— Так заплатите ей. А не мне.
— Зачем ты хочешь на ней жениться? У нее что, еще деньги есть?
— Это ваш братец, альфонс-профессионал, хотел за ее счет поживиться, а вовсе не я.
— Стало быть, я должен поверить, что ты и впрямь любишь ее, так, что ли?
— Она вполне привлекательная женщина. — Гарри отвел глаза.
— Такой интеллектуал, как ты, представитель двухпроцентного слоя элиты, да к тому же симпатичный внешне и весьма начитанный, мог выбрать и кого-нибудь получше.
— А вот пытаться меня высмеивать — это ошибка, Херш. Не надо этого делать. Даже не пытайся!
— Не стоит так волноваться. Если я и не испытывал к тебе уважения прежде, то случай с самолетом меня многому научил. Господи, боже мой, как ты мог пойти на такое?
— Опять та же сказка про белого бычка?
— Колись, колись, Гарри. Ведь это же ты позвонил в службу безопасности полетов!
Гарри поднял бокал.
— Что, вздрогнули?
— Сколько вам лет?
— Тридцать восемь.
— И вот еще какой у меня вопрос тогда. Как все эти годы вы умудрялись оставаться на свободе?
— А кто сказал, что я все годы умудрялся?
— Да ну? серьезно? — вскинулся Джейк, глядя на него теперь не только с новым интересом, но даже с уважением. — А за что вас закрывали?
— У меня, знаете, время вышло.
— Давайте вместе перекусим. Угощаю.
Гарри заколебался.
— Мы можем это к накладным расходам отнести. В конце концов, хоть ты и гад, но ты же один из моих финансовых консультантов!
— Ну хорошо. Если на таких условиях, ладно.
Наугощавшись джином, заполированным вином и комплиментами, Гарри открыл, что нелады с законом у него начались еще в эпоху леди Докер и Гильберта Хардинга, когда продукты выдавали по карточкам, рулил Клемент Эттли[323], шла Корейская война и кинокомедии студии «Илинг продакшнз». Гарри Штейн, в то время начинающий бухгалтер, вычитал в «Ньюс кроникл» о том, что пропала (возможно, взята в заложницы) жена банкира, дама взбалмошная и стервозная. Полицейские обшарили в районах по соседству все кусты и прочесали откосы заброшенных железнодорожных путей, надеясь на лучшее, но ожидая телефонного звонка с требованиями похитителей. Или записки с указанием суммы выкупа.
Что ж, Гарри пошел им навстречу.
Если хотите видеть жену живой, вложите пять тысяч фунтов (однофунтовыми неновыми банкнотами) в портфель, который найдете в среду в 7 часов вечера у ворот кладбища Патни-Вейл. Обращаю Ваше внимание на то, что это не больше, чем Вы ежегодно жертвуете Консервативной партии или ежемесячно зарабатываете, эксплуатируя честный труд рабочего человека. За жену можете пока не беспокоиться. Такая старая потасканная кошелка меня сексуально не возбуждает, но имейте в виду, что она испуганна и страдает от холода. Попробуете обратиться в полицию — она умрет, и то же самое будет, если купюры окажутся мечеными.
К несчастью для Гарри, жена банкира нашлась в среду днем среди отдыхающих приморского отеля в Суссексе, и ничего с ней не случилось кроме временной потери памяти, что с женщинами на склоне лет иногда бывает, но Гарри о ее счастливом возвращении не знал (откуда?), и, когда он в среду в семь вечера проходил мимо ворот Патни-Вейла, его скрутили. Гарри яростно все отрицал, якобы не мог понять, за что к нему прицепилась полиция, но когда под нос сунули образцы его почерка, которые по глупости он сначала попытался уничтожить, пришлось заявить, что все это было шуткой. Все ж таки даму-то он не похищал, уж это точно, а деньги намеревался передать в фонд защиты Этели и Юлиуса Розенбергов.
Господин судья Делейни, рассматривая это дело в Олд-Бейли, стоял на несколько иной позиции. В то время как ее родные, убитые горем, бесконечными ночами сидели у телефона, не смыкая глаз, и в ужасе ждали хоть каких-нибудь вестей о родном человеке, этот юный пакостник и мерзавец, движимый злобой и алчностью, сделал все, чтобы усугубить и без того мучительные страдания ее домашних. Да ведь и впрямь, когда была получена эта отвратительная записка Гарри Штейна, мистеру Уоткинсу, который всего двумя годами раньше перенес инфаркт, пришлось предписать постельный режим и прием успокоительных.
— Меня просят принять во внимание безупречное доселе поведение обвиняемого, но больно уж его деяние отвратно, а главное, типично для того упадка, который мы наблюдаем в современном обществе. Дошло уже до того, что десять процентов — вы вдумайтесь! — десять процентов населения Англии дефективно либо умственно, либо физически. Множество людей просто недостойны того, чтобы быть гражданами такой великой страны. Что это? Отчего? Я вам скажу, что это. Это побочный результат слишком вольного воспитания! По моему мнению, с молодыми людьми вроде этого слишком носятся, а в результате страдает общество, потому что при любом послаблении они тут же норовят поживиться на счет уважаемого, приличного гражданина. Это неумная политика, очень неумная. И я хочу на его примере показать, как нужно каленым железом выжигать гниль. Мой приговор — три года тюремного заключения.
На что Гарри, перед тем, как его вывели из зала, ядовито улыбнулся и процедил:
— Благодарю вас, милорд.
К тому времени когда они выкатились из ресторана, пабы уже закрылись, и Джейк напросился к Гарри в гости — под предлогом того, что ему непременно нужно еще выпить: хотелось посмотреть, как тот живет.
В окна трехкомнатной полуподвальной квартирки доносились крики птиц из зоопарка, а состояла она из кухни, гостиной и спальни; повсюду валялось фотографическое оборудование, ванная служила проявочной. Кровать не убрана, простыни жуткие, на прикроватном столике липкая банка с вареньем, хлеб и нож. В кухонной раковине горы немытых тарелок. В гостиной плакат с изображением Че Гевары, рядом набросок голой Джейн Фонды. Гарри сходил, ополоснул пару стаканов и возвратился с полбутылкой скотча. Почувствовав со стороны Джейка неподдельный интерес, он даже прочитал ему одно из своих стихотворений:
ПРИСПОСОБЛЕНЕЦ
Обычный обор-
мот
без денег
и
сво-
боды,
он в клетке
каждого завода каждой конторы каждый день
но сам не сознает того;
услужлив и любезен,
он котик,
о, возьми меня на ручки, мурлычущий,
едва хозяин улыбнется.
Но если обор-
мот
без денег
и
сво-
боды
покажет зубы или же насрет на видном месте,
хозяин сразу руку к плети —
где собаки?
Сюда, ко мне!
Червяк восставший должен быть раздавлен!
Затем он — так уж и быть — показал Джейку некоторые из своих фоторабот. На одной из них была восточного вида девушка с огромными грудями — скованные в запястьях руки подняты, свисающие грубые цепи касаются нежной кожи.
— Надо же, у нее аж мурашки по телу! — заметил Джейк, для простоты сочтя удобным избрать шутливый тон. Взял следующую фотографию.
На этой тяжеленькая девица, ухмыляясь в камеру, сидела на корточках и, раскорячив ноги, тащила из-под себя змею, морду которой приблизила ко рту. При этом язык девица высунула так, будто это то ли змеиное жало, то ли она сейчас змею лизнет.
— Ах, Гершл, Гершл, чем, интересно, ты кончишь? — покачал головой Джейк.
Еще несколько часов спустя бутылку они осушили, разделив последние капли виски по-братски. Пьяный в дым, дурной, но веселый, Гарри болтал без умолку.
— Ты понимаешь, я-то ведь не такой, прикинь? А с тобой я говорю потому, что ты меня уважаешь! Ты заценил, что я не какой-нибудь нуль без палочки. Что пара книжек у меня на полке есть и на концерте я был. Хочу, чтобы ты проникся, каково мне было лет в двадцать. Чтобы прочувствовал, через что мне пришлось пройти. Я в смысле, черт, у кого бы, интересно, крышу не сорвало — или как ты там еще это назовешь. У меня же было шаром покати. Ни хрена за душой и великие перспективы получить еще больше того же самого ни хрена. А годы-то идут, часики тикают! А я ведь знал: я не такой, как все! Я знал, что мне кое-что причитается, мне на роду написано, и в этом моя главная проблема. Я не такой, как все. Не из этих, которые аж все трясутся, только бы их не уволили. Копят свои жалкие гроши, набивают по зернышку счета в банке, как хомячки какие. Вне себя от радости, если к зарплате вдруг прибавка в десять шиллингов. Нет, Гарри не таков. Гарри умеет шевелить мозгами, и в этом вся проблема, не так ли? Однажды — нет, ты послушай, — однажды подъезжает ко мне «бентли», там старый жирный пень, он опускает окошко и спрашивает, — да вежливенько так! — мол, не знаю ли я, как отсюда проехать к мосту Баттерси? Ну да, говорю, конечно, знаю, старый ты мудак, но ты сперва скажи мне, сколько заплатишь, чтобы снова стать таким молодым, как я, потому что тебе-то уж недолго осталось небо коптить, — что, чувачок, скажешь нет? — при всех твоих деньгах! Я думал, его прямо тут же удар хватит. А я на яхтенную выставку шел. Я не рассказывал еще? Про яхтенную выставку в «Олимпии»[324], а? Иду я, значит, на яхтенную выставку, а было это в январе шестьдесят первого года — если думаешь, что я вру, можешь в газетах справиться. Шел, думал купить себе подарок на тридцатилетие. Ха-ха — купишь там, как же! Но я все же кой-чего там себе присмотрел (между прочим, до сих пор храню с той выставки проспекты) и совершенно задурил башку продавцу с датой доставки. А стоила эта фигня тысячу фунтиков. И я прекрасно понимал, что, если даже пить и есть не буду следующие лет десять, все равно мне это дело не потянуть. Так что ни хрена я покупать не собирался. Ни яхт. Ни гоночных машин. Ни путевок в Монте-Карло. Хоть я и принадлежу к двухпроцентному слою сливок общества этой страны интеллектуально, а ты теперь и доказательством того располагаешь, — что, кореш? — скажешь нет? Несмотря на то даже, что я умнее тебя и это научно доказано (да и любого из вашей киношной хевры тоже), я ничего купить себе не мог. Потому что я насекомое.