— Пошел за сигаретами.
— Он что, спятил? Оставил судно без присмотра!
— Мартыныч меня попросил здесь побыть, — заступился Мальчик. — Он же только на пять минут…
— Что старый, что малый — ума одинаково, — совсем разозлился Рудик. — Ну ладно, мы поговорим с ним.
Мальчик обиделся. Сильно. Не за себя, конечно, а за Мартыныча. Он сел на ступеньку трапа и снизу вверх бесстрашно посмотрел на Рудика.
— Между прочим, — отчетливо сказал он, — сейчас не Мартыныча вахта. Так что неизвестно еще, кто спятил.
Рудик поморгал растерянно, пожевал губами и наконец спросил:
— Слушай, а ты не думаешь, что за такие слова я могу треснуть тебя по шее?
— Можешь. Это ведь безопасно. Я сдачи дать не сумею.
Рудик отступил на шаг и взглянул на неожиданного спорщика с интересом.
— Слушай, а почему ты, между прочим, говоришь мне «ты»?
— А как надо? «Вы»? — язвительно спросил Мальчик.
— А почему бы и нет? Я, кажется, старше тебя.
— Мартыныч тебя тоже старше, а ты с ним как разговариваешь?
— Ну вот что. Выметайся на берег и больше не суйся на судно.
Мальчик встал. Не обернувшись даже, он легко прыгнул вверх, на две ступеньки трапа, и взбежал на спардек. Оттуда, с высоты двух метров, он совсем уже безбоязненно ответил:
— Зря распоряжаешься. Я не к тебе прихожу, я к Мартынычу.
— Больше не будешь приходить, — сказал Рудик, измеряя взглядом высоту трапа.
— Буду! — весело и отчаянно сказал Мальчик.
— Не будешь, — сказал Рудик. — Все равно завтра это корыто в док уволокут.
— Завтра? — спросил Мальчик растерянно. — Уже?
Он знал, что это будет, но не верил, что так скоро.
Значит, опустеет причал.
Уедет Мартыныч.
Останутся они вдвоем с Чипом. И будет им не очень-то весело.
И все же не это главное. Главное — сама баркентина.
— Значит, сделают из нее ресторан? — тихо спросил Мальчик.
— Само собой. Подлатают, покрасят, поставят у Большого моста. Вывеску повесят: «Добро пожаловать, дорогие посетители. Заходите на кружечку пива».
Мальчик прищурился.
— А ты и рад.
— А чего мне плакать? Всю жизнь я, что ли, должен караулить эту посудину? — Рудик смотрел уже не сердито, а с усмешкой.
А в Мальчике закипела злая досада.
— Я не про то, — сказал он. — Караулить, конечно, плохо. Но ты… Она же как живая, а ты радуешься, что ее убьют.
— Ах, какие нежности! «Живая»! «Убьют»! По-твоему, лучше, если ее пустят на дрова?
— Лучше! — с отчаянной убежденностью сказал Мальчик. — В сто миллионов раз лучше! Ты просто не понимаешь! Ты не понимаешь ни-че-го!
— Умник! — опять разозлился Рудик. — Философ…
Вообще-то в слове «философ» не было ничего обидного, но каким голосом он это сказал! Будто о бумажке какой-нибудь. И словно гребнем волны Мальчика хлестнула короткая злоба. За себя, за Мартыныча, за баркентину.
— А ты… — со звоном сказал он. — Ты трус!
Рудик откачнулся, словно для того, чтобы взять разбег по трапу. Но не сделал ни шагу.
— Интересно… почему я трус?
— Потому что ты ее боишься. — Мальчик повел рукой над баркентиной. — Я теперь знаю: ты ее ненавидишь, потому что боишься. Ты знаешь, что не справился бы с ней. Ты никогда не смог бы командовать ею в море! Там паруса и ветер! А ты… Ты же не отличишь бом-кливер от апселя! Какой ты капитан!..
Рудик прыгнул вверх по трапу. Мальчик пронесся через спардек, слыша за собой тяжелый топот, слетел вниз по второму трапу, промчался между фальшбортом и надстройками на корму. Рудик не отставал. Мальчик прыгнул на планшир, а с него — на ванты бизань-мачты.
— Не смей! — крикнул Рудик.
Мальчик не ответил. Мартыныч не разрешал подниматься на ванты, но теперь было все равно. Легко, почти бегом, начал Мальчик взбираться по зыбким перекладинам. Ванты тяжело заколебались: Рудик лез по пятам.
Только один раз Мальчик посмотрел вниз. Он не опасался, что Рудик догонит. Потом он, не слушая криков Рудика, смотрел все время вверх, на полукруглую площадку крюйс-марса, которая становилась все ближе.
Стучало сердце. Но не от страха. Мальчик не боялся высоты. Не боялся он и ветра, который все нарастал и обтекал его ровным шумящим потоком (рукава у локтей и широкий белый воротник трепетали как флажки).
И вот марсовая площадка оказалась над головой. В квадратном вырезе ярко синело небо. Изловчившись, Мальчик ухватился за край, подтянулся и выбрался на марс.
Ух какой огромный был мир! И небо, и облака, похожие на тугие паруса. Отсюда, с двадцатиметровой высоты, река вовсе не казалась широкой, зато совсем близко, за игрушечными крышами, башнями и колокольнями серебристо-синей стеной вставало бескрайнее море.
— Чип, смотри, — торопливо сказал Мальчик и высадил малыша на ладонь.
Чип затих.
— Тебе страшно? — спросил Мальчик.
Чип шепотом сказал:
— Мне ни к-капельки не стр-рашно. Пр-росто я не мог пр-редставить…
Из квадратного отверстия показалась голова Рудика. Лоб его был мокрым, волосы спутались.
— Слушай, спускайся давай, — миролюбиво попросил он. — А то нам обоим попадет.
— Чип, в карман.
Мальчик не взглянул на Рудика и скользнул в люк на другом краю площадки.
Теперь они спускались по разным вантам: Рудик старым путем, а Мальчик — к другому борту. Чем ниже, тем злее делался Рудик.
— Акробат недорезанный! — ругался он. — Башку свернешь, а мне отвечать, да?
— Сам не сверни, — откликнулся Мальчик.
Рудик с трех метров прыгнул на палубу и кинулся к другому борту, чтобы сцапать мальчишку.
Но Мальчик увернулся.
— Душу выну, — сказал Рудик.
Мальчик убежал на нос и прыгнул на гладкое наклонное бревно бушприта. Бушприт был толстый, не обхватить, и под ним натянута была предохранительная сеть. Но все-таки Мальчик думал, что Рудик сюда не пойдет и можно будет дождаться Мартыныча.
Рудик пошел.
Мальчик, покачиваясь, побежал вперед. Бежал, пока под ногами не оказался нок бушприта — узкий, выкрашенный белым конец. Мальчик взялся за штаг — стальной трос, идущий к верхушке мачты, — и повернулся к Рудику лицом. Тот подходил осторожно и все-таки неотвратимо.
— Ну, все, — с удовольствием произнес он, когда был в трех шагах.
И тут, взявшись передними лапками за край кармашка, высунулся Чип.
— Убир-райся! — потребовал он. — Пр-рочь!
Рудик никогда не видел говорящих лягушат. Понятно, что он вздрогнул. А когда идешь по бушприту, вздрагивать не надо. Нога у него скользнула с гладкого ствола, Рудик замахал руками и полетел в сеть.
Он даже зарычал, стараясь выбраться к форштевню и опередить мальчишку.
Но Мальчик не спешил на палубу. Ему надоела эта пустая игра. Злой задор его угас. Надо было уходить. Не убегать, не спасаться, а уйти, чтобы навсегда остаться победителем.
До воды было метров пять или шесть, но сейчас эта высота казалась нестрашной по сравнению с высотой марсовой площадки.
Мальчик щекой коснулся стального штага: прощай, баркентина. Потом ладошкой прикрыл карман с Чипом и прыгнул солдатиком…
— Жив? — спросил Мальчик у Чипа, когда выбрались на дамбу.
— Вот это пр-риключение! — затараторил Чип. От возбуждения он рассыпал свои «р-р», как горох по палубе. — Я думал, мы угр-робимся! Вот это тр-рюк! А как я его пер-репугал! Как он тр-рахнулся!
— Чип, а как ты узнал, что Рудик нас догоняет?
Чип немного смутился.
— Смотр-рел. Я в кармане проковырял дыр-рочку. Кр-рошечную. Ты не сердишься?
— Не сержусь… Чип, я побегу домой. Надо высушить и выгладить одежду, пока не пришли мама с папой. Ведь что будет, если я им в таком виде покажусь…
— Стр-рах подумать, — согласился Чип.
— Они хотели купить сегодня торт к чаю. Все-таки день рождения… Слушай, Чип… Я бы тебя пригласил, но ведь поднимется такой переполох. Да ты и не ешь торт.
— Я питаюсь комар-рами, — гордо сказал Чип…
Вечер оказался невеселым. Давно уже Мальчик высушил и выгладил свою праздничную одежду, а мама с папой все не приходили. Мальчик не знал, что они во всех магазинах ищут Самый Лучший Торт, и ему было грустно.
И стало бы совсем плохо, если бы не подарок Чипа. Мальчик взял в ладони зеркальце. То зеркальце, в котором отражались когда-то южные звезды и айсберги, ураганные волны и стаи летучих рыб. Оно будто согревало ладони и нашептывало сказки.
Мальчик сел на подоконник. Сейчас в зеркальце отражалась улица. Булыжная мостовая с травинками среди камней, старые дома с высокими крышами, маленькая девочка со скакалкой и тополя с последними отблесками солнца на верхушках.
Над тополями поднимались мачты баркентины.
Завтра этих мачт уже не будет. Баркентину уведут в док, подремонтируют, а потом… Потом она уже не будет кораблем. Запах жареных котлет вытеснит из всех закоулков запахи моря и просмоленных канатов.
Ну чем он мог ей помочь?
Солнце совсем ушло, только на маленькой тучке, легкой и белой, задержался его последний свет. Пониже тучки разгоралась звезда. Та самая.
Посмотришь на улицу — звезда чуть видна. Посмотришь в зеркальце — она там яркая-яркая. Видно, зеркальце и в самом деле «не пр-ростое».
Оттого, что было невесело, Мальчик вспомнил считалку. Она ведь помогала в трудные минуты. Нет, он ничего особенного не хотел, просто так он начал говорить эти слова:
Тучка — светлый парашют,
Очень я тебя прошу:
Прогони мою беду,
Позови мою звезду.
Пусть она, как яркий лазер,
Луч пошлет…
В этот миг показалось ему, что звезда стала еще ярче и разбросала по сторонам тонкие, как струны, лучи. Будто даже один луч ударился в зеркальце и со стеклянным звоном ушел в сторону. Но это уж точно показалось. Наверно, из-за того, что в коридоре весело затарахтел звонок.
Пришли родители.
Торт, который они принесли, был размером почти со штурвал. Его украшал кремовый корабль с пушками, флагами и пузатыми парусами. А по краям торта мама воткнула одиннадцать тонких свечек.