«Что это, предчувствие?», – спрашивал себя Турсун. И пока он продумывал, взвешивал, оценивал мнимые или подлинные достоинства прочих, его не покидало беспокойство.
Он думал о том, что Уроз после того, как удалось выкупить Джехола, как бы стал незаметен в имении. На рассвете он уезжал на коне в степь. А возвращался уже в потемках, обессиленный, в пене и в поту. Затем отводил Джехола в конюшню, спал рядом с ним. А на следующий день – то же самое. И так каждый день… Вот и сегодня утром он тоже исчез…
– Ну вот, теперь наконец полный порядок, – воскликнул управляющий.
Эти слова относились к писарю, следовавшему за ним и записывавшему имена гостей и номера их мест. Затем он обратился к Турсуну:
– Мы вовремя закончили, друг мой. Посмотри.
По аллеям между высокими деревьями на лужайку уже выходили первые гости. Это были, как и следовало ожидать, наиболее обездоленные люди, желавшие показать своей поспешностью, как они ценят оказанную им честь.
– Ну ладно, – кивнул головой Турсун. – Мне еще надо осмотреть, что сделано для размещения лошадей.
Он посмотрел на блестящий шелковый чапан кремового цвета в зеленую полоску, который обтягивал живот его друга, и добавил:
– Да и сменить рабочую одежду на праздничную.
Как обычно, люди Турсуна отлично выполнили свою работу. За рядами деревьев и вдоль длинной линии коновязей все было приготовлено. Для коней заготовили горы фуража и огромные баки воды.
– Хорошо, – похвалил Турсун за работу старшего саиса. – Иди, Аккуль, переоденься к празднику. Старые слуги уже там.
– Можно мне высказать просьбу, о Турсун? – опустил глаза Аккуль.
– Давай, да побыстрей, – ответил Турсун.
– Очень прошу, позволь мне, чтобы придать моей семье больше почета, привести с собой Мокки, моего будущего зятя, – попросил старший саис.
Турсун подумал: «Одним больше, одним меньше, в этой толпе, на краю пруда…» И дал разрешение:
– Приводи.
Он подобрал уздечку и самым что ни на есть безразличным тоном спросил:
– Уроза видел?
– Сегодня утром он опять взял Джехола, – сказал Аккуль. – Но попозже обычного.
Турсун застал Рахима перед дверью дома. Бача, как обычно, поддержал ему стремя, но только сейчас его движения были совсем скованными. Прямой будто манекен, ое едва-едва смел двигаться из-за своей новой одежды, состоящей из вышитого кафтана и сандалий с загнутыми носками, надетыми им впервые в жизни. Кроме того, вокруг старой бедной тюбетейки была накручена еще чалма из переливающегося шелка – подарок хозяина.
Турсун препоручил коня Рахиму, а сам пошел в комнату. Там, на чарпае с гладким, как отполированная доска, покрывалом лежала, во всем величии и простоте, парадная одежда Турсуна, вычищенная, выглаженная, уложенная так, что были видны ее естественные складки. Натуральный шелк-сырец чапана, плотный и легкий одновременно, цвета – самого теплого, самого богатого – золотисто-коричневых осенних листьев был мягок, скромен и лишен каких-либо украшений.
«Это был приз за мой последний бузкаши. Прошло уже пять лет», – подумал Турсун. Происходило то в соседней провинции и, несмотря на свой совсем уже немолодой возраст, он вырвал козла, вырвал у самого Круга справедливости из рук Максуда Грозного, молодого гиганта из Мазари-Шарифа, в тот самый момент, когда тот уже был готов издать торжествующий крик «Халлал».
Надев этот чапан, Турсун вновь оседлал коня и велел Рахиму сесть на круп. Не оборачиваясь, спросил:
– Уроз не приходил?
– О, хозяин, я бы сказал сразу, – воскликнул Рахим. – А ты ждал его?
– Крепче держись за седло, – приказал Турсун.
И погнал галопом.
Он проскакал так мимо конюшен, коновязей, где теперь уже было много лошадей, и углубился в одну из аллей, по которым можно было выехать на лужайку перед Озером Почета. Остановился только у края ковра, расстеленного вдоль берега. Рахим спрыгнул, помог хозяину спешиться и застыл неподвижно.
– Ты что, не знаешь, куда отвести лошадь? – недовольным голосом спросил Турсун.
– Конечно… сейчас… отведу, – забормотал слуга.
И двинулся медленным, неуверенным шагом, словно под ним колебалась земля. Он то и дело закрывал и открывал глаза, не веря тому, что видел вокруг. Столько красоты, роскоши, людей, стоящих над другими людьми!
Пока Турсун отсутствовал, гости все прибывали и прибывали, причем каждая волна все выше и выше рангом. В отличие от первых гостей эти уже не оставляли коней у коновязей. Они подъезжали верхом на поляну, а конюшие из их свиты или саисы имения занимались лошадьми. Это движение коней, сильных и красивых, с яркими богатыми седлами, со сверкающими удилами, оживляло просторные лужайки между водной поверхностью и деревьями. Их хозяева горделиво и величественно шествовали к мягким сиденьям в тени деревьев и там предавались отдыху. Землевладельцы, богатые и знатные купцы надели лучшие свои чапаны, навертели самые красивые свои тюрбаны, тогда как высокопоставленные чиновники были одеты по-европейски, но их туалет дополняли тончайшего и мягчайшего каракуля шапочки кулах. А вот появились и чопендозы в новой для провинции одежде, в которой они участвовали в Королевском бузкаши.
«А Уроз? – задавал себе, не переставая, вопрос Турсун. – Ведь он же дал мне слово».
По мере того, как все новые и новые всадники подъезжали и толпа людей увеличивалась, ему становилось все труднее совладать со своим беспокойством. Когда нетерпение подкатывало к самому сердцу, Турсун сердито говорил себе: «Да успокойся ты, старик! Урозу, как инвалиду, все прощается. Еще успеет. Ну не допустит он такого оскорбления благопристойности, не позволит себе нарушить приличия. Еще есть время…»
А время бежало быстро. Уже братья и сыновья Осман-бая соскакивали со своих коней и приветствовали гостей от имени хозяина имения, который, согласно правилам, ожидал на пороге своего дома, чтобы встретить, когда они покажутся, как и положено, в последний момент, гостей самого высшего ранга.
Время шло. Но вот и люди, имевшие привилегию появляться позже других, были уже все на местах. И тут за деревьями послышался тройной клаксон автомобиля. Открытая, широкая и длинная машина огненно-красного цвета выехала из-за деревьев. На заднем сиденье Осман-бай и губернатор провинции сидели по обе стороны от Салеха, почетного гостя. Впереди, рядом с шофером, сидел изможденный и почти слепой старик, одетый в лохмотья: самый почитаемый в Меймене святой человек. А рядом с ним – вождь племени пуштунов, которых великий эмир Абдуррахман, после победы над ними, поселил в степи. У него была мощная шея, могучий торс, кудрявая борода, а на ремне через плечо висело инкрустированное ружье, и черный кафтан перекрещивали от плеча и до колен патронташи. Вплотную за автомобилем подъехала верховая группа, в том числе два личных слуги Осман-бая, секретарь губернатора и еще один пуштун, очень высокий, очень стройный и тоже с ружьем. Глаза его нагло и вызывающе разглядывали все вокруг и, казалось, надсмехались надо всем и надо всеми. Он предоставил своим спутникам кинуться к дверцам красной машины и, хотя был, судя по всему, и сам у кого-то на службе, бросил поводья своего коня саису.
Осман-бай, в одежде и тюрбане из китайского шелка кремового цвета с золотым отливом, величественно вышел из автомобиля. Губернатор Меймены в темном костюме, с серым галстуком и шапочкой из каракуля, тоже с достоинством покинул машину. А вот Салех, едва освободившись от их контроля, вскочил с ногами на сиденье и так стоял, оглядываясь по сторонам. Все видели его прямую фигуру с шапкой из волчьего меха, а на его спине – словно звезду – белую шкурку новорожденного ягненка. Его встретил шепот одобрения, а когда Салех поднял над головой вымпел, выигранный на королевском турнире, шепот перерос в мощный гул. Одним прыжком выпрыгнул он из машины, и высокие каблуки его коротких сапожек утонули в мягких коврах.
Турсуну хотелось плеваться… Турсун переживал за свою профессию. За великую игру, которой отдал всю жизнь. За свою провинцию. Он подумал об Урозе, о его молчаливом гоноре, и ему стало легче. Но и тяжелее… Уроз не пожелал явиться, тогда как хозяин имения был здесь.
Осман-бай обратился к Турсуну с почтением и дружеским расположением:
– Оставайся с нами, наш славный Главный Конюший и прославленнейший из чопендозов… Пойдем попробуем вместе, в прохладной тени, что-нибудь приятное, после чего перейдем к банкету.
Он уселся между губернатором, святым человеком и вождем пуштунов, на ожидавшие их подушки, как раз посередине аллеи деревьев, посаженных к востоку от пруда. Турсун присел возле них. А длинный, худой иностранец со смеющимся нахальным взглядом встал, опершись о дерево за спиной своего вождя с патронташами. Слуги бегом поднесли кислое молоко, пирожные и фрукты. И пока чиновники подходили один за другим целовать плечо Осман-бая, Турсун своими дальнозоркими глазами в отчаянии прощупывал все ряды гостей до последнего.
Так он увидел в глубине Мокки в новой одежде, с рукой, лежащей на плече будущего тестя. Лицо его расплылось в улыбке. «Он мечтал стать чопендозом и, видит Пророк, мог бы им стать, – подумал Турсун. – Хотел убить своего хозяина, чтобы захватить красавца-скакуна и предаться разгульной жизни со шлюхой… и чуть было не добился этого.
А вот теперь все у него устроилось, скоро будет семья, и он всем доволен… Ему хватило одной переделки, чтобы раз и навсегда отделаться от всех своих демонов… А вот Уроз…»
Турсун поймал себя на том, что лица, которые он разглядывал, превратились в сплошную одинаковую массу. Это было помрачением не зрения, а ума. «Как, – спрашивал себя Турсун, – неужели я вдруг захотел для Уроза такой же судьбы: домик, кусочек землицы, жена на кухне, сопливые детишки и смех счастливого дурачка?» Он вспомнил волчью усмешку на неумолимых и ненасытных губах сына и почувствовал, как бальзам гордости за него, попав в его кровь, взбодрил ее, заставил веселее бежать по стариковским жилам. У Уроза никогда не будет обеспеченной старости, безопасной жизни, уюта, тихой норки.