– Это нечестно, – вырвалось у меня. – Почему мальчишки могут делать все, что захотят? Минхер Смит не смог бы даже сказать, что я ведьма, будь я мальчиком.
Я не видела лица Брома, но почувствовала, как он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
– Может, я не оказал тебе такой уж большой услуги, воспитывая так, как воспитывал. Может, следовало позволить Катрине растить тебя так, как она считала правильным. Но я…
Бром не закончил, да это было и ни к чему. Он так скучал по Бендиксу, так хотел вернуть сына, что сделал своим сыном меня. И я не сердилась на него. Мне это нравилось. Казалось, именно так и должно было быть – и не только потому, что этого хотел Бром. Я сама с раннего детства отвернулась от Катрины и начала бегать за Бромом, точно щенок. И хотела лишь одного – чтобы никто вообще не знал, что я девчонка, чтобы люди не считали меня девчонкой, притворяющейся мальчиком.
Донар остановился, и я поняла, отчего замолчал Бром. На крыльце своего дома, наблюдая за нами, стоял Шулер де Яагер.
Меня захлестнула ненависть, яростная, горячая ненависть, какой я в жизни не испытывала. Из-за Шулера погиб Бендикс, но даже до того этот тип многие годы старался сделать Брома несчастным. Человека, пытающегося навредить Брому, прощать не следовало. Я свирепо уставилась на Шулера, а тот лишь ухмыльнулся в ответ.
– Я убью его, – пробормотал Бром. – Надо было сделать это давным-давно, и плевать на последствия. Он всюду сеет одни лишь страдания.
На миг мне показалось, что Бром сейчас спрыгнет со спины Донара и придушит Шулера де Яагера прямо на улице. Никто не заслуживал смерти больше, чем этот гад, но я не хотела, чтобы моего дедушку посадили в тюрьму – тем более этот тупой Сэм Беккер – за убийство другого моего дедушки.
Донар терпеливо ждал, пока мы с Бромом старались испепелить Шулера де Яагера взглядами. Но старик оставался совершенно невозмутим – волны ненависти, катящиеся от нас, кажется, даже забавляли его. Через некоторое время Бром, щелкнув языком, пустил Донара рысью, и мы продолжили путь, хотя я чувствовала, что Шулер наблюдал за нами, пока мы не скрылись из виду.
Я прижалась щекой к спине Брома. Я не могла решить, правильной ли была идея мне держаться подальше от деревни. Дидерик Смит наверняка уже бегал от двери к двери, рассказывая небылицы. Кто-то должен быть там, чтобы убедить людей выслушать и другую версию истории. Я сказала об этом Брому.
– Не беспокойся об этом, – ответил он. – Позже я отвезу в деревню твою бабушку – за покупками. Катрина уж разберется с заблуждающимися.
Я вспомнила властный взгляд Катрины, вспомнила ее темперамент, вспомнила серое мягкотелое большинство, населяющее Лощину…
Да, Катрина способна переубедить их.
– А пока нас не будет, – сказал Бром, – ты останешься на ферме, понятно? Не уклоняйся от своих обещаний, как вчера. Не ходи в лес, не приближайся к лесу, даже не думай о лесе.
– Да, опа.
Ему не придется беспокоиться, подумала я. После вчерашней ночи приближаться к лесу я и не собиралась.
«Но как же ты тогда увидишь Всадника?» – прошептал в моей голове тоненький голосок. Я притворилась, что не услышала.
Во время обеда мы с Бромом рассказали Катрине о Дидерике Смите. Когда я упомянула о брошенных мне Смитом обвинениях, глаза бабушки вспыхнули.
– Дрянь человек, – сказала Катрина. – Всегда был таким. Он ровесник Бендикса. Смит пытался ухаживать за Фенной, но она отвергла его. А он обиделся на Бендикса, посчитав, будто так случилось потому, что Бендикс был богат, а он, Смит, нет. Но Фенна призналась мне, что Смит просто был жестоким и глупым.
– Юстус был таким же.
– Нельзя научить чему-то своих детей, если у тебя нет ничего, чему можно научить, – глубокомысленно заметила Катрина. – Они учатся тому, что видят.
Я нахмурилась.
– Значит, Юстус был таким просто потому, что ничего не мог с этим поделать?
– Конечно нет, – ответила мне Катрина. – Но чтобы захотеть и суметь измениться, нужен ребенок поумней Юстуса.
Я ковыряла жаркое, размышляя над ее словами. Неужели все обречены поступать в точности так же, как их родители, повторять одно и то же, снова и снова? Все говорили мне, что я копия Брома, и я всегда этим гордилась. Хотя и знала, что у Брома есть масса неприятных качеств, о которых я, естественно, не собиралась никому рассказывать.
Бром имел склонность сбивать людей с ног, если они не уступали ему дорогу – и в прямом, и в переносном смысле. Иногда он действовал обаянием, иногда – силой, но всегда получал то, чего хотел, и плевал на всех остальных. Хотела ли я быть такой же? Хотела ли ставить свои желания превыше желаний других людей, а потом давить и отталкивать тех, кто сопротивляется?
Я очень любила деда, но в точности такой мне быть не хотелось.
Катрина и Бром отправились в деревню в двуколке, потому что бабушка отказывалась садиться на коня позади опы.
– Я леди, а леди негоже взгромождаться в седло по-мужски, расставив ноги, а чтобы сесть боком, мне места не хватит, – всегда заявляла она.
Как-то раз я подслушала ненароком, как Бром предложил ей прокатиться у него на коленях, сопроводив предложение взглядом, значения которого я не поняла, а вот Катрина, видно, поняла, потому что ткнула деда кулачком и сказала: «Уймись».
После отъезда Катрины с Бромом я пошла к овечьему загону. Овцы вели себя как обычно, а не теснились странной безмолвной кучкой. Наверное, они забыли, что случилось на днях с их товаркой.
Овцы это умеют. Умеют забывать. Наверное, это делает их счастливыми. Скверные воспоминания не преследуют их, как людей.
Я медленно шагала вдоль изгороди, пока не добралась до пшеничного поля. Урожай уже собрали, не оставив ничего, кроме обезглавленных грубых стеблей. Приятно пригревало солнце, и я побрела по полю, размышляя над всем, что случилось недавно.
Я все еще не знала, почему погибли Кристоффель и Юстус. Рассказы Брома и Катрины только запутали все еще больше. Прежде всего, я не понимала, почему Шулер де Яагер сохранил секрет Брома насчет Всадника, и почему он отправил Бендикса в лес на погибель, и почему сказал мне, будто то существо в лесу – клудде. Может, он собирался разжечь мое любопытство, чтобы послать меня на смерть, как моего отца?
Я остановилась. Да, Шулер послал Бендикса на смерть. Он намеренно манипулировал моим отцом, зная, что должно случиться. Но почему? За что он хотел отомстить Бендиксу? Или старик просто ненавидел всех ван Брунтов?
Как я ни старалась найти ответы, ничего не получалось. Я пожалела, что Бром так быстро увез меня от Сандера. Сандер был не очень храбрым, не очень быстрым, не очень хорошо лазал по деревьям, но он был очень, очень умным. Умнее всех мальчишек, наших ровесников. Если бы я рассказала ему все (но не о Всаднике без головы Брома, и не о настоящем Всаднике, нет-нет-нет, это – мое и только мое), он, наверное, помог бы мне решить проблему. Позже нужно спросить Брома, не мог бы он привезти Сандера к нам на ферму, решила я. Никто не станет запрещать нам играть на земле ван Брунтов, вдали от леса.
Я гадала, не погиб ли еще кто-нибудь из мальчишек. В деревне я провела меньше времени, чем потратила на дорогу до нее. Люди, должно быть, судачили – о Кристоффеле и Юстусе, о том, что делать дальше, о том, что пропасть теперь может кто угодно. Лично я сильно сомневалась, что существо в лесу остановится и перестанет забирать жертв.
Но если похищенные мальчики будут таять, как растаял Юстус, люди даже не узнают, что дети погибли, если не найдут их вовремя.
Я нашла в поле место, где стерня была уже примята, и легла на спину. Соломинки кололись, но земля была мягкой, а солнце – ярким. Голова шла кругом, и мне просто хотелось немного отдохнуть. Из дома меня никто не мог увидеть, так что никто не придет и не велит мне делать то или это, понадеялась я. Закрыв глаза, я вдохнула запах земли, травянистый дух пшеничных колосьев и едва уловимый золотистый аромат солнца. А Сандер как-то сказал, что солнце ничем не пахнет.
– Еще как пахнет, – возразила тогда ему я. – У него тот теплый мягкий запах, который витает в воздухе и наполняет тебя в по-настоящему солнечный день.
– Просто солнце нагревает траву, да и вообще все вокруг. Этот запах ты и чувствуешь – травы и деревьев, – скучно объяснил Сандер.
– Нет. Это запах солнца.
В тот день у меня не получилось переубедить его, но я знала, что права.
Я вдохнула солнце, наполнив им нос, и легкие, и сердце, и впервые с тех пор, как в лесу нашли останки Кристоффеля, ощутила блаженную легкость.
Бен.
Кто-то коснулся моего лица, чьи-то пальцы скользнули по моей щеке.
Бен, проснись.
Я рванулась, словно пытаясь выбраться из глубокой ямы, ища опору – и не находя края.
Бен!
Веки мои распахнулись. Он звал меня.
Но это был не Всадник. Не Всадник склонился надо мной в сумерках. Это был Хенрик Янссен.
Одиннадцать
О
н сидел рядом со мной, вытянув ноги так, что они едва не касались моих. Сидел близко, слишком близко, и лицо его было… неправильным. Не должен был он смотреть на меня так.
Я дернулась, стала отползать подальше, уже понимая, что рука на моем лице была рукой Хенрика Янссена. Мне жутко захотелось потереть то место, которого он коснулся.
– В чем дело, крошка Бенте? – спросил он, и в голосе его было что-то жуткое, что-то очень похожее на… голод?
– Что вы тут делаете? – спросила я.
Мне хотелось вскочить, убежать, но ноги отказывались повиноваться.
– Я пришел поговорить с твоим дедушкой и увидел тебя лежащей на поле. Думаю, тебе не следует оставаться здесь, с учетом того, что у нас происходит. Тебя могут… обидеть.
«Единственный, кто может меня тут обидеть, – это ты», – подумала я, понимая, впрочем, что не совсем права. Он хотел от меня чего-то другого, того, чего я толком не понимала.