— Что друзья-генералы, своего любимого полководца вспомнили? Маннергейма? — Они были дома одни, но Катя всё равно произнесла эту фамилию негромко, почти шёпотом. Всё-таки, союзник Гитлера.
— А мы его никогда и не забывали.
Катя сидела последние минуты с мужем и его другом, уходящими на фронт. И вдруг ей вспомнился красивый и мощный, торопливо ходящий по клетке тигр. Её муж, и его друг, тоже, конечно, полководцы. Меньшего, разумеется, масштаба, чем их бывший генерал, а теперь маршал Маннергейм, воюющий на стороне противника. Но всё равно полководцы.
И она вдруг почему-то подумала. Может, по-женски романтично и наивно. Но подумала, вспоминая свежие сегодняшние впечатления, что у полководца, наверно, сердце тигра. Ну... не сердце... энергия что ли, душа... Надо быть осторожным, вкрадчивым, но стремительным, решительным и сильным. Сокрушающим. Только этот красавец-тигр может сравниться с такими мужчинами. И она вдруг снова вспомнила молодого, того давнего, ещё царского, генерала Маннергейма.
33. ИСХОД
1944. Сентябрь — октябрь.
Коровы, телята, овцы, двигаясь по булыжной дороге под осенним дождём, блеяли, мычали. На телеге, запряжённой молодой кобылой, был нагружен домашний скарб: столы, бочки, корзины, зеркало... Пожилая женщина и её муж, ещё крепкий, но уже ссутуленный тяжёлой работой и чуть пригнутый годами к земле, — шли возле телеги. Старый финн держал поводья. Они не хотели лишнего груза для кобылы. Жалели её. Двое маленьких детей, лет пяти-шести, мальчик и девочка, видимо внуки, ехали на передке телеги.
Пятнистая черно-белая корова, с длинными и широкими рогами, чего-то испугалась. Встала, упёрлась, загораживая путь, застопорив движение в центре тракта. Хозяйка её, финская женщина лет шестидесяти, гладила её по голове, обнимая морду, успокаивала коровушку свою. И маршал, хотя стоял в стороне, хорошо видел крупные слёзы, которые поблескивали в лучах осеннего солнца, на щеках этой женщины.
Люди покидали родные обжитые места, с которых они уже были однажды изгнаны и, спустя четыре года, судьба изгоняла их вновь.
Остались отстроенные своими руками добротные дома, крепкие хозяйства, могилы родителей на погостах, кусты сирени и роз, цветущие в палисадниках. Ухоженные луга и леса. Озёра и пруды были полны рыбы. Сиги, ряпушка, форель, карпы... Всё пропадало, оставалось без тех, кто это создавал, выращивал, разводил, холил и берёг.
Уходили люди и скот. И где-то надо будет снова строить коровники, сеновалы — всё...
Маршалу очень хотелось подойти к людям, на которых свалилось столько бед. Война, бомбёжки, артобстрелы, потеря сынов на войне, близких и родных людей. И вот теперь ещё и потеря крова над головой и всего того, что создавалось тяжким трудом своим и своих отцов, и дедов. Ему хотелось что-то сказать им. Но он не мог этого сделать. Ему было неловко. Стыдно! За то, что он не сумел спасти людей от всех этих неисчислимых несчастий.
Он сейчас не думал о том, что это было совершенно невозможно. У него даже и мысли не возникло, что он, именно он, уже сделал для этих людей и для всех людей Финляндии невозможное, даже непостижимое, великое дело. Сохранил страну. Сохранил армию. Создал маленькой стране авторитет сильного, гордого государства. И всё это в тяжелейших условиях передела Европы великими державами.
Сохранил страну и армию в великой войне, в которой одних войск участвовало столько, что численность их, только этих воюющих войск, в десяток раз превышала численность населения его страны. А он её сохранил. Конечно, и другие вложили в это свой труд. Его генералы, офицеры, солдаты. Бесстрашные и умелые. И умные, благородные политики, Каллио, Свинхувуд, Паасикиви, Кекконен, Рюти, Таннер, многие другие.
Маршал стоял в расстёгнутой шинели с группой офицеров, а также и помощников в гражданской одежде. И не мог ничего сказать. Слёз не было на его лице. Он этого не допускал. Но спазмы сдавливали ему горло.
В течение суток район Порккала-Удд должен быть освобождён, до прихода русского гарнизона. Как и Виипури, и вся ляни... Очень тяжко было ему это видеть. Но он прибыл сюда, заставил себя смотреть на этот исход, чтобы вся трагедия его народа снова проходила через его сердце. Только он сам, он один в полной мере сознавал всю бесконечную глубину связи его, президента и маршала, с его землёй и народом.
...А Матти опять лежал в окопе. Только уже совсем в другом месте. В Лапландии. Именно он, фельдфебель Хейкка, всегда попадал в разные неловкие ситуации, в неожиданные переплёты.
Вот и теперь! Заключён наконец-то мир. Его кумир, его маршал, человек, которому Хейкка поклонялся почти с религиозным благоговением, в которого верил и на которого надеялся, не подвёл. Спас армию, как это бывало уже не раз. Ну, конечно, и страну. Потому что и армии, и стране теперь нужен был мир. И фельдфебель Хейкка, не успевший за свою долгую службу получить всякие там образовательные дипломы, соображал весьма неплохо. И в политике тоже. И он, и многие бывалые фронтовики, набравшиеся ума на войне, хорошо понимали, что мир необходим Финляндии, что армии финнов нужен срочный отдых. И, конечно, прекрасно осознавали, что для немцев такой поворот дел, как выход Финляндии из войны, очень невыгоден. Им придётся и союзника на севере потерять, и плацдарм от своих войск освобождать придётся.
Все ждали окончания боевых действий, но понимали, что сразу никого по домам не отпустят, всё будет происходить постепенно. Но всё-таки бои прекратятся. Перестанут погибать товарищи. Да и над самим перестанет висеть чёрный ангел смерти.
У Маттиаса было всё время нехорошее предчувствие. Он знал, что где-то на севере, возле побережья Ботнического залива, в Лапландии, стоят крупные силы немцев. А как же с ними-то быть? Ведь они так просто сами не уйдут! Он, фельдфебель Хейкка, это тоже понимал. А значит, тем более это знает и маршал. Уж он найдёт путь, как их выпроводить, чтобы война совсем прекратилась. Жить уже с этой войной стало тошно! Домой давно пора!
Но Матти понимал и то, что движением волшебной палочки германские войска не прогонишь. Значит, воевать придётся. И, прежде всего, конечно, на этот фронт попадёт именно он, Маттиас. Такой уж он везучий! Все останутся на своих местах, отступив на ту линию, что указана будет в мирном договоре. А его батальон или полк обязательно отправят ещё воевать.
Война ему осточертела. А тем более не хотелось бы воевать с немцами! Ведь союзники же! Теперь уже бывшие... Да и вояки они крепкие. Русские, правда, тоже. Но с ними уже мир. Неохота с немцами воевать, а приходится! Что поделаешь? С русскими тоже ведь не хотелось. В Первую мировую в одних окопах были, как вот теперь с немцами. Правда, с немцами не в одних, не в немецких ротах он воевал, как это было с русскими в пятнадцатом году и потом до семнадцатого. Но всё равно неприятно.
С протяжным звоном просвистев над головой, германский снаряд разорвался где-то позади окопа фельдфебеля. По наступающему финскому батальону стреляла немецкая полевая артиллерия. Батальон спешно зарылся в землю, используя природные укрытия, ямы, валуны, скальные ниши, прочее...
Матти слышал, что пятнадцатая дивизия, которую перебросили на Север с Карельского перешейка в помощь уже воюющим здесь частям, была усилена одним батальоном. Тем самым, в котором и воевал он. Вот везёт дураку! Ничего не скажешь!
Хейкка, конечно, не полководец, все эти военно-тактические дела знает понаслышке, потому как только фельдфебель. Однако бывалый и очень опытный. Старый фельдфебель. А на фронте говорят, что старый и битый фельдфебель стоит больше, чем два молодых и не битых офицера. На фронте, конечно, в окопах.
Так вот, он был в курсе дела, что командование готовило десант с моря — в район города Кеми или Торнио, он точно не знал. А его батальон ещё и с другими подразделениями, справа по фронту, наступал к городу Торнио с Северо-Востока.
Кемийокки форсировали удачно, батальон переправился на баржах ночью. А вот вчера вечером один из притоков Кеми пришлось форсировать просто так. Пешком и вплавь. Как говорят, вброд и на подручных средствах. Пушки переправили на плотах. Тяговые лошади, как и солдаты, сами переплыли реку вместе с пехотинцами. Поэтому сегодня Матти никак и не мог согреться. Ведь начало октября уже! Саттана, Перккеле!
Ночью, маскируя костры шинелями и собственными шкурами, и опять же, как говорит комбат Итконен, используя естественные укрытия, кое-как подсушились. Но не до конца. Правда, бывшие союзнички огоньку поддавали, чтобы Маттиаса подогреть. Чтоб не замёрз! Он это вполне оценил! Перккеле!
Но всё это не страшно. Старый финский солдат Маттиас Хейкка и в огне не горит, и в воде не тонет. Стреляет без промаха, на лыжах ходит, как Бог! Тут он, чуть засмущался своим мыслям... такому сравнению. Но ведь здорово же ходит на лыжах! Ну... как ангел! Это сравнение нормальное. Ангелы, правда, летать умеют! Но он как раз на лыжах и летать умеет. Если особенно гора и бурелом. Обязательно полетит. Кувырком. А воды, огня, простуды там всякой Матти и вправду не боится. Не берет его простуда! И в воде, в окопах, сутками торчал. И реки вот так, как вчера, ледяные переплывал с полным снаряжением. И — ничего. Потому что Бог его поддерживает. Потому что фельдфебель Хейкка, как и его любимый главком, маршал Маннергейм, никого не завоёвывает. А всегда защищает свою землю. А в Эстонии, это было тогда один раз, тоже защищал, только не кого-нибудь, а братьев своих, эстонцев. А все остальные бои Хейкки — на позициях защиты Суоми прошли. И за все войны ни разу его серьёзно не ранило. Так, небольшие царапины были. И всё. Конечно, Господь, его бережёт, за что и спасибо, и поклон Господу.
Второй снаряд разорвался близко, тоже позади, но уже метрах в двадцати от его окопа. Значит, переносят огонь. Очередной снаряд его, Маттиаса, может и накрыть. Батарея немцев стреляет залпами. Следующий залп секунд через десять. Матти как раз и успеет. Он уже приглядел укрытие впереди, — узкую яму. Сразу же после этого взрыва Матти рванулся вперёд быстрее северного оленя. За несколько секунд пролетел расстояние до нового укрытия. Едва плюхнулся в окоп, как завыл, с гудящим и зловещим свистом, следующий снаряд. Летели и другие, но они были правее и левее. А этот нёсся туда, куда Матти и предполагал.