Он знал, что эту гранату далеко не бросишь, да и бросать надо быстро, не поднимаясь из окопа, лежа. Так её бросать, конечно, нелегко. Но если встать, даже хотя бы приподняться для размаха, могут вполне срезать из пулемёта. Когда стрелок в танке не новичок, он среагирует мгновенно, увидев приподнявшегося с гранатой солдата. И прошьёт его пулемётной очередью. Поэтому бросать надо лежа. Надо только, чтобы танк подошёл поближе.
Тут очень важен характер окопника. Если выдержки хватит, то он и подпустит танк близко. Метров на десять—пятнадцать. Это страшней, чем бросать с тридцати метров. С тридцати такую гранату бросать нельзя. Не добросить! С двадцати — надо приподняться, а то тоже не добросить. А вот с десяти метров он, фельдфебель Хейкка, старый, но ещё очень крепкий солдат, бросит гранату из лежачего положения прямо под гусеницу танка.
Ещё есть одна особенность, психологическая особенность, которую знают только очень опытные окопники, такие, как Матти. Стрелок в танке всегда обозревает всё пространство впереди. Однако больше всего ожидает увидеть противника в пятидесяти метрах. Бросающего гранату, с тридцати, в крайнем случае, с двадцати метров. И хотя танкист понимает, что окопник с гранатой может вынырнуть и ближе, но об этом не думает. И не успевает срезать очередью, если солдат швыряет гранату вблизи. Тем более, совсем не поднимаясь.
Есть ещё мёртвая зона для стрелка впереди танка. Зона, куда пулемёт вообще не достаёт. Это ниже возможного угла наклона пулемёта. Хейкка это тоже знает. Но это слишком близко. Всего в четырёх метрах от танка. Тут своя же граната тебя и подорвёт. Матти знает, что эти русские нередко так лезли с гранатами под немецкие «тигры». Молодые, горячие головы. Матти, конечно, воюет отважно и смело за свою Суоми. Но погибать он вовсе не собирается. Ему ещё надо хозяйство своё поднять после войны. Его уже, не совсем молодая, как она сама говорит, Иррья, жена, уже устала без мужика с детьми и хозяйством. То, что мир уже не за горами, Маттиас об этом задумывался и так предполагал. Ведь тогда, в сороковом, всё-таки из тяжкой войны мудрый главнокомандующий вытащил страну. А теперь, когда первого августа маршал стал президентом, Хейкка знал, что мир будет очень скоро.
Но пока надо воевать. Но уж постараться никак не погибнуть. А то его Иррье будет очень обидно.
Не так давно, в начале лета, его отпустили домой на три дня. Тогда на Карельском перешейке больше года они стояли на одной линии обороны, строили укрепления, дополнительно усиливали. Он побывал дома в своей любимой Марья-Коски и решил, что должен обязательно вернуться живым и поднять хозяйство, уже порядком запущенное. Потому что, если он будет мёртвым, то хозяйство не поднимет. Потому что мёртвые не могут работать, как живые. Он так всегда и думал со своим своеобразным юмором. И давно уже для себя решил, что ему лучше быть живым, чем мёртвым. Как бы этого не хотели те, кто в него стреляет или его бомбит.
Земля гудит под гусеницами танка, и у него, у Матти, в голове тоже гудит этот танковый дизель. Он лежит, аккуратно и стремительно просчитывая, прикидывая расстояние до ревущей бронированной машины. Двадцать, пятнадцать, десять... Резко, вложив все свои силы в бросок, вцепившись, для усиления, левой рукой в землю, в какой-то корень от дерева, фельдфебель Хейкка зашвыривает гранату прямо под правую гусеницу танка. Сам ещё больше вжимается в землю. Только рука его чуть мелькнула над зарослями зелёного вереска.
Взрыв громыхнул звонко, оглушительно, мгновенно лишив Маттиаса слуха. Танк зачадил, встал, окутался дымом, но не загорелся. Тотчас открылся верхний люк, и из него вылезли двое русских. Высунувшись, они стали поливать из автоматов пространство впереди, явно не видя Хейкку. А он, уже схватив лежащий рядом свой автомат, ответил короткими очередями, и люди из танка, спрыгнув позади машины, отползли назад.
...Кейтель сидел напротив маршала Маннергейма, в его небольшом кабинете в Ставке в Миккели и вёл себя весьма скромно и корректно. Хотя вещи, о которых говорил хозяин кабинета, были для генерал-фельдмаршала неприятными, как для военного союзника, начальника штаба Верховного главнокомандования Германии.
Это было семнадцатого августа, и Кейтель прибыл по приказу Гитлера, чтобы поздравить маршала с его вступлением на должность президента Финляндии. Однако цель этого визита была отнюдь не поздравительная.
— Рейхсканцлер Германии передаёт вам, господин президент, свои искренние поздравления! Вы, как человек, уже сделавший бесконечно много для своей страны, всегда были выдающимся руководителем и армии, и своего государства ещё в начале его независимости. И теперь Германия искренне приветствует вас на посту президента Финляндии. От имени фюрера и от себя лично я поздравляю вас, господин президент!
— Благодарю вас, господин фельдмаршал!
Начальник генерального штаба финляндской армии генерал Хейнрихс также сидел за столом, напротив Кейтеля.
— Нас интересует, господин президент, что сегодня может означать для Финляндии, а также для Германии, соединение в одних руках гражданской и военной верховной власти?
— Ну что ж, господин фельдмаршал! Я хотел бы ответить вам искренне, ничего не скрывая. Между нами, как и между нашими странами, сложились дружеские отношения. И хотелось бы их сохранить, найдя взаимопонимание в сложившейся обстановке. То, что произошло, сделано для того, чтобы у народа Финляндии появилась возможность действовать в своих интересах, а не в интересах других государств. Господин президент Рюти как высший руководитель внешней политики государства не мог в сегодняшней обстановке при нынешних обстоятельствах иметь свободу действий. Поэтому он ушёл в отставку, а я пришёл ему на смену.
— Благодарю вас за искренность, господин маршал! Означают ли ваши слова, что, действуя в интересах Финляндии, вы можете нанести ущерб, например, своему союзнику Германии?
— Я не собираюсь, господин фельдмаршал, причинять вред какому-либо государству. И у меня нет цели наносить ущерб Германии. Однако в сложившейся обстановке, я должен прежде всего, позаботиться об интересах Финляндии. Тем более, что речь сегодня может идти даже о дальнейшем существовании Финляндии как независимого государства и государства вообще. Для Германии вопрос так не стоит, при любом исходе войны. А мой народ, народ Финляндии, находится в большой опасности.
— Я понимаю вас, господин маршал, понимаю. Но современная обстановка такова, что прежде чем изменить обязательства и договорённости, надо не забывать и о положении своих союзников, о сложностях, которые могут обострить ситуацию и которых можно было бы избежать.
Фельдмаршал Кейтель очень обеспокоился тем, что услышал. Худшие его и Гитлера предположения, что Финляндия собирается выйти из войны, подтверждались. Но он, как человек сдержанный и корректный старался сделать «хорошую мину при плохой игре», то есть не подавать виду, что происходит нечто, крайне негативное для его армии и страны. Хотя не только ему, но и самому маршалу Маннергейму и начальнику финского генерального штаба Хейнрихсу было понятно, что он, Кейтель, ошеломлён этим сообщением. Которого, конечно, ожидал. Но всё-таки полагал, что это может и не случиться.
Маннергейм же прекрасно представлял себе обстановку и на политической арене Европы, и на общем театре военных действий, был озабочен целым рядом проблем. Прежде всего, военная ситуация на всех фронтах сложилась такая, что именно сейчас, почти немедленно, надо было заключать сепаратный мир с Россией. Это как использование стратегического резерва в сражениях. Если чуть-чуть повременить, то можно опоздать навсегда.
Сегодня ещё мир с Финляндией может быть интересен Сталину. Он высвободит часть войск с Карельского фронта, чтобы отправить их на другие направления. И, при необходимости, может снять также часть войск, заслоняющих Ленинград. Сегодня ему это будет полезно. Но завтра... До завтра финская армия ещё должна додержаться. Потому что мощь у красных сейчас уже вовсе не та, что была в сорок первом и в сорок втором. А значительно больше.
Кроме того, Сталин, наверняка, помнит, что финская армия не участвовала в Ленинградской операции вермахта. И знает, что германское командование на этом настаивало постоянно. У Сталина очень сильная разведка, и он обо всём этом знает хорошо. И должен всё это учесть в стратегических своих решениях. И то, что финская армия фактически помогла сохранить Мурманскую железную дорогу, совсем не атакуя и не блокируя её. На что очень надеялся Гитлер. Потому что именно по этой дороге шли в Россию военные грузы и продовольствие. Всё! И оружие, и боеприпасы, и американская тушёнка, и грузовики, и многое, многое другое, что прибывало в Мурманский незамерзающий порт круглый год. Всё это имело единственный путь в Россию — Мурманскую железную дорогу. Которая была весьма уязвима на Кольском полуострове, да и южнее — немного на Север от Кеми. Маннергейм тогда издал специальный приказ, запрещающий войскам приближаться к этой железной дороге даже на пятьдесят километров. Чтобы не было, как он выразился, «политических последствий». То есть, чтобы высшее командование России — Сталин и остальные, не подумали, что это приближение к дороге — подготовка к её взятию, к наступлению на неё. И Сталин, конечно, это всё тоже знает.
А позиционная война Финляндии, когда финская армия почти всю войну простояла за Ладогой? Конечно, он, Маннергейм, берег свою армию. Но ведь он и тем самым в немалой степени и сберёг Ленинград! Ведь с помощью довольно сильной, почти четырёхсоттысячной финской армии, великолепно подготовленной, особенно для войны зимой, группа армии «Север» фельдмаршала Кюхлера ещё осенью сорок второго вполне могла бы взять Ленинград.
Всё это входило в тот политический багаж, который мог бы содействовать политическому сдерживанию Красной армии, кроме военного сдерживания, которое происходило в настоящее время. То есть, всё это могло оказаться на чаше весов — в пользу сепаратного мира с Россией.