Маннергейм прошёлся из угла в угол, разминая суставы. Они побаливали и потрескивали. Типичный синдром ревматизма. Опять он, этот ревматизм, старый военный спутник фельдмаршала, хотел отвлечь его от мыслей, от напряжённых расчётов. Ревматизм, конечно, серьёзный враг. Но не таков фельдмаршал Маннергейм, чтобы болезнь, какая бы она ни была, отвлекла его от его дел. Только смерть могла бы ему помешать. Снова лекарь втёр ему китайскую тигровую мазь, и сразу полегчало.
Бои идут и в лесах, и на берегах озёр, в посёлках и возле них. Под Виипури разбито несколько соединений противника. Шесть дивизий, усиленных танковыми соединениями, были отбиты и отступили.
В районе Тайпале, также на Карельском перешейке, три русских дивизии, одна сменяя другую, в течение двух недель пытались прорвать оборону. Тяжёлые и частые артиллерийские обстрелы с обеих сторон. Атаки, прорывы красных. И снова финские части, выбивая противника, возвращались на прежние позиции.
— Разрешите, господин фельдмаршал? — Это адъютант.
— Да!
— К вам генерал Эстерман.
— Пусть войдёт.
— Разрешите, господин фельдмаршал! Здравия желаю!
— Здравствуйте, господин генерал. Сегодня уже по телефону здоровались, — Маннергейм улыбнулся.
— Разрешите согласовать контрнаступление моей армии, — генерал держал в руках папку.
— Давайте.
Маннергейм быстро пробежал глазами отпечатанный на машинке текст на неполную страничку. Там было детально расписано, где наступают части 2-го армейского корпуса, 5-й дивизии, расписаны пункты и направления между озёрами Куолемаярви и Муолааньярви. Откуда будет артподготовка и какими силами. Конкретно и аккуратно. Контрнаступление назначалось на утро двадцать третьего декабря. Никаких схем на листке не было. Только текст и подпись генерал-лейтенанта Эстермана. Больше ничего Маннергейму и не надо было. Все нужные карты он знал наизусть. Как, впрочем, и Эстерман.
За минуту Маннергейм воочию представил себе полную картину наступления. Всё было так, как он и предполагал, придавая Эстерману для этой операции дополнительные войска.
Взял карандаш, ткнул им в карту:
— А здесь, господин генерал, где пойдёт полк пятой дивизии, на пути полка крутые и длинные скалы. Среди леса. Вы учли это?
— Конечно, господин фельдмаршал!
Помолчал и резюмировал:
— Да, так всё и должно быть, я полагаю.
— Благодарю, господин фельдмаршал. Я могу идти?
— Да, господин генерал. Если у вас больше нет вопросов, вы свободны.
Эстерман ушёл, отдав честь и щёлкнув каблуками, а фельдмаршал снова в раздумье стал ходить по кабинету.
Операции оборонительного характера идут успешно. Противник потерял в несколько раз больше, чем финские части, живой силы и техники. Почти везде удалось удержаться на основных оборонительных рубежах.
Но с каждым днём войны тревога всё больше одолевала фельдмаршала. Несмотря на очевидные военные успехи. Ещё четыре-пять месяцев войны, ну от силы год... Да нет, меньше, и нечем будет воевать. А, может быть, даже и некому...
Разве можно сравнивать резервы Советского Союза и Финляндии. У Суоми воюет весь народ, вся страна, а у СССР ещё есть военные округа, из которых даже ни один солдат не отправлен на эту войну. Без конца может Россия менять здесь дивизии, людей, вооружения. В сравнении с Финляндией, практически, без конца.
Уже в первые недели войны финская армия доказала свою исключительную боеспособность и мужество. Но он хорошо понимал, что долго это продолжаться не может. А европейские страны, в основном, только говорят о помощи... Конечно, помогают. Но по мелочам. Из Швеции, Дании, Норвегии поступают вагоны с продовольствием. Сотни добровольцев. Это хорошо. Спасибо им. Но всё это существенно повлиять на события не может. Не те масштабы. Нужен мир.
Он закурил сигару, сел.
Сталин в эти дни празднует шестидесятилетие. В Москве, да и в Ленинграде торжества. А русские парни погибают в этих промороженных лесах. Как и финские тоже.
Он глубоко затянулся, положил сигару на стол и встал, прошёлся снова взад-вперёд, сел. Нервы были на пределе. С трудом, с немалым трудом он удерживал внутреннее равновесие.
Из Швеции пришли пожертвования — около четырёх миллионов крон. Это приличная сумма. Из Бельгии и Голландии — тоже некоторые суммы. Но ими не заменишь финских ребят на переднем крае. И не оживишь убитых. Скоро Рождество, а всякий свет в окнах, даже свечи на кладбищах, запрещены... Из Америки также получены сто тысяч долларов. Вторично.
Война идёт во всю. А в Москве — юбилей Сталина. Газеты печатают поздравления. В Териоки марионеточное правительство, так называемое «народное правительство» Финляндии, назначенное Сталиным, провело в честь его юбилея парад и собрание «Финской народной армии». Барон вспомнил, как говорили в России: «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
...Полковник Пекка Пяллинен трое суток не спал. Так, подремал немножко сидя в землянке своего штаба. Уже около недели его полк держал оборону в лесу. Пекка был добросовестным работником войны. Туда, где в ротах оказались ощутимые потери, перебрасывал людей из своего небольшого резерва. Аккуратно и неутомимо укреплял позиции полка. В первый же день прибытия на этот рубеж обороны сам лично, с командирами батальонов осмотрел все траншеи, пулемётные и артиллерийские позиции. Везде приказал — докопать, углубить, замаскировать дополнительно. Хотя здесь всё уже было подготовлено вполне прилично. Но он любил всё доводить сам. До лучшего состояния.
После такой неутомимой и тщательной обработки огневых позиций полка даже идущий в атаку противник обнаруживал пулемётные гнёзда, артиллерийские позиции только во время их стрельбы. А когда был тяжкий налёт русской авиации, тот самый, после которого пили коньяк прошлой ночью, он, этот налёт, большого урона не принёс. Потому что противник, наблюдая линию обороны батальонов, ничего, кроме траншей, не увидал. Да и их, порой, только угадывал по продолжению видимых участков.
А все огневые точки, бревенчатые доты и позиции артиллерии были закрыты сверху сетками, заложены поверх сеток еловыми ветвями. Да ещё и засыпаны снегом. Люди ночь не спали после прибытия сюда. Все трудились, создавая маскировку, укрепляя позиции. Не выспались. Зато многие живы остались, а бомбы пропали у русских впустую, только лес переворотили. Потому как бомбили почти наугад. Обстоятельность и аккуратность выработались у него с годами долгой службы. Он и поседел со своими соратниками. С такими, как фельдфебель Хейкка или майор Салмио.
Может быть, излишняя его обстоятельность иногда и не позволяла его полку вырываться вперёд первым. И в учениях, и в разных переходах. А теперь и в войне. Наверно, потому он, уже полковник, опытный и бывалый, давно и командует своим полком. Его однокашники, да и те, которые много моложе, — тоже полковники — командиры дивизий и более крупных соединений. Полковник Экхольм уже командует войсковой группой. Другие... Но всё это Пяллинена не только не волновало, даже интересовало мало. Он, разумеется, хотел бы повышения, как всякий офицер. Но не ждал этого. Не следил за повышением других. Просто воевал.
Он, конечно, боготворил своего главнокомандующего. Гордился, что с давних времён воевал в его подчинении. Что личную награду имеет от фельдмаршала Маннергейма. Револьвер, вручённый ему, тогда ещё генералом, Маннергеймом в далёком восемнадцатом. В конце Освободительной войны. Гордился очень. Внешне, конечно, не подавал виду. И вовсе не ждал от главкома повышений за свою, очень добросовестную, упорную и отважную, военную работу. Просто воевал.
Три ночи вот не спал. Первые две — по делу. После артобстрела тяжёлой артиллерией противника батальоны всю ночь приводили в порядок линию обороны. Провёл небольшие перестановки подразделений. Вторую ночь работал с личным составом, разбирался с документами. Изучал последние сводки, присланные фельдсвязью, принесённые из штаба дивизии лейтенантом-фельдъегерем.
А третью ночь пил коньяк. Тут сам Господь велел, как говорится среди солдат. Гостинцы для фронта от главнокомандующего надо принимать с благодарностью. И с уважением. Вот и пропьянствовал всю ночь. Перед рассветом выпил чаю два чайника — литра два. И целый день провоевал, подавая команды по телефону из штаба и пробираясь из батальона в батальон. Прямо во время боя. Под огнём противника. Такая вот весёлая жизнь у командира полка на передовой. Не соскучишься.
Он сидел за небольшим своим столиком с полевым телефоном в натопленном штабе — полуземлянке-полудомике, — углублённом в землю, как блиндаж.
Наступила ночь, бой уже часа два как утих. Он не стал вызывать денщика, который был где-то рядом, положил в гудящую железную печку пару поленьев, сел на походную раскладушку, застеленную солдатским тёмно-серым одеялом. Он, как и Маннергейм, — а об этом, про главкома, многие в армии знали, — везде возил с собой свою койку-раскладушку.
Она заскрипела под ним, словно жалуясь на что-то. Перед глазами закачалась стенка из серых неотёсанных брёвен, покачнулась печка, топку которой он только что закрыл. Сон сморил его, сильного, но изнурённого военной работой, седого воина.
...— Господин фельдмаршал! — вошёл первый адъютант капитан Энкель. — К вам полковник Сииласвуо.
— Просите!
— Здравия желаю, господин фельдмаршал! По вашему вызову прибыл!
— Здравствуйте, господин полковник! Присаживайтесь.
— Благодарю.
— Докладывайте подробности.
— Сто шестьдесят третья дивизия противника, окружённая нашими силами в Соумуссалми и западнее Хилконниеми, явно готовится к прорыву. По данным моей разведки, зашевелились, перегруппировываются, идёт движение. Сорок четвёртая мотодивизия красных, о которой вы знаете, уже частично продвинулась для поддержки окружённых частей. Дополнительно приданная вами артиллерия расставлена по позициям.
— Всё правильно. В рождество они и попробуют прорваться. Полагая, что у нас всё-таки праздник. Да и ждать им некогда в окружении. Встретим их. Надо твёрдо удержать оборону, одновременно используя мелкие