«Я сам виноват, — подумал Турсен. — Урос был на моей стороне, он помог бы мне дальше»
Но тут он язвительно усмехнулся. «Урос! Он не смог даже на Джехоле, на лучшем из коней, выиграть шахское бузкаши!»
И он усмехнулся вновь, охваченный злорадством и мрачным удовлетворением.
Но наслаждаться этим победным чувством он смог недолго. Ужас объял его, и, несмотря на жару дня, его зазнобило.
Чего он испугался? Кого? Турсен замотал головой. Не думать, не спрашивать себя…
В Калакчаке у него это получилось.
Его мысли все настойчивей и горше кричали ему о том, что он трусливо пытался сохранить от себя самого в тайне. Он увидел образ человека, увидел так четко, словно в зеркале. И от этого образа ему захотелось бежать. Умчаться прочь.
И он ударил плеткой по крупу коня. Но тот был без сил. Скачка и прыжки, к которым Турсен его принуждал, сломили его. Он не мог скакать быстрее, он слишком устал. Турсен прекрасно это чувствовал, и знал, что может произойти, если он будет заставлять коня скакать дальше. Он вспомнил сегодняшнее счастливое утро, их общую скачку, и обоюдную радость. Инстинкт старого чавандоза твердил ему, что он должен был сойти с коня, поблагодарить его, и обтерев степной травой подождать пока его дыхание успокоится, а потом медленно отвести его домой. Но сильнее всего сейчас был в Турсене страх.
Страх узнать самого себя. И он вновь начал хлестать бока коня, на которых уже были раны. Но тот смог сделать только пару жалких скачков. Турсен хотел было ударить его вновь, но тут опустил руку.
Напрасно он пытается убежать от самого себя, сейчас он понял это.
Конь пошел шагом и Турсен бросил поводья. К чему торопиться? Теперь ему нужно время, чтобы привыкнуть к этому новому лицу самого себя, которое он так долго скрывал.
Лицу предателя. Потому что он предал всех, а больше всего своего собственного ребенка.
В ту же минуту, когда он услышал о шахском бузкаши, он испугался. — Урос сможет там победить.
В трех провинциях, в знаменитых состязаниях с дорогими призами, Урос мог побеждать спокойно. Там, еще задолго до него, Турсен праздновал свои собственные великие триумфы. Но только не в Кабуле! И если уж он должен был склониться перед силой судьбы и старостью, и не мог играть в Кабуле сам, то пусть там победит кто-нибудь другой, но не его собственный сын.
Ладно, человек должен смириться с тем, что в конце жизни его сбрасывают с трона, ограбив и избив — такова воля Аллаха. Но что это сделает его собственный сын, его маленький мальчик, чьи первые шаги он наблюдал, и который сейчас высокомерно и неблагодарно столкнет его вниз окончательно — нет, это уже чересчур! Всевышний не допустит этого, нет!
«И поэтому я и желал, — продолжал размышлять Турсен. — Да, в глубине души я этого тайно желал, чтобы Урос проиграл. А разве не говорят, что Аллах лучше всего слышит просьбы стариков на пороге смерти? И Аллах услышал меня. Урос лишился удачи».
Черный жеребец внезапно остановился. Солнце стояло в зените, и тень всадника и коня, выглядела короткой темной полосой.
«Нет, Урос не упал сам. Только не такой всадник, не такой искусный наездник как Урос… Чужая, враждебная сила, порча злого колдуна — сбросила его с лошади. Кто наслал ее на Уроса? Кто сглазил его?»
И Турсен пришпорил коня. Плетка вновь хлестала раненные бока животного.
Турсен не пытался больше убежать от себя самого: страх за Уроса гнал его вперед. Лучшая клиника… лучший уход… не беспокойтесь, сказали ему… Это все было слишком просто. Нет, злое проклятие отца не снимешь так легко. Оно будет действовать дальше, всесильное и непреклонное. Произойдет что-то непредставимое, что-то ужасное.
«И я виноват во всем этом. Только я!» Вновь он услышал юный голос: «Отец, отец, что я могу для тебя сделать?»
Теперь Турсен бил коня безжалостно и жестоко. Лишь боль могла заставить его скакать дальше. Своей плеткой Турсен находил еще не истерзанные места на крупе коня — скачи дальше… дальше… не останавливайся…
Дыхание коня превратилось в хрип. Турсен знал, что это значит, он готов был забить коня до смерти, коня который ему не принадлежал, и который добровольно отдал ему все свои силы. Но это преступление было ничем по сравнению с тем мрачным роком, который собирался над его сыном.
«Скорее назад… назад! Узнать все так быстро, как только возможно. Важно только это!»
Вновь и вновь поднимал он руку с плеткой. И умирающий конь скакал дальше. Лишь перед конюшнями пал он на землю.
Конюхи не узнали всадника на покрытой пеной, кровью и грязью, лошади.
Но, в конце концов, один из них закричал:
— О, Аллах! Это же Турсен!
— На него напали дикие звери? Или разбойники?
Все они сбежались к нему. Когда конь, умирая, рухнул на землю, Турсен, предвидевший это, соскочил с седла так быстро, что ни один слуга не успел даже поддержать его за руку.
— Что случилось? Что с тобой случилось? — перепугано кричали они.
Но Турсен, словно не слыша их, спрашивал:
— Что с Уросом?
Этот вопрос запутал конюхов еще больше. С суеверным страхом смотрели они теперь на старого чавандоза.
— Но кто… Как ты это узнал? — спросил один.
Турсен так резко схватил его за ворот чапана, что оторвал его.
— Говори! — закричал он.
— Приехал другой посланник от маленького губернатора… Уроса больше нет в клинике. Он сбежал через окно… с того времени никто о нем ничего не знает.
Турсен закрыл глаза… но потом вновь взял себя в руки.
Конюхи зашептали в почтительном восхищении:
— Как сильно он переживает за сына, как он любит его.
Турсен взглянул на черного жеребца. Кровавая пена вытекала из его ноздрей. Он умирал.
«Должен ли я быть за это наказан?»
Он подумал о Джехоле, который прискакал к победе не под Уросом, а под другим седоком, и который позволил Уросу оступиться, — лучшая, надежнейшая лошадь всех трех провинций. Он был инструментом судьбы. Но сейчас у Турсена не было и его.
Турсен развернулся и зашагал в сторону своего дома. Там ждал его Гуарди Гуеджи… единственный человек на земле, который мог все понять, который все знал, и никого не стал бы осуждать.
Он один мог помочь.
— Предшественник мира ушел почти сразу же после того, как ты уехал, — тихо сказал Рахим.
— Куда? — спросил Турсен.
— Он никому ничего не сказал, — ответил бача. — Он только просил меня передать тебе привет и поблагодарить еще раз.
Турсен лег на курпачи и закрыл глаза. Он почувствовал себя совершенно покинутым и одиноким. Но сейчас для него был важен только один человек — его сын.
«Неужели я действительно люблю его?» — спрашивал себя Турсен. «А если бы он вернулся домой с победой?» Турсен представил себе его высокомерное, гордое лицо победителя.
И возненавидел его снова. Но лишь на одно мгновение.
Потом он заметил на этом лице глаза, которые смотрели на него с надеждой на одобрение, те же самые, как тогда, возле дома в степи.
— Урос… Урос… — шептал Турсен.
Он почувствовал сильнейшую боль во всех частях тела, такую сильную, что она перемешала его мысли. Турсен прикусил губы, вспомнив о сегодняшней дикой скачке. «Моя вернувшаяся, на одно короткое утро, молодость… Сейчас приходит расплата за это… В моем-то возрасте…»
И он вспомнил слова Гуарди Гуеджи — «Состарься, как можно скорее».
— Что я могу для тебя сделать, Турсен? — спросил его Рахим.
Чавандоз открыл глаза и посмотрел на рубцы, которые оставила плетка на щеках у мальчика. «Моя первая несправедливость…»
Плетка лежала на подушке, возле него. Его любимая плетка, которая привела к смерти черного коня.
— Возьми эту плетку, — приказал Турсен Рахиму. — Спрячь ее, зарой ее в землю. Я не хочу ее больше видеть. Никогда.
Часть Третья: Ставки
Джат
Плато, на котором стоял караван-сарай, было небольшим. Урос и Мокки быстро миновали его и вошли в ущелье, которое образовалось от протекавшей здесь горной реки. Развалины большого караван-сарая скрылись за скалами.
Урос повернул голову к Мокки, бежавшему позади лошади, и сказал:
— Мы не сможем уйти еще дальше. Посмотри на небо!
Вечернее солнце садилось между двумя горными пиками. Его свет, отражаясь от огромных боков скал, был странного, пурпурно-черного, цвета.
Мокки произнес заикаясь:
— Вот здесь как… Ночь сразу же приходит вслед за солнцем.
— Иди впереди меня, — сказал Урос. — Так я чувствую себя безопаснее.
Большой саис повиновался и прошел вперед. Проходя, он бросил на Уроса обиженный взгляд, словно спрашивая: «Почему ты так говоришь со мной? Неужели ты думаешь, что я ударю тебя в спину, если пойду сзади?»
Мокки побежал перед Джехолом и еще больше втянул голову в плечи.
«Трусливая, рабская душа. Без страсти, без огня, — думал Урос на него глядя. — Но подожди, придет время и я доведу тебя до белого каления».
Они быстро нашли место, где можно было расположиться на ночлег. Сумерки пока не сменились темнотой, и можно было видеть, когда штурмующая гору тропа, по которой они шли, вывела их на широкое плато.
Текущая вдаль река образовывала здесь небольшую запруду, на берегу которой росли высокие травы и редкий, сухой кустарник. Лучшего места для отдыха нельзя было и желать.
— Помоги мне спуститься, — приказал Урос.
— Сейчас, сейчас! — ответил Мокки.
Но он, который всегда с радостью торопился помочь, сейчас приблизился к Джехолу неохотно. И его сильные руки вдруг стали тяжелыми, грубыми и неповоротливыми. Чтобы спустить Уроса с седла на землю ему понадобилось очень долгое время… И все это время, он чувствовал, как по телу его хозяина проходят спазмы боли. Наконец он опустил его вниз и у Уроса вырвался хриплый стон: жалоба человека, который жаловаться не привык.
— Я сделал тебе так больно? — спросил Мокки.
Левая нога Уроса вывернулась в месте перелома.
— Твоя нога, твоя нога! — закричал саис.