волны. Вода просачивалась под доски трюма и капала, должно быть, с тех пор, как я напился в последний раз; ведь, помнится, я не заткнул бочку тряпицей. В безумной радости моей я позабыл это сделать, и утечка, должно быть, была громадная.
Час назад это было мне безразлично: так или иначе, я не мог бы выпить целую бочку за несколько дней, на которые я был обеспечен галетами. Теперь дело другое: в обществе этой бочки я, может, пропутешествую несколько месяцев. А вдруг воды не хватит до Перу и снова начнутся все страхи необеспеченности?
Стоит ли вырываться из когтей голода, чтобы попасть в сети жажды!
Отверстие было немедленно заткнуто пальцем, потом тряпицей; всплыл прежний проект выстрогать втулку.
Я с легкостью отколол от крышки ящика подходящую щепку и заострил ее клином.
Втулка удалась на славу.
Спасибо тебе, друг-моряк, за память: твой нож пригодился!
Однако хотелось установить, сколько воды утекло.
Я горько сетовал на свою оплошность и особенно раскаивался в том, что так низко просверлил бочку.
Однако в свое время это было благоразумно: я думал о том, как дорваться скорее до воды.
Хорошо, что я вовремя спохватился; если бы бочка опорожнилась до уровня отверстия, остатка хватило бы лишь на неделю.
Как ни старался я установить размеры утечки, ничего не вышло: я обстукивал бочку со всех сторон, но потрескивание корабля на ходу и ропот волн не позволяли разобраться в оттенках звука. Получался как будто полный звук, что означало колоссальную потерю, и я бросил исследования, ничего толком не добившись.
Между тем отверстие было крошечное: я с легкостью затыкал его мизинцем, а в те годы он был не толще гусиного пера. Только за большой промежуток времени могла вытечь такая уйма воды. Я силился припомнить, когда в последний раз пил. Как будто недавно.
Но в том возбужденном или, вернее, исступленном состоянии, в какое меня повергло открытие галет, я, должно быть, потерял ощущение времени.
Я слыхал, что пивовары, бочары, акцизные надзиратели и надсмотрщики доков определяют количество жидкости в бочке, не прибегая к точным измерениям, но не знал, как они это делают.
Был, правда, один способ получить желаемый результат: мне был известен из физики так называемый закон сообщающихся сосудов, по которому жидкость в них стоит на одном уровне. Введя трубку сифона в отверстие бочки, я бы тотчас выяснил, как высоко стоит в ней вода. Но в распоряжении моем не было ни сифона, ни другого подходящего сосуда, и от «научного опыта» пришлось отказаться.
Едва отбросил я эту мысль, как мне пришла в голову другая, настолько естественная, что я удивился, как не набрел на нее раньше: пробуравить бочку немного выше втулки; если вода брызнет, сделать вторую пробу, чуть повыше, и так до тех пор, пока не обнаружится пустота. Если первая же проба даст положительный результат, я заткну отверстие заранее приготовленным клинышком. Надо лишь настрогать их в достаточном количестве.
Работа предстояла кропотливая, но этим я не смущался: в трудах время течет быстрее, а «хозяйственные» хлопоты отвлекут меня от мрачных мыслей.
Я решил пробуравить вторую бочку, стоявшую в углу моей каюты. Если в ней окажется вода, я могу успокоиться: запаса хватит хотя бы на кругосветное плавание.
Не теряя времени, я подошел к бочке и принялся за работу. На этот раз я меньше волновался, так как результат был все же второстепенной важности; однако я испытал живейшее разочарование, когда из пробуравленной бочки вместо желанной чистой воды брызнул ром.
Итак, приходилось вернуться к первоначальному намерению: точно установить количество воды в первой и единственной бочке.
Надрезав дуб на половинной высоте бочки, я начал буравить, так же как и в первый раз, и после часа работы почувствовал, что последняя тонкая пленка дерева поддается ножу.
Сердце забилось: хотя непосредственной опасности умереть от жажды больше не было, но будущее рисовалось достаточно туманно; немудрено, что я вскрикнул от радости, когда струйка воды смочила мои пальцы. Тотчас закупорив отверстие, я начал буравить другое, на один обруч выше.
Клепка в этом месте была такая же толстая и прочная, как и всюду, но за свои усилия я был вознагражден, когда новая струйка воды омочила мне лицо и грудь.
Третья проба – вода опять брызнула.
Четвертая – оказалась безуспешной.
Неудивительно: ведь я работал у верхнего края бочки; достаточно и того, что вода показалась из предпоследнего отверстия, подтверждая, что бочка полна на три четверти.
Итак, на несколько месяцев я обеспечен.
В восторге от моего открытия я съел галету и запил ее водой с таким удовольствием, словно это был черепаховый суп с пирожками на банкете у самого лорд-мэра.
Глава XXVIIIПайки
Ничто меня больше не беспокоило: полная безмятежность. Перспектива просидеть взаперти шесть месяцев при других обстоятельствах повергла бы меня в отчаяние, но сейчас, избавившись от страха перед мучительной смертью, я готов был примириться с «одиночным заключением» и с твердостью его перенести.
Шесть месяцев мне предстояло провести в трюме: вряд ли я выкарабкаюсь отсюда раньше. Шесть месяцев – срок достаточно длительный, и не только для узника, замурованного в трюме, но и в нормальных условиях заключения, в камере, куда проникает свет, где у вас есть койка и кой-какая утварь, где видишь тюремщиков, слышишь шаги по коридору и нет-нет да и перемолвишься словом с надзирателем, который приносит пищу.
Но шесть месяцев в тесном пространстве, где нельзя ни выпрямиться, ни растянуться; шесть месяцев без огня и света, без горячей пищи, без тюфяка или подстилки, в глубокой кромешной темноте, среди гнилостных испарений трюма, на голых досках, на одном хлебе и воде – это тягчайшие условия, в которых едва-едва можно выжить, не говоря уже об утомительном однообразии, нарушаемом лишь скрипом корабля, скучным ропотом или яростным ревом. Шесть месяцев такой жизни были в высшей степени мрачной перспективой.
Однако я не унывал: весь пронизанный радостью избавления, я не печалился о будущем. Лишь позже я начал тяготиться этим омерзительным заточением.
Пока что я был всецело во власти радости и надежды.
Однако я не настолько ошалел, чтобы забыть предусмотрительность. «Хозяйство» меня сильно занимало: необходимо подсчитать запасы; качество их было мне известно, но о количестве я не имел представления.
Чтобы установить, хватит ли провианта до конца путешествия, я приступил к подсчету.
Вначале мне казалось, что громоздкий ящик, полный галетами, неисчерпаемое богатство и что большая бочка, на три четверти полная водой, никогда не иссякнет. Но поразмыслив, я в этом усомнился.
Тончайшая струйка воды наполняет большую цистерну, если вода прибывает непрерывно; но так же верно и обратное: самый объемистый бак рано или поздно опорожнится при непрерывной утечке; а шесть месяцев составляют почти двести суток.
Чем больше я думал, тем сильней омрачался.
– Отчего не добиться полной ясности? – сказал я себе. – Не лучше ли в моем положении определенность? Если окажется излишек – тем лучше; если же нет, если мне угрожает голодовка, я приму единственно разумную игру – распределю свой запас на рационы и буду строго их придерживаться.
Теперь, обращаясь к прошлому, я сам изумляюсь этому недетскому благоразумию: но мы не догадываемся, до чего осторожен ребенок, столкнувшийся с опасностью; глубокий инстинкт жизни направляет его.
Положив в основание шестимесячный срок, то есть сто восемьдесят три дня, я даже не считал неделю, прошедшую со дня выхода из порта.
За такой срок мы, несомненно, доберемся до Перу. Но так ли это?
Наше плавание намечалось как шестимесячное; но являются ли полгода средней длительностью путешествия в Перу? Может быть, это кратчайший срок. Невежество мое в этом смысле было абсолютным.
Несмотря на слабость в географии, я был недалек от истины, предполагая, что плавание может затянуться. В экваториальной полосе господствует обычно штиль, но бури могли нас ожидать по соседству с мысом Горн, где дуют сильные пассаты и погода переменчива; тысячи случайностей могли, наконец, задержать судно и продлить путешествие. Чего-то смутно опасаясь, я решил обследовать свой «погреб» и «кладовую».
Определить количество сухих запасов было чрезвычайно просто: требовалось лишь подсчитать галеты. Зная вес этих галет, я считал, что могу удовольствоваться двумя на день, хотя и нельзя было растолстеть на такой диете; в крайнем случае, хватит и одной на день, ибо я решил экономить, как в осажденной крепости.
Излишне было выкладывать галеты из ящика для подсчета: в длину ящик имел, если я не ошибся при обмере, девяносто сантиметров, в ширину – шестьдесят и тридцать – в глубину, а круглые галеты имели пятнадцать сантиметров в диаметре при толщине в два сантиметра.
Итак, тридцать две дюжины галет составляли все содержимое ящика, но перебрать галеты поштучно было для меня не работой, а развлечением. Я выложил их из ящика, чтобы сложить в новом порядке: оказалось тридцать две дюжины без восьми штук, которыми я уже распорядился.
Тридцать две дюжины дают триста восемьдесят четыре галеты; долой восемь съеденных, – остается триста семьдесят шесть; по две галеты на день – хватит на сто восемьдесят восемь дней; даже больше, чем на шесть месяцев; но, опасаясь, что плавание затянется, я решил урезать предполагаемый рацион.
Другое дело, если бы позади взломанного ящика обнаружился еще один с галетами; тогда, застрахованный от голодовки, я мог бы и пороскошествовать.
В этом нет ничего невозможного; наоборот, это весьма вероятно! Я не знал, что при нагрузке судна считаются не с составом товаров, но исключительно с их весом и формой упаковки;