Колчаковская юстиция трактовала партизан как грабителей, разбойников и бандитов, то есть исключительно как уголовников, а не «политических». С теми, кто взрывает железные дороги, убивает милиционеров, местных чиновников, священников в православных храмах, своих же крестьян, богатых, зажиточных, нечего церемониться. Равно как и с теми, кто их покрывает.
Иными словами, свержение Временного Сибирского правительства трактовалось как «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», а не как политическое явление. А бунтовщиков в Российской империи всегда подавляли безжалостно, используя самые что ни на есть террористические методы. Возможно, такой подход явился одной из системных ошибок белых, которая и привела в конечном счете к их поражению.
Что касается Вооруженных сил Юга России, то там политический характер репрессий не скрывали. 23 июля 1919 года Особым совещанием при главнокомандующем ВСЮР Деникине был утвержден «Закон в отношении участников установления в Российском государстве Советской власти, а равно сознательно содействовавших ее распространению и упрочению», разработанный под руководством ученого-правоведа, председателя Московской судебной палаты В. Н. Челищева. Согласно этому закону, все виновные «в подготовлении захвата государственной власти Советом народных комиссаров, во вступлении в состав означенного Совета, в подготовлении захвата власти на местах Советами солдатских и рабочих депутатов и иными подобного рода организациями, в сознательном осуществлении в своей деятельности основных задач Советской власти», а также те, кто участвовал «в сообществе, именующемся Партией коммунистов (большевиков), или ином обществе, установившем власть Советов», подвергались смертной казни с конфискацией имущества[164].
Приказом № 7 от 14 (27) августа 1918 года Деникин распорядился «всех лиц, обвиняемых в способствовании или благоприятствовании войскам или властям советской республики в их военных или в иных враждебных действиях против Добровольческой армии, а равно за умышленное убийство, изнасилование, разбои, грабежи, умышленное зажигательство или потопление чужого имущества» предавать «военно-полевым судам войсковой части Добровольческой армии распоряжением военного губернатора»[165]. А эти суды штамповали смертные приговоры не задумываясь.
Бессмысленно даже гадать, стал бы террор методом управления в случае победы белых, поскольку этой победы не случилось.
Если всадник на бледном коне и не нанес самый страшный удар по русскому генофонду в сравнении с другими всадниками Апокалипсиса, то культурная катастрофа, вызванная террором – физическим, моральным и психологическим, стала отнюдь не проходным эпизодом русского Армагеддона. Ее последствия имели стратегическое значение для судьбы нового государства под названием СССР.
5Апокалипсис имперского масштаба
…Увидел я под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которого они держались.
И возопили они в молитвах своих: «Когда, Владыка Святой и Истинный, станешь судить Ты и взыщешь за кровь нашу с живущих на земле?
На излете Гражданской войны бывшая Российская империя оказалась перед лицом национальной катастрофы – своего рода апокалипсиса.
О демографической катастрофе подробно уже было рассказано.
Состояние экономики можно описать одним словом – разруха. Валовое производство мелкой промышленности сократилось до 44 % от уровня 1913 года, а крупной – до 12 %. Грузооборот всех видов транспорта в 1920 году составил 17 % от показателей 1913 года, а без учета воинских грузов и нужд самой дороги – 12 %. В 1921 году валовая продукция сельского хозяйства составила 67 % от уровня 1913 года, при этом в гораздо большей степени, в 2,5 раза, сократилась товарность сельскохозяйственного производства. Даже по официальным данным Госплана, которые в условиях экстремальной повседневности могли содержать искажения, индекс промышленного производства в РСФСР в 1920 году был в два раза ниже уровня 1918 года, а от уровня предвоенного 1913 года составлял всего лишь пятую часть[166]. Больше всего пострадал сектор выпуска средств производства в промышленности.
Справедливости ради необходимо отметить, что обрушение экономики началось еще в 1916 году и продолжалось до 1919–1920 годов[167]. Винить в развале экономики принято продразверстку и политику военного коммунизма, однако и то и другое придумали вовсе не большевики.
Впервые идею изъятия хлеба официально сформулировал управляющий Министерства земледелия Российской империи А. А. Риттих. 29 ноября (12 декабря) 1916 года он подписал постановление «О разверстке зерновых хлебов и фуража, приобретаемых для потребностей, связанных с обороной», которое было опубликовано 2(15) декабря 1916 года.
Понятие «военный коммунизм» было введено до октябрьских событий. А. А. Богданов, ученый-энциклопедист и революционный деятель, писал в июле 1917 года о возникающей в ходе Первой мировой войны и Февральской революции экономической системе: «Эта система “непредусмотренная” и “ублюдочная”, но… родители этого ублюдка – совсем не те, которым его подкидывают. Один из родителей – капитализм – правда, не подлежит сомнению, но другой – вовсе не социализм, а весьма мрачный его прообраз, военный потребительский социализм. Разница немалая. Социализм есть прежде всего новый тип сотрудничества – товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего общественная форма потребления – авторитарно-регулируемая организация массового паразитизма и истребления. Смешивать не следует»[168].
Большевики оказались «первыми учениками» и царского, и Временного правительства и довели начатое ими до логического конца. В итоге экономическая катастрофа коснулась практически каждого жителя страны.
Культурная катастрофа или, если угодно, революция, – как ни называй, все равно это слом ценностей, которые утверждались веками, – началась задолго до большевистского переворота, и не только в России, но и во всем западном мире. У нас она проявилась особенно ярко под названием «Серебряный век». В Европе мощным катализатором этой катастрофы проявила себя Первая мировая война.
Однако события 1917–1922 годов в России усугубили культурную катастрофу тем, что произошло заметное снижение культурного потенциала страны в результате гибели (были расстреляны, умерли от болезней и голода) и эмиграции (уехали сами, оказались в других государствах, отколовшихся от империи, были высланы большевиками) многих представителей науки, в том числе правовой[169].
Самый сокрушительный удар был нанесен по гуманитарной науке, однако страна лишилась и многих естествоиспытателей и инженеров, таких как Сикорский[170] и Зворыкин[171].
Что касается культуры, то погибли или уехали многие поэты, литераторы, музыканты, художники, правоведы. Среди них – немало великих.
Интересно задаться вопросом: а остались бы в стране все эти эмигранты в случае победы белой диктатуры? Вряд ли, поскольку насилие, принуждение в крайних формах, террор культуре противопоказаны.
Вместе с тем в случае красной диктатуры было еще одно отягчающее обстоятельство: существенно сжалась среда, способная воспринять плоды творчества ученых и мастеров искусства. Иначе говоря, меньше стало людей, придерживающихся традиционных культурных норм, а именно представителей дворянства, священства, офицерства, купечества, зажиточного крестьянства, значительной части мыслящей интеллигенции, то есть основных страт, определяющих культуру общества.
Как ни крути, любая культура по определению имеет религиозные корни, а мораль и религия – это почти синонимы. Так что кризис морали, или моральная катастрофа, является производной от катастрофы культурной.
Если на Западе послевоенное «потерянное поколение»[172] просто стремилось наверстать упущенные во время войны радости жизни, то большевистская диктатура осуществляла слом традиционной морали на совершенно иных основаниях. Моральным большевики считали только то, что способствовало диктатуре пролетариата и построению коммунизма, а классовые цели они оправдывали любыми средствами. Ленин подчеркивал: «Всякую такую нравственность, взятую из внечеловеческого, внеклассового понятия, мы отрицаем. <…> Классовая борьба пролетариата и ее методы не могут быть обсуждаемы и осуждаемы с точки зрения какого-либо незыблемого нравственного мерила…»[173].
«В каком смысле отрицаем мы мораль, отрицаем нравственность? <…> В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога. Мы на этот счет, конечно, говорим, что в бога не верим…»[174].
Православную церковь Советская власть воспринимала как неотъемлемую часть старой модели государственного устройства и системы ценностей и потому видела в ней идеологического и политического противника. Епископ Феофан Затворник[175] предупреждал: «Когда же всюду заведут самоуправство, республики, демократию, коммунизм – тогда Антихристу откроется простор для действования. Сатане не трудно будет подготовлять голоса в пользу отречения от Христа… <…> Вот когда заведутся всюду такие порядки, благоприятствующие раскрытию антихристовых стремлений, тогда явится и Антихрист»