Прошло около получаса, и Пяллинен вдруг понял, что как будто что-то изменилось. Справа по флангу группы бойцов, что залегла напротив казарменной стены с окнами, ближе к углу дома мелькнула тень. Кто-то из финнов там и выстрелил. Тень вроде снова скользнула и исчезла. Было темно. И очень тревожно на душе у Пекки.
Внезапно из-за тучи выглянула луна, и он вдруг увидел, как русские солдаты, пригнувшись, выбегают из двери и, пользуясь темнотой, готовятся к атаке. Он разглядел несколько десятков человек, готовых к броску. Луна через несколько секунд снова ушла за тучу, но Пяллинен уже всё успел.
Он хорошо запомнил, всем своим существом ощутил то место, в пятнадцати саженях от него, где сгруппировались солдаты для броска на его позиции, на его отряд. Прошла секунда, как скрылась луна, ещё две секунды у него ушло, чтобы лихорадочно, молниеносно выхватить тяжёлое ребристое и грозное чудовище и выдернуть чеку... Старательно, вкладывая в бросок всю силу и точность, на которую он был способен, Пяллинен швырнул гранату и упал вперёд.
Его предчувствие, его интуиция никогда его не обманывали. Когда надо было принять важное решение, он долго и упорно анализировал и сопоставлял факты. Но когда уже решение принял, действовал быстро и чётко.
Взрыв был оглушительным, казалось, пламя полыхнуло выше крыши. Солдат разметало, это было видно при вспышке взрыва. Загрохотали пулемёты и винтовки. Солдаты уже не высовывались из казармы.
Позади позиции отряда вдруг послышался посторонний шум, топот. К Пекке подполз боец и сказал, что пришли ещё два отряда, уже разоружившие другие казармы. Пришли не в полном составе, часть осталась там. Но, во-первых, два других отряда изначально были по численности каждый почти вдвое больше Пеккиного подразделения. Да и пришли теперь, вооружённые до зубов.
До утра держали глухую осаду. Утром предложили русским солдатам переговоры.
А те уже знали всё. Что в Ваасе — центре земли Этеля-Похьянмаа — русские гарнизоны уже полностью разоружены. Знали, что никого не расстреливают. А офицеров, которые не оказывали сопротивления, а значит, и не арестованы, даже отпускают на частные квартиры. Знали, в общем, достаточно, чтобы понять обстановку. По телефону переговаривались с Ваасой полночи.
Как только финны сделали предложение о переговорах, русские сразу же согласились кончать воевать... И сдали оружие.
...Об этом гарнизоне Маннергейму доложили около десяти утра. Но не один отряд Пяллинена проваландался и потерял время. Потому и разоружение превратилось в бои. С убитыми и ранеными... Но всё-таки только в четырёх или пяти гарнизонах. Притом в маленьких. И то бои шли около четырёх дней.
К концу четвёртого всё было кончено. Вся Этеля-Похьянмаа была освобождена. Но ещё после полудня двадцать восьмого, первого дня, сменившего последнюю ночь подготовки, последнюю ночь его, Маннергейма, главного решения, он узнал потрясающие новости. И все узнали эти новости, которые всех потрясли. Но только не его, Маннергейма. Потому что интуитивно он всё это уже знал. Предчувствовал.
После полудня двадцать восьмого января стало известно, что рабочая Красная Гвардия Финляндии захватила Гельсингфорс. Был совершён государственный переворот. Захват власти. Красный мятеж. Но власть законного правительства была сохранена. Она перешла в Ваасу.
А в это время телеграф разносил по всей стране обращение законного правительства к народу. В последний час своего правления государством, пусть уже формального, сенат во главе со Свинхувудом успел обратиться к финскому народу с воззванием, в котором Маннергейм объявлялся единственным представителем законной власти и главнокомандующим финской армией.
А он, Маннергейм, не имел разведки, не имел никаких официальных данных о готовящемся мятеже и перевороте. Но он это чувствовал. Умея, как полководец и как военный разведчик в прошлом, анализировать военную обстановку, он сам определил время, когда произойдёт красный мятеж. Определил безошибочно. И пришёл к выводу, что настал час. Час спасения отечества. И он сумел опередить события.
Его тревогу всегда вызывало предчувствие ошибки. И всегда в самые важные моменты, когда его решение несло судьбу его народу, к нему, Маннергейму, обязательно приходило озарение. Иногда он видел тот самый, яркий сияющий свет, который нисходит только к избранным, иногда не видел. Но истину мог отыскать всегда. Его предвидение открывало ему эту дорогу. И он безошибочно находил единственно верный вариант. И душевное спокойствие приходило к нему. Это происходило тогда, когда среди огромного количества запутанных и неверных дорог уже была найдена истина. Это был его великий дар — найти истину, отыскать верный путь среди смертельного бездорожья.
Он закурил длинную и толстую сигару. Сел к своему рабочему столу. Он не спал две ночи и очень хотел спать. Но спать было некогда. Надо было организовать оборону. Укрепить положение Ставки новой финляндской армии, его армии, которая освободит всю страну. Он уже знал, как он это сделает. И ещё надо было сделать обращение к русским солдатам и матросам, чтобы сохранить мир с Россией. Чтобы сохранить свою страну.
Обращение должно быть очень тонким. И серьёзным. И убедительным. Чтобы это обращение поняли и русские солдаты. И широкая российская общественность. И нынешняя власть России. И поняли так, как это надо ему, Маннергейму. Точнее его Финляндии.
Он затянулся сладким и горьким сигарным дымом. Синяя дымная пелена окутала лёгким облаком его голову с высоким прямым лбом и седеющими густыми волосами.
11. СВОБОДА И КАЙЗЕР
1918. Апрель.
Батальон Пекки Пяллинена занял исходные позиции в полутора сотнях саженей от бункера крепостной батареи на юго-западной окраине, ближе к югу, Виипури[20]. Этот укреплённый пункт — батарея — была не в составе основной обороны крепости, а на самых ближних подступах, саженях в трёхстах от главной стены оборонительного вала. С юга, с тыла, город, в общем-то, слабо укреплён. Но вот батарея... При штурме миновать её невозможно, и она бы попортила крови наступающим на город. Тем более, что крепостные орудия имели солидный калибр — шесть дюймов. Правда, вблизи такие пушки обычно не стреляют, крушат неприятеля ещё на подступах. Но, при необходимости, их можно поставить и на прямую наводку картечью. Только допустить такого нельзя. Это для штурмующих — конец.
Рассчитывали при взятии города, что всё произойдёт быстро. Внезапно.
Со времени первых боевых действий в Освободительной войне отряда Пяллинена прошло всего-то три месяца. Но теперь это уже были совсем другие бойцы. Тогда всего пятнадцать винтовок на сто человек, теперь... каждый вооружён, обучен, боевой опыт имеет. И не отряд, а батальон, и людей около пятисот. Серьёзная сила. Даже у Матти Хейкка из Марья-Коски не только винтовка, но и гранаты. У каждого офицера — наган или браунинг.
Вот и поручили этому батальону первым начать штурм Виипури, начать со взятия батареи. Но — тихо, подобравшись незаметно, захватить желательно без стрельбы. Командующий Восточной армией генерал-майор Лёфстрём сам вспомнил, а может, ему подсказали, как отряд Пекки тихо и славно захватил артиллерийский корабль — канонерку. Не шутка ведь! Тогда, в январе. И с военной хитростью. Почти без выстрелов. Вот и поручили теперь. А потом, перед самым штурмом, выяснилось, что канонерку брал совсем другой отряд...
К вечеру небо расчистилось, зажглись звёзды и, что особенно противно, яркая, хотя и ущербная луна. Но приказа никто и не собирался отменять из-за луны. Надо было начинать...
Пекка устроился за небольшим штабелем ящиков возле угла каменной стены и наблюдал, как в полумраке по беззвучным сигналам офицеров — по взмаху руки, роты полукольцом охватывали крепостную батарею.
Невысокая, в две сажени, стена, сложенная из крупных и мощных тёсаных каменных кубов, имела узкие бойницы для шести тяжёлых орудий батареи. Наверху, внутри укрепления, вровень со стеной, была площадка, по которой прохаживались двое часовых, каждые пару минут оглядывающие тёмное пространство за стеной снаружи. Негромко переговариваясь о чём-то, не слышном для бойцов Пяллинена, часовые курили самокрутки. Месяц время от времени уходил за облако, и тогда бойцы перебежками подбирались к стене.
Стояла обычная ночная тишина города, шум которого ещё не утих совсем, но уже иссякал, город медленно начинал засыпать.
Подобрались уже саженей на двадцать. Ещё немного и можно будет бросать гранаты за стену и, приставляя наскоро приготовленные лестницы, штурмовать батарею. Одновременно пытаясь взорвать связками гранат двери. Их было две, обе железные, мощные, укреплённые изнутри засовами и брёвнами.
Не успел Мяккинен, лучший стрелок в батальоне, швырнуть первую гранату, как с батареи ударил пулемёт. Но Мяккинен всё-таки швырнул. Внутри крепости громыхнуло, пулемёт на секунду умолк, но зарокотал с новой силой, и тотчас же к нему присоединился второй максим.
Бойцы залегли. Луна оставалась за облаком, и в почти полной тьме лежащих пластом солдат не было видно. Но из бойниц батареи вдруг вспыхнули ослепительные струи света двух прожекторов. Пяллинен знал, его предупредили, что на таких батареях есть аккумуляторные зеркальные прожектора, купленные то ли в Англии, то ли в Германии. Потому отряд и был к этому готов, и лучшие стрелки, настороженно ожидавшие прожекторов, мгновенно вскинули винтовки.
Среди пулемётной и винтовочной пальбы два прицельных выстрела слышны не были, но звон стекла, как ни странно, все различили.
Прожектора погасли, и темнота стала ещё более густой. Люди Пяллинена перебежками снова двинулись к батарее. Там это понимали, чувствовали, и пулемёты время от времени били в темноту. Вызвав негромкую, но злую ругань батальонцев, снова вышла луна. Все замерли, лёжа пластом, на тёмном, прикрытом слоем пыли и грязи, каменном крепостном подворье. Прошло уже не меньше сорока минут, как начали атаку, которую и атакой-то назвать нельзя. Топтание и лежание на месте...