образил пытку. На туловище коня, превратившемуся в сплошное месиво из грязи, пота, крови и пены, он отыскивал нетронутые места и посылал удары туда. Или же бил по кровавым ранам. Дыхание жеребца стало таким хриплым и громким, что оно перекрывало топот копыт. Турсун прекрасно понимал, что он убивает стоящего немалые деньги скакуна, скакуна, который ему не принадлежит, за которого он отвечает и который честно отдал ему все свои силы. Но что значило это преступление по сравнению с тем преступлением, которое он совершил по отношению к Урозу?.. Скорей доскакать… скорее узнать – только это сейчас и имело значение. И Турсун коленями, чреслами, всем своим телом поддерживал умирающую лошадь. И он преуспел в своем намерении. Вороной жеребец свалился лишь тогда, когда доскакал до конюшен.
В первое мгновение саисы от страха разбежались. В этом старике с горящими глазами и остановившимся взглядом, без чалмы, с непокрытой всклокоченной головой, и в этой грязной, изможденной и окровавленной лошади невозможно было узнать тех превосходных, составляющих прекрасную пару всадника и жеребца, которые совсем недавно выехали из загона. Наконец кто-то из них воскликнул:
– Аллах всемогущий! Это же ведь великий Турсун!
Кто-то спросил:
– Неужели в степи объявились волки?
– Или разбойники?
Они приблизились к Турсуну, но тут же отпрянули. Конь тяжелой глыбой свалился с ног. Конюхи кинулись помогать старому чопендозу. Но им не пришлось вытаскивать его из седла, не пришлось поднимать. Турсун давно понял, что именно так окончится его скачка, и был готов к этому. Конюхи смотрели, как он стоит над агонизирующим скакуном.
Они спрашивали дрожащими голосами:
– Что случилось? Что случилось, о Турсун?
Турсун, словно не слыша их, буркнул:
– От Уроза новости есть?
Вопрос этот, судя по всему, испугал саисов больше, чем все, что они только что увидели. Они переглянулись с суеверным ужасом.
– Откуда… как ты узнал?.. – пробормотал старейший из них.
Турсун схватил старика за край его ветхого чапана. Изношенная ткань разорвалась пополам.
– Какие новости? – крикнул Турсун.
– От «малого губернатора» прискакал гонец… – пробормотал саис. – Уроза уже нет в больнице… Он разбил окно и исчез… И с тех пор больше никаких вестей…
Турсун покачнулся… Казалось, сейчас он рухнет рядом с конем. Но он устоял на ногах. Послышался почтительный шепот:
– Как он страдает!
– Как он любит сына…
Турсун смотрел на коня. У того из ноздрей пузырями пошла кровавая пена. Он издыхал.
«Я наказал его вместо себя? – думал Турсун… Или хотел наказать себя таким образом?»
Он подумал о Джехоле… тот не смог помочь Урозу победить, а помог другому… который сломал ногу Урозу… Несравненный конь, лучший во всех трех провинциях… И стал инструментом колдовства… Джехол… Даже Джехола у Турсуна не осталось… Неужели у него действительно теперь ничего не осталось?
Он вдруг резко повернулся и зашагал к своему дому. Там отдыхал Гуарди Гуэдж… Единственный человек на свете, который все понимал, знал все заранее и не осуждал. О, как сейчас Турсуну нужен был Гуарди Гуэдж!
– Пращур ушел вскоре после тебя, – сказал вполголоса Рахим.
– Куда? – спросил Турсун.
– Он никому не сказал, – ответил Рахим по-прежнему вполголоса. – Только очень просил передать тебе привет и огромную благодарность от него.
Турсун прилег на чарпай, закрыл глаза. И внезапно ощутил такое одиночество, что ему на мгновение показалось, будто и собственное сердце перестало его слушаться… «Уроз! Уроз! Где ты?» – кричала душа Турсуна… И он понял вдруг, что только сын ему и нужен. «Но тогда что же получается, – спрашивал себя Турсун, – значит, я люблю его?» И тут же у него в голове возник новый вопрос:
«А если бы он вернулся победителем?»
Турсун представил себе горделивое, презрительное, торжествующее лицо сына и на мгновение почувствовал к нему ненависть… Но потом увидел в этих глазах, беспощадных к другим, взгляд, обращенный к нему с надеждой, с тайным желанием быть признанным, одобренным. Те же глаза, что тогда, перед домом в степи.
«Уроз… Уроз…» – прошептал Турсун… Он зажал себе рот рукой, чтобы заглушить стон отчаяния и нежности, стон, через который выходила из него его великая гордыня.
Больше Турсун думать не мог. Во всем его теле начались страшные боли. Когда первый приступ прошел, Турсуну вспомнилась сегодняшняя скачка.
«Это я расплачиваюсь за мою молодость сегодняшнего утра, – подумал он. – В моем возрасте такие вещи даром не проходят».
Ему послышался голос Гуарди Гуэджа. «Старей быстрее», – говорил тот.
– Чем я могу тебе помочь, о Турсун? – спросил Рахим.
Открыв глаза, Турсун увидел шрамы на щеках мальчика. Его первая несправедливость… первая низость… Нагайка… Она лежала рядом, в изголовье… Любимая, священная… Ременная плетка рядом с лицом… Отвратительный запах кожи, крови, пота… Замученный конь…
– Возьми нагайку, – сказал Турсун Рахиму. – Спрячь ее, закопай… Не хочу больше ее видеть… никогда.
Часть третьяПАРИ
IДЖАТ
Плато, на котором находился караван-сарай, было небольшим. Очень скоро Уроз и Мокки добрались до ущелья, прорытого горным потоком. А полуразрушенный караван-сарай исчез за поворотом.
Уроз повернулся к саису, шедшему позади Джехола, и сказал:
– Недолгим будет переход. Посмотри на небо.
Солнце опускалось меж двух вершин, словно втягиваемое в гигантский колодец. Оттого, что свет его был ограничен двумя стенами, диск солнца казался еще более тяжелым, еще более огненным. И цвет его был странным: темно-пурпурным, чуть ли ни черным. Мокки сказал сиплым голосом:
– На солнце уже ночь.
– Иди впереди коня, – сказал Уроз. – Я буду чувствовать себя спокойнее.
Долговязый саис повиновался. Проходя мимо Уроза, он вопросительно взглянул на него своими покорными, несчастными глазами. «Почему он мне так говорит? – читалось в этих глазах. – Какая опасность тебе грозит, когда я иду позади?»
Мокки обогнал Джехола и пошел вперед, сутулясь больше обычного. «Трусливая, рабская душа, как сырые дрова, гнилые и безжизненные, – подумал Уроз. – Ничего, придет время – я сумею разжечь в тебе огонь».
Они недолго искали место для ночлега. Сумерки еще не окончательно сгустились, когда тропа, по которой они поднимались, неожиданно расширилась, превратившись в овальную площадку, где речка, успокоившись, образовала небольшое озерцо. Вокруг росли жесткие кусты и узловатые деревья. Лучшего места для отдыха не придумаешь.
– Ссади меня с коня! – приказал Уроз.
– Сейчас, сейчас. Минутку, – заторопился Мокки. Обычно такой быстрый и счастливый, когда речь вдет об оказании услуги, тут он подошел к Джехолу нерешительно. Сильные его руки, так хорошо помогающие, на этот раз были глупо неловкими, медлительными. Чтобы приподнять Уроза и опустить на землю, ему потребовалась уйма времени. При этом он чувствовал, как из-за этих неловких движений все тело Уроза, пышущее жаром, судорожно сжимается. Коснувшись ногой земли, Уроз хрипло и пронзительно вскрикнул. То был стон человека, не умеющего, не привыкшего стонать.
– Я тебе сделал так больно? – воскликнул Мокки.
Левая нога Уроза изогнулась под каким-то невероятным углом.
– Нога, нога… – прошептал Мокки.
Он встал на колени, протянул руки к сломанной ноге. Уроз оттолкнул его, схватил обеими руками сломанную кость и вправил ее, не издав ни единого звука. Потом плавно откинулся назад. Лицо его оказалось напротив лица Мокки. То ли от сгустившихся сумерек, то ли от невероятной усталости у его лица был пепельно-мертвенный цвет.
– Это я сделал тебе так больно? – повторил саис.
– Недостаточно, чтобы убить, – ответил Уроз.
Сказал, словно выдохнул из себя жар, смешанный с желчью.
Мокки отшатнулся от него и опустился на колени.
– Уроз… о Уроз… – воскликнул он.
Он качнулся вперед, как при молитве, и тихо повторил:
– Уроз… о… Уроз.
И еще раз совсем тихо, как шепот воды:
– Уроз… о… Уроз.
Но человек, к которому обращались слова, исчез. Мокки казалось, что в потемках, быстро сгустившихся у земли, он еще различает что-то больше похожее на тень или на неровность почвы, чем на человеческое тело. Уроз, поглощенный землей?.. Погребенный…
– Не может быть, – прошептал Мокки.
Ему хотелось дотронуться до неотчетливой материи, лежавшей перед ним, он вспомнил об ужасном подозрении Уроза, сына Турсуна, своего хозяина. Подозрении в его адрес, верного слуги Мокки.
– Не может быть! – повторил он.
У него вдруг заболела голова. Он медленно встал. Огляделся вокруг и не узнал местности. За несколько мгновений наступила ночь, быстрая и неслышная. Мгла охватила склоны ущелья, и лишь наверху видны были гребни гор. Мокки помотал головой, отказываясь верить своим глазам. Он ничего не понимал и не верил ничему из того, что его окружало. Почему и как он здесь оказался? В этом колодце, в этой засаде?
– Нет, нет, не может быть, – крикнул он в эту пришедшую с гор ночь.
На его хриплый крик ответило ржание. Джехол… Тот звал его… звал на помощь… Джехол, его друг, его дитя… Мокки показалось, что все вокруг опять стало обретать жизнь, смысл, что на горизонте забрезжила истина. Теперь он снова понимал, что надо делать и в каком порядке. Снять с Джехола мешки и седло. Напоить его и накормить. Зажечь костер… Приготовить пищу. Конь встряхнулся от удовольствия, когда Мокки взял его под уздцы.
– Идем, брат, идем! – шептал саис. Все сделаю, ты будешь, как принц. Идем!
Не успел он ступить и шага, как из темноты послышался резкий приказ:
– Оставь коня на месте. Возле меня, – произнес голос Уроза.
Горло Мокки пересохло. Лишь в силу привычки он сумел спросить: