Городской совет оценил мастерство отца Филарета, несколько тяжелых раненых принесли вчера — несколько принесут утром. Не знаю, как мы здесь разместимся, но я не против этого. Я твердо решила помогать городу, чем только смогу. Молись за меня, папа, чтобы мне хватило сил и ума.
Последняя страничка. Прощай папа! Сколько всего я не успела тебе сказать! Ведь я могла еще много рассказать про Митяшу, про Ежи, про Марфу, про Орлика и Скворуша, про то, каким героем показал себя Пахом Саблин — и много еще чего.
И про князя. Я много думаю о нем.
Я скучаю по тебе, папа!
Я очень, очень скучаю!
И эти слезы… пусть они останутся здесь, на последней странице, словно, как тогда, я плачу у тебя на груди, но прощаясь с дневником, я прощаюсь только со своим детством, не с тобой. Ты навсегда останешься в моем сердце!
Проснувшись еще до рассвета, Марица первым делом спустилась в комнату, где в тяжелом забытьи лежал Ежи Окора. Сегодня должны были привезти еще раненных, которым необходима помощь отца Филарета. Комната была достаточно большой, чтоб вместить несколько кроватей, особенно, если вынести отсюда громоздкую мебель, изготовленную еще дедом тетки Клавы. Хорошо ли это, когда столько больных будут в одной комнате, это уже другой вопрос. Советник Саблин говорил, что это временно, предлагая срочно отстроить домик священника, где отцу Филарету удобнее было бы лечить раненых. Раз уж в его намерения твердо входит проведение в храме служб. Вчера вечером, когда в церкви был отслужен благодарственный молебен Архистратигу Божию Михаилу и всему небесному воинству, даровавшему по воле Божей победу над разбойниками, собралось чуть не половина всех жителей Гребенска. И как узнали? Да ведь и поздно уже было. Но — пришли. И голова был, и Саблин, и многие другие, в которых Марица и не подозревала веру в Бога. Молебен длился недолго, а в конце его отец Филарет сказал небольшую проповедь, от которой у многих на глазах выступили слезы. Столько силы, любви и утешения было в ней, что и Марица почувствовала, как сердце заполняется теплотой. Как страдания последних часов, начинают отпускать, как вера и любовь к Богу наполняет душу такой благодатью, что слезы сами собой текут и нет в них ропота и гнева, а только тихая радость. Именно тогда, после молебна, преклонив колени перед старинной иконой Божей Матери, она твердо поверила, что решение ее правильное, и как бы не пришлось тяжело, она пойдет по этому пути.
Как же смутно еще представлялся ей этот путь, но то, что она станет борцом за спасение города от засилья бандитов, за процветание его, делало ее странно счастливой.
Умывшись колодезной водой, Марица взяла свой лук и стрелы, и выйдя в сад, где давно уже была устроена мишень, около получаса практиковалась в стрельбе. Раньше она всегда это делала с утра. Еще с семи лет, отец не позволял ей пропускать ежедневные занятия с луком. И ей было немного грустно, что в последние дни, она совсем забросила свои занятия. Странно, что именно сейчас, когда жизнь не предвещала ей ни минутки отдыха, ей казалось особенно важным продолжить заниматься совершенствованием своего мастерства. Она словно становилась другой, когда натягивала лук. Плечи расправлены, дыхание замерло, взгляд устремлен туда, куда полетит стрела, миг — и как луч света стрела летит в свою цель. И словно в ответ на последний выстрел, далеко на востоке, над пиками гор Ермунганда, вырвался первый луч солнца.
В кухне, несмотря на ранний час, она застала все семейство в сборе, даже отца Филарета. Марица, едва зайдя, ощутила тяжесть и какую-то душевную тесноту. Лица всех, даже детей — серьезные и насупленные, никак не подходили для утра, ароматно пахнущей каши, нежнейшего творога со сливками и медом и румяного, только из печи каравая. Павел с обмотанной головой, поднял на нее взгляд и подмигнул. Странно было, как он ожил со вчерашнего дня. Тетка Клава раскладывала по тарелкам душистую пшенную кашу, сваренную на молоке, немножко ворча, что Марица задерживается.
— Это не я задерживаюсь, — улыбнулась девушка, усаживаясь возле Матвея, обе руки которого были замотаны бинтами, — это вы рано поднялись. Всем доброго утра!
Тимошка и Тинка нестройно пробормотали ответное приветствие и снова затихли, что было совсем на них не похоже. Даже не ругались из-за какой-нибудь мелочи. Иногда только на Матвея бросали осторожные взгляды.
А тот не смотрел ни на кого.
— А ты где пропадал, герой? — Марица потянулась за крынкой, словно не замечая общее настроение, налила себе парного молока, — с чертополохом врукопашную схватился, или котов диких разнимал?
— Да, какое там, Марица, этот неслух недавно вернулся и руки все в ожогах. Как сам не сгорел… — не сдержавшись, в сердцах вымолвила тетка Клава. — И виниться не желает, мало мне всех забот, еще и за него сердце должно болеть. Вот думаю, может без завтрака его оставить.
— Я и сам есть не буду! — Мальчишка вскочил из за стола, сжав кулаки.
— А ну сядь, — тихо произнес Павел. Матвей замер, услышав приказ отца, глянул недоверчиво. Пашута проговорил, по-прежнему не повышая голос, — сейчас ешь, а позже выдеру — за непослушание. А что героем себя проявил, так молодец, кинжал деда теперь твой будет. Растешь, сын!
Матвейка растерянно оглянулся на Марицу, обвел всех взглядом, опустился обратно на скамью.
— Молока налить? — Нарушила Марица, повисшую над столом тишину.
— Налей, — буркнул он.
— А как все было, Матвейка? — Улыбнулась ему девушка, подвигая кружку. — Может, мне-то расскажешь? А то все, смотрю, знают, одна я мучаюсь от любопытства. Почему так?
— Потому что вы, девчонки все любопытные, — хмыкнул Матвей.
— И я?
— Нет, ты самая любопытная.
— Дразнишься?
— Пошутил я. Пожар мы с ребятами тушили. Я как увидел, сразу в ту сторону побежал. А там уже все наши… Потушили.
— И не страшно было?
— Нет, — Матвей покраснел и добавил нехотя, — немножко, потом уже.
— Не ты ли девочку маленькую спас, — спросил вдруг отец Филарет, внимательно глядя на мальчишку, — говорят, на втором этаже малютка оставалась — забыли ее там, что ли. А какой-то мальчик ее вынес, сквозь пламя прошел. Уж не наш ли герой?
Матвей еще гуще покраснел, опустил глаза, произнес еле слышно:
— Я.
— Я так и подумал, — кивнул священник, — а вот и каша. Дивный аромат. Еще в замке слышал, какая чудесная хозяйка тут живет. Приступим, братия и сестры?
— Да уж пора, батюшка, — произнесла тетка Клава, не скрывая довольной улыбки от похвалы монаха, поставила последнюю тарелку перед собой, — а то остынет скоро.
Мрачное настроение, царившее в кухни, рассеялось, каша, наконец, стояла перед едоками, и можно было начинать завтрак.
Отец Филарет прочел короткую молитву и благословил трапезу.
Глава 3
Все утро Марица помогала присланным от советника Саблина людям распределять, куда поставить койки для тяжелораненых, которых начали приносить на самых разнообразных носилках еще с утра. Многие раны были смертельными и как эти несчастные были до сих пор живы, оставалось загадкой. Отец Филарет осматривал и лечил их, не зная ни минуты покоя. Марица как могла ему помогала, но ее одной было явно недостаточно. Приходилось таскать и кипятить воду, заваривать разные травы, готовить чистые куски белого полотна для перевязок, стирать снятые повязки, развешивая их во дворе, и это помимо того, что каждый раненый требовал постоянного присмотра и ухода. Уже к полудню Марица была без сил. Помощи Клавы ожидать было трудно. Она итак с трудом справлялась с огромным хозяйством, еще умудряясь готовить на всех еду. Павел куда-то запропал сразу после завтрака. Точнее, после того, как исполнил обещанное наказание. Матвея и детей нигде не было видно. Может с Павлом ушли, а может играют где-то неподалеку.
Марица присела на скамейку крыльца, устало выгнув спину. Ей надо было отдохнуть всего немножко, пару минут, а потом снова все сначала. Вода, кипячение, перевязки, стирка. Как хотелось просто сидеть здесь и ни о чем не думать. Закрыть глаза и представлять, что она вовсе не здесь, а где-то далеко-далеко, на берегу моря. Ласковый ветер шевелит непослушные прядки, выбившиеся из косы, белые паруса больших и малых суденышек трепещут и вздуваются под порывами ветра, запах моря… такой чудесный, такой знакомый. Вдали идет погрузка небольшой шхуны, моряки быстро снуют по сходням туда и обратно. Пара рыбачьих лодок пристает к берегу недалеко от Марицы. Молодой высокий рыбак с дочерна загорелым лицом приветливо машет ей рукой. Она улыбается в ответ. Кажется, видит его уже не в первый раз… Вдали кричат торговцы рыбой, ею торгуют прямо на пристани, покупатели всегда находятся. Каких только морских деликатесов не повидала Марица здесь на пристани. Скоро проснется кормилица, задремавшая рядом, станет торопить ее назад, говорить, что опаздывают на обед, что дед опять будет сердиться и достанется ей, кормилице, а с нее, Марицы, все как с гуся вода. Лишь о своих развлечениях и думает…
Марица вздрогнула и открыла глаза. Оказывается, она заснула, прислонившись к нагретым солнцем гладким бревнам крыльца. А ведь просто присела на минутку отдохнуть. Ее ведь столько дел ждет.
Она поднялась, быстро поправила косу, одернула платье, оглянувшись и никого не увидев, зашла в дом, работы до вечера предстояло еще так много.
Она поднялась, заплела распустившийся кончик длинной русой косы, доставлявшей ей столько хлопот, с тех пор, как снова отросла за два последних года, зашла в дом, работы до вечера предстояло еще очень много.
После обеда, когда Марица вышла на главную улицу Гребенска, город как будто вымер. Но это было только первое впечатление. Очень многие молодые ребята отправились в замок устраиваться на службу к князю. А казалось, что все жители. Однако, вскоре, когда она свернула в проулок за ратушей, она увидела, что рынок практически полностью восстановили после сражения и торговля идет довольно бойко, хотя сегодня покупателями были в основном женщины.