Эти стратегические приготовления заняли около двух часов. Я привел стенки каюты в полную боевую готовность. Дело было нешуточное, враг – опасный. Приведя свою крепость в блестящее, как мне казалось, состояние, я улегся: наконец-то можно выспаться.
Глава XLIIГлубокий сон
Надежда моя оправдалась: я проспал часов двенадцать, но с тяжелыми кошмарами. Во сне я сражался с крысами, крабами, и освежительным поэтому назвать его я не могу. Лучше было вовсе не спать. Я проснулся окончательно разбитым. Но меня ожидала большая радость: ни одна из крыс, кишевших в моем сновидении, не проникла в каюту. Укрепления сделали свое дело.
Ближайшие дни прошли в этом смысле вполне благополучно, и самочувствие мое поправилось.
В спокойную погоду я слышал деловитую возню крыс: они бегали по ящикам и грызли товары с воинственным писком, словно у них была домашняя свара. Но голоса не внушали мне ужаса с тех пор, как я был уверен, что ко мне крысы не заберутся.
Случайные повреждения моей закупорки я исправлял немедленно, чтобы умные зверьки не могли догадаться о существовании лазейки. Однако мануфактура, предохраняя меня от вражеского нашествия, причиняла мне в то же время большие неудобства. Жара стояла нестерпимая, и я в моей келье задыхался, как в печке. Очевидно, мы шли под экватором или, во всяком случае, под тропиками. Этим объяснялся штиль; в тропических широтах ветер ослабевает. Но целые сутки мы шли в полосе шторма; «Инку» сильно потрепало, и я боялся утонуть.
На этот раз обошлось без морской болезни. К качке я уже привык; зато меня кидало, как мячик, швыряло от бочки к борту и обратно. Помятый, весь в синяках, я себя чувствовал, как под градом палочных ударов. Бочонки и ящики прыгали, пробки мои ослабели и под конец выскочили; боясь крысиного нашествия, я то и дело затыкал лазейки, и буря прошла в толчках, ушибах и хлопотах.
Хуже всего сидеть сложа руки. Работа всегда – наш союзник. Починка укреплений помогла мне скоротать время, и двое суток штормовой погоды, считая сильную зыбь, продолжавшуюся на другой день, промелькнули быстрее, чем спокойные дни. В праздности я острее чувствовал темноту и отрезанность от мира: тогда я мучился страхами и сходил с ума.
Двадцать дней прошло с тех пор, как я взял на учет мои припасы: я заключил об этом по дощечке с зарубками, служившей мне календарем. Не будь этого счета, я сказал бы, пожалуй, что прошло три месяца или три года: так медленно ползло время.
Паек, установленный мною для воды и галет, соблюдался неукоснительно; хотя я способен был съесть в один прием рацион целой недели, я всегда выдерживал характер. Каких усилий мне стоило это постничество! Скрепя сердце я отбирал ежедневно дозволенное законом число галет и нехотя откладывал в сторону каждую лишнюю крошку, по которой тосковал мой желудок. Исключением был завтрак после первой бури; тогда, как вы помните, я истребил целых четыре галеты. Аппетит был мой враг, но я над ним торжествовал.
Жажда давала меньше себя чувствовать. Запас воды был достаточный; нередко я не выпивал своей порции.
Так обстояли дела, когда запас отложенных мною галет подошел к концу.
«Ну и прекрасно, – думал я, – „Инка“ не стоит на месте. Вычеркнем две недели из срока одиночного заключения, к которому меня приговорила судьба».
Надо заглянуть в склад, освежить запас еще на две недели, а для этого требуется отодвинуть штуку сукна, укреплявшую ящик-бастион.
Странное дело: едва приступил я к этой операции, как недоброе предчувствие стеснило мою грудь.
Впрочем, в этом предчувствии не было ничего суеверного. Беда действительно надвигалась. Склонившись над ящиком, я услышал подозрительные звуки, что-то очень похожее на крысиную возню. Я еще не осознал их значения, но сердце упало. Слишком часто, увы, подобные звуки раздавались за стенками моей каюты, но никогда они не производили на меня такого грозного впечатления: крысы что-то грызли внутри моего ящика с галетами.
Дрожа всем телом, удалил я штуку материи, преграждавшую доступ к моей кладовой, и с трепетом погрузил руки в ящик.
О ужас! Ящик пуст!
Впрочем, он был не совсем пуст, так как пальцы мои нащупали на дне какой-то скользкий ворсистый комочек, немедленно ускользнувший: это была крыса. Я с содроганием отдернул руку. Потом вторая, третья – целый праздничный банкет.
Потревоженные крысы разбежались во все стороны: одни кинулись мне на грудь, другие с пронзительным писком заметались в ящике.
Вскоре я разогнал их. Но от всего запаса моего, увы, оставалась лишь куча крошек, и крысы как раз их приканчивали, когда я так бесцеремонно их вспугнул. Однако я не слишком гостеприимный хозяин; но кто у кого в гостях: я ли у крыс, или они у меня?
Я был подавлен страшным открытием. Ведь я совершенно обнищал; мое богатство – галеты – исчезло, пошло на потребу прожорливым грызунам.
Положение мое теперь в корне изменилось. Легко предвидеть последствия. Я стою лицом к лицу с голодом; крошек, милостиво оставленных мне страшными посетительницами, этих жалких крошек, которые, впрочем, были бы съедены, если бы я вмешался на час позже, едва хватит на неделю. Что будет потом?
Безнадежность. Верная мучительная смерть.
Подавленный этой страшной перспективой, я даже не принял необходимых мер предосторожности, чтобы помешать крысам вторично вернуться. Ведь я был уверен, что осужден на голодную смерть; стоит ли хлопотать об отсрочке приговора! Лучше уж умереть сразу, чем томиться целую неделю. Я совершенно справедливо полагал, что ожидание казни – это пытка более мучительная, чем сама смерть, и в мозгу моем вспыхнула мысль о самоубийстве.
Но, черт возьми, мне все-таки хотелось жить! Есть еще голубое небо и соленое море; где-то там наверху, в камбузе, корабельный кок варит вкусную похлебку, раскрывает коробки с консервами, перчит мясо!.. На палубе поют песни!
Мысль о самоубийстве вспыхнула и погасла. Я вспомнил, что в ту минуту, когда она впервые пришла мне в голову, мое положение было еще более ужасным, и, однако, я каким-то чудом спасся. Может быть, я и сейчас не погибну. Я не понимал, каким образом я могу вывернуться; но инстинкт жизни был во мне настолько силен, что я надеялся, хотя надеяться было безумно. В такие минуты человека поддерживают воспоминания о прошлом, о преодоленных опасностях, о трудностях, из которых он вышел победителем, о боли, которая сменилась гордостью победы… Так или иначе, я встряхнулся и приготовился к борьбе.
Крысы уже подбирались к ящику, намереваясь продолжить прерванное пиршество. Необходимость им воспрепятствовать вдохнула в меня силы.
Грызуны не победили моих укреплений; они проникли в кладовку с тыла, через ящик с мануфактурой, который я для них предусмотрительно взломал. По счастью, их задержала доска, которую я укрепил в моем ящике в виде подпорки, поддерживающей груду галет; иначе, пожалуй, не осталось бы ни одной крошки. Полное уничтожение моих запасов было лишь делом времени. Как только крысы почуяли за этой доской поживу, они ее прогрызли, проложили себе дорогу к галетам. Нет никакого сомнения, что они это сделали совершенно сознательно, великолепно зная о содержимом ящика. Только теперь я понял, чем объясняется героическое упорство, с которым грызуны, невзирая на мой суровый отпор, стремились проникнуть в мою тюрьму и прорваться к заветному ящику.
Как я теперь раскаивался, что плохо охранял мои запасы! Я смутно за них беспокоился и раньше, но я никак не ожидал, что проклятые грызуны вторгнутся в мою кладовку с тыла, и, поскольку я знал, что каюта застрахована от посещений крыс, думал, что нечего опасаться чудовищной прожорливости.
Но каяться было поздно. Сожаление – вещь пустая, бесплодная. Движимый инстинктом самосохранения, отбросив в корне помыслы о самоубийстве, я вытряхнул на дощечку убогие остатки моего богатства, пощаженные крысами на дне ящика; затем я предпринял новый осмотр укреплений, поправил закупорку стенок и лег, раздумывая о своем положении. Взглянув на него беспристрастно, я не мог не найти его печальным.
Глава XLIIIВ поисках второго ящика с галетами
Я думал, ворочался, терзался; ничего утешительного не приходило в голову. Прошло несколько часов. Выхода я не видал. После короткого подъема и вспышки энергии я уже поддавался отчаянию. Передо мной маячил опять призрак верной смерти. Я рассчитал с беспощадной точностью, что жалких припасов хватит, самое большее, на десять-двенадцать дней, и это в том случае, если я буду потреблять их с предельной умеренностью. Достаточно натерпевшись от голода, я слишком хорошо знал его мучения, и будущее, всецело отдававшее меня во власть этого страшного врага, представлялось мне в самом мрачном свете.
Состояние подавленности, в какое я был погружен этими мрачными размышлениями, парализовало мой ум. Я чувствовал себя беспомощным и малодушным; мысли мои разбегались, и каждый раз, когда я пытался сосредоточиться, передо мной вставал неотвратимый жребий. Как бороться, что предпринять?
Под конец, однако, наступила благотворная реакция. Мне пришла в голову чрезвычайно простая вещь.
Я уже обнаружил один ящик с галетами, отчего бы не найти второй? Если он не находится в непосредственном соседстве с первым, то где-нибудь поблизости.
Как я уже сказал, порядок, в котором товары складываются в трюме, определяется не содержимым ящиков и тюков, а исключительно их размерами и формой упаковки: все в трюме плотно пригнано одно к другому, а однородные товары лежат вразбивку и, лишь поднятые лебедкой в порту, опять группируются. Я мог об этом судить по пестроте предметов, окружавших мою тюрьму-каюту. Чего только здесь не было: бочка с водой, галеты, сукно, шерстяная материя, ром! Отчего не предположить второй ящик с галетами за мануфактурными тюками? В этом нет ничего невозможного. В моем положении следует горячо цепляться за малейшие шансы.
Подумав об этом, я вновь обрел энергию и сосредоточился на поисках.