Я затрудняюсь назвать другой, более неприятный по тембру голос. Но в моем положении он показался мне вдвойне отвратительным.
Вы, пожалуй, смеетесь над моими ужасами, но я никак не мог от них отделаться; чутьем моим я понимал, что соседство проклятой крысы так или иначе подвергнет меня смертельной опасности, и, как вы увидите, эти страхи не были химеричны.
Больше всего я боялся, что гнусный зверек нападет на меня во время сна; покуда я бодрствовал, враг был не так опасен. В худшем случае крыса меня укусит, я буду защищаться, и у меня есть все основания думать, что, повозившись хорошенько, я ее убью. Но при мысли о том, что маленькое чудовище перегрызет мне, спящему, горло, – кровь леденела в моих жилах. Между тем я не мог бесконечно бодрствовать и быть начеку; чем больше я буду бороться с дремотой, тем глубже будет мой сон и тем серьезнее опасность. Только уничтожив крысу, я смогу заснуть с легким сердцем.
И вот я начал изыскивать средства к ее уничтожению.
Напрасно ломал я голову; мне представлялся только самый элементарный способ: напасть на врага и задушить его руками. Если бы я знал, что сразу сдавлю крысе горло и что она меня не укусит, я, пожалуй, решился бы ее задушить. Но этой гарантии я как раз не имел. В кромешной тьме мне придется действовать на ощупь, и крыса, конечно, пользуясь моей беспомощностью, искусает меня как может.
К тому же мизинец был в таком состоянии, что я сомневался и в возможности задушить врага.
Я подумал о том, как хорошо было бы иметь пару грубых, толстых перчаток. Но какие там перчатки! Отбросим мечтания.
Однако нет. Неудачная мысль навела меня на другую: от перчаток – к обуви! Напялив на руки башмаки, я предохраню пальцы от острых зубов грызуна, а если мне удастся зажать зверька между подошвами, я выпущу его не иначе как мертвым. Идея была прекрасная, и я приготовился ее осуществить.
Заготовив на всякий случай башмаки, я занял позицию возле выхода, которым, по моим предположениям, должна была воспользоваться крыса. Вы, конечно, помните, что я старательно законопатил все другие отверстия; я намеревался к моменту появления крысы в моей каюте-трюме заткнуть курткой и этот последний выход; затем, быстро напялив на руки башмаки, оглушить зверька ударами и бить его, пока он не испустит дух.
И странное дело! Крыса как будто сознательно поспешила принять мой вызов. Обнаглела ли она до такой степени или же это рок увлекал ее к гибели – не знаю.
Во всяком случае, не успел я закончить моих военных приготовлений, как лапки, засеменившие по шерстяным рулонам, и знакомый мне отвратительный писк известили меня о том, что грызун покинул свое убежище и находится в моей келейке. Я слышал, как крыса металась из угла в угол, раза два пробежала по моим ногам. Но, прежде чем обратить на нее внимание, я тщательно заткнул последний выход, остававшийся ей для бегства, потом напялил на руки башмаки и только тогда, в полной боевой готовности, приступил к разведке.
Великолепно зная все закоулки моей каюты, малейшие впадины и щелки в ее стенках, я не замедлил обнаружить противника. По плану моему я должен был приплюснуть зверька подошвой одного из башмаков, придавить его другой и жать его до тех пор, пока он не издохнет. План был вполне обдуманный, но, к сожалению, он не принес ожидаемых плодов.
Мне, правда, удалось придавить зверька подошвой, но мягкая волокнистая ткань, устилавшая пол моей тюрьмы, поддалась под тяжестью чудовища, и крыса выскользнула, испустив пронзительный писк, который и посейчас отдается в моих ушах.
В следующий раз крыса напомнила о себе, вскарабкавшись мне на ногу и, что было несравненно хуже, забравшись под штанину.
Холодок пробежал по моей спине. Однако, вынужденный действовать, я, ввиду такой дерзости, отшвырнул башмаки, ставшие мне помехой, и схватил зверька руками как раз в ту минуту, когда он подобрался к колену. Я преградил ему дальнейший путь, хотя, к удивлению моему, он оказал отчаянное сопротивление, обнаружив фантастическую силу. Отвратительный писк произвел на меня худшее впечатление, чем все остальное.
Материя штанов в известной степени предохраняла пальцы от новых укусов, но крыса внезапно вгрызлась мне в мясо и до тех пор меня терзала, пока не потеряла способность двигаться. Только тогда, когда мне удалось схватить ее за горло и окончательно задушить, я почувствовал, как челюсти зверька медленно разжимаются, и понял, что противник мертв.
Я выпустил из рук отвратительный комочек, вытряхнул его из штанины, вынул куртку из отверстия, которое перед тем законопатил, и выбросил мертвую крысу туда, откуда она пришла.
Почувствовав невероятное облегчение, уверенный в том, что ничто теперь не смутит моего покоя, я приготовился крепко заснуть, надеясь вознаградить себя за бессонницу предыдущей ночи.
Глава XXXIXКрысиная стая
Но безопасность, к сожалению, была мнимая: не проспал я и четверти часа, как меня разбудила какая-то неприятнейшая беготня по моей груди. Была ли то новая крыса? Если нет, то во всяком случае существо с крысиной повадкой, но я не расслышал ни звука в темноте. Неужели мне это приснилось? Быть не может! В минуту, когда я задался этим вопросом, маленькие лапки вновь пробежались по покрывалу и защекотали мое бедро.
Я стремительно приподнялся и протянул руку к расшалившемуся зверьку.
Новое омерзение: огромная крыса в один прыжок исчезла между бочками.
Трудно поверить, что это та же самая. Мне рассказывали о крысах, которые странным образом оживали; зарытые в землю, они оказывались настолько живучими[51], что прокладывали себе ход наружу; но моя крыса должна была в этом случае обладать баснословной жизнеспособностью: я душил ее с такой силой, какой хватило бы для умерщвления десятерых отборных крыс. Та крыса была безусловно мертва, когда я швырнул ее в дыру, а эта была безусловно другая.
Но, несмотря на всю нелепость такого предположения, я был настолько подавлен и расстроен, что допускал фантастическое тождество новой гостьи и моего старого недруга. Только окончательно проснувшись, я отбросил эту вздорную догадку; гораздо вероятнее, что теперь я имею дело с самцом или самкой предыдущей крысы, так как оба экземпляра примерно одной величины.
«Эта ищет свою подругу, – предположил я, – но, поскольку она воспользовалась тем же самым проходом, она неизбежно должна была натолкнуться на трупик товарки, который не мог ее не образумить. Неужели ее привел сюда инстинкт мести?»
Последняя догадка окончательно рассеяла мой сон. Мыслимо ли заснуть, когда поблизости возится гнусный зверек!
Несмотря на всю усталость и потребность в сне после бессонной прошлой ночи, я не мог сомкнуть глаз, пока окончательно не разделался с новым врагом.
Я был уверен, что противник не замедлит появиться, пальцы мои уж слегка коснулись его шерстки, не причинив ему никакого вреда; враг безбоязненно вернется.
В этой уверенности я занял, с курткой в руках, прежнюю свою позицию у выхода крысы, готовый уловить малейший шорох и при первом же сигнале о приближении врага отрезать ему отступление.
Через несколько минут я различил столь ненавистное мне повизгивание; оно раздалось снаружи, смешиваясь с своеобразным похрустыванием, которое я слышал раньше. Предположив, что этот звук объясняется трением какой-нибудь доски о пустой ящик, я отверг всякую мысль о том, что его производит крошечный зверек. К тому же мне казалось, что крыса в данную минуту бегает по моей келейке, а так как похрустывание раздавалось снаружи, то совершенно ясно, что прежняя крыса была здесь ни при чем: ведь не могла же она находиться и здесь и там одновременно!
Внезапно зверек прыгнул мне на ногу, в то время как писк повторился снаружи; враг меня атаковал, но на этот раз я не заткнул курткой выхода, надеясь заманить и второго, если их двое, врага.
Под конец я различил явственный писк по правую руку; ошибки быть не могло: зверек находился в моей каюте.
Не долго думая, я запихнул курткой отверстие, перед которым ползал на коленях.
Приняв эту необходимую меру и напялив на руки башмаки, я изловчился к борьбе с новым противником, намереваясь в общих чертах повторить первую схватку. Но, наученный горьким опытом, я подвязал низ моих штанов, чтобы новая крыса не могла забраться в штанину, как ее предшественница.
Сказать по правде, этот охотничий спорт не доставлял мне большого удовольствия; но я твердо решил истребить лишних жильцов моей каюты. У меня было одно желание: заснуть; покой и отдых мне были нужнее всего на свете; но только дорогой ценой я мог завоевать эти простые блага.
Итак, бой. Побольше мужества!
Но все прежние ужасы побледнели. Вообразите мое отчаяние, когда вместо одной крысы я обнаружил в моей каюте целое полчище этих отвратительных созданий! Везде и всюду я натыкался на них; они буквально кишели; их шелковистые шубки попадались мне ежесекундно; я чувствовал, как они бегают по ногам моим, по спине; я слышал пронзительные, угрожающие, воинственные писки.
Я содрогнулся, обезумел и потерял всякую способность действовать. О борьбе я теперь не помышлял; отвращение и страх лишили меня рассудка. Но счастливый инстинкт подсказал мне необходимое: я вытащил куртку из дыры и, вооружившись ею, принялся размахивать ею по всем направлениям, выкрикивая свирепые и в то же время жалкие угрозы.
Удары, расточаемые моей курткой, и грозные звуки моего голоса произвели желаемый эффект: все крысы обратились в бегство. Через несколько мгновений топот их лапок затих, и я отважился на тщательное исследование каюты. К великой радости моей, она была совершенно очищена от гнусных зверьков.
Глава XLСкандинавская, или Нормандская, крыса
Если достаточно было присутствия одной-единственной крысы, чтобы лишить меня душевного равновесия, то посудите сами, что я должен был пережить, когда узнал, что в непосредственной моей близости обретается целая стая этих грызунов. Общая численность их, несомненно, превосходила количество крыс, изгнанных мною из каюты, ибо я хорошо запомнил, что после того, как я заткнул проход курткой, оттуда еще послышалась целая симфония писка и царапанья. Значит, в каюту мою вторгся лишь авангард крысиной армии. Сколько же их всего могло быть? Мне приходилось слышать, что на некоторых кораблях численность крыс, путешествующих на дне трюма, выражается баснословной цифрой. Мне говорили также, что корабельные крысы принадлежат к самой свирепой породе и что, подстрекаемые голодом, они нередко бросаются на живых людей и скотину и не боятся ни кошек, ни собак.