Когда Турсен замолчал, бача посмотрел на него чуть разочаровано.
Ведь ему не рассказали про самое главное! И после секундного молчания, он спросил, пытаясь поймать взгляд Турсена:
— А про бузкаши? Ведь там тоже играют в бузкаши, правда?
Лицо старика омрачилось, он замолчал.
О, нет, он не забыл, он не может забыть, вот в чем дело, и картины воспоминаний обрушились на него с такой силой, как никогда раньше. Конь, который летит сквозь толпу врагов и бьет их копытами — был его конем. И всадник, который скачет, держась только одной ногой в стремени, и выхватывает шкуру козла у другого одержимого игрока — был он сам. И победитель, который бросает этот трофей в круг — был опять только он, он один, великий, величайший из всех чавандозов!
Старик сжал кулак, словно хотел с силой ударить Рахима. Тот испуганно отпрянул назад, не понимая, чем он мог прогневить великого Турсена, но даже сейчас в его взгляде читалось такое бесконечное обожание, что старик опустил кулак, развернулся и быстро пошел прочь. Пройдя пару шагов, он, не оборачиваясь, крикнул:
— Следуй за мной!
Дьявольский жеребец
Они прошли через двенадцать загонов, квадратных, окруженных глиняными стенами и соединяющихся между собой лишь узким проходом. Земля была уже горячей, хотя солнце еще не достигло зенита. В каждом углу загона стояла полностью оседланная и взнузданная лошадь, которую недавно привели сюда из конюшни и привязали веревкой к столбу.
Каждая лошадь излучала красоту и силу. Их длинные, заботливо расчесанные гривы и черные, коричневые, рыжие и белые шкуры блестели словно шелк, а широкие груди и мускулистые, красиво изогнутые шеи, говорили о мощи и выносливости, темпераменте и огне.
Сорок восемь: Осман Бей, хозяин этого имения, без сомнения, самый богатый человек во всей провинции Маймана. У его лошадей лишь одно предназначение — выигрывать бузкаши. И многие из них возвращались в конце сезона пораненными.
Единственным же господином княжеских конюшен был Турсен и когда лошади Осман Бея побеждали, то слава не обходила стороной и его. И это было справедливо: Осман бей давал лишь деньги, а все остальное делал Турсен.
Он сам покупал жеребят, сам занимался улучшением породы.
Он присматривал за тем, чем их кормят и на какой соломе они спят, был рядом, когда их объезжали и дрессировали. От скачке к скачке он наблюдал за ними, исправлял ошибки и открывал их скрытые возможности. Он лечил их раны и переломы. И если одно из этих благородных животных ломало себе ноги во время игр, или же было так тяжело ранено, что вылечить его было уже невозможно, то Турсен убивал его тоже сам, своими собственными руками.
Турсен знал не только силы и слабости всех лошадей Осман бея, но и возможности всадников-чавандозов, элиты, которая играла на этих лошадях. Выбирая коня и всадника, он просчитывал и талант, и темперамент обоих, чтобы пара была безупречной.
Пройдя от загона к загону, Турсен проверил всех лошадей. Возле каждой стоял он долгое время. Молча, в каком-то суеверном преклонении, следовали за ним конюхи, понимая, сколь многое зависит от этого обхода.
Когда весна подходит к концу, сезон бузкаши заканчивается: летние месяцы слишком жарки. Осенью он начинается снова. А между сезонами задачей Турсена было следить, чтобы изможденные животные набирались сил.
Сперва они должны полностью отдохнуть. Вечером им давали овес и ячмень, а днем добавляли особой смеси из сырых яиц и масла. Из-за этого они очень быстро становились сильными, но одновременно тяжелыми и покрывались жиром.
Затем следовал «кантар». В течении нескольких недель лошади, полностью оседланные и взнузданные, стояли в загонах. Пылающее солнце сжигало жир, раздражало нервы и учило животных терпению. Но сейчас, когда пришла осень, Турсен вновь должен был сделать выбор.
В то время как он, сопровождаемый конюхами, шел от загона к загону к нему присоединились еще несколько человек. Они тоже носили бедные, заношенные, истертые чапаны и туфли из плохо обработанной кожи. Но за их поясами, как и за поясом Турсена, были тяжелые плетки, и вместо бесформенных и грязных платков, которыми были обвязаны головы конюхов, они носили круглые шапки из овечьей шерсти с опушкой из меха лисы или волка.
Лишь они, кому неумолимые судьи присвоили звание «чавандоз», могли носить такие шапки.
— Ты знаешь, как их зовут? — шепотом спросил Рахим конюха стоявшего рядом.
— Конечно, — ответил тот. — Я всегда здесь, когда один из них приводит или забирает отсюда коня. Вон тот — Ялваш, а того зовут Бури.
— Ялваш… Бури… — повторил Рахим восхищенно.
Как все мальчики его возраста он видел уже многие бузкаши. Но это были непритязательные игры в кишлаках, с простыми наездниками на обыкновенных лошадях. Чавандозы же сражались только в особых бузкаши, провинция против провинции, чавандоз против чавандоза. И тот, кто хоть раз видел их в игре, не уставал рассказывать об этом своим родным и знакомым. И очень скоро эти слова передавали друг другу люди на базарах, чайханах, улицах и во всех поселках. Поэтому Рахим знал их имена, как и все дети имения, все бача прислуживающие на кухне, мойщики овощей, юные пастухи, посудомойки и садовники. Но сами чавандозы были для них созданиями недостижимо далекими… а теперь:
— Это Менгул… а это Музук, — говорил конюх Рахиму.
В последнем загоне Турсен остановился и подал знак. Чавандозы собрались вокруг него полукругом.
Рахим, чье сердце громко стучало, остался стоять рядом с конюхами позади толпы.
Он все еще не мог поверить своему счастью. Никогда еще ему не разрешали заходить в конюшни. И он подумал о своем отце, старом пастухе, который вместе со своей собакой и флейтой, пас каракулевых овец Осман бея где-то далеко в степях.
«Ах, если бы он мог увидеть меня сейчас, здесь, рядом с такими знаменитыми людьми!» — Рахим не мог оторвать от чавандозов восхищенного взгляда.
С какой важностью они там стояли.
Конечно, их чапаны были грязными и заношенными, но смотрели они из-под своих меховых шапок более гордо, счастливо и свободно, чем самые богатые беи провинции.
Турсен все молчал. Чавандозы терпеливо ждали и не двигались. Казалось, что старик в последний раз взвешивает силы, выдержку, отвагу и ловкость каждого из них. Наконец он назвал имена пятерых и определил каждому из них по лошади.
«Вы поедете в Кабул», — сказал он.
Те, кто были избраны, подошли к нему ближе.
«Что же будут делать другие? — испуганно подумал Рахим. — Наверняка, они сейчас закричат, будут злобно протестовать, топать ногами, проклинать несправедливое решение, и грозить именем Аллаха, который покарает нечестивцев!»
Но те совершенно равнодушно продолжали стоять, смотря на мелкие белые облака в небе, разглядывая трещины в глиняных стенах и выбранных лошадей.
«Потому что он — Турсен…, — понял Рахим, — против него они ничего не могут сделать.»
Как только Турсен отдал последние приказания, к нему обратился Ялваш, самый старший из всех чавандозов, чей профиль напоминал хищную птицу:
— Мы не видим здесь Уроса, твоего сына. Разве он не едет в Кабул?
— Едет, — ответил старик.
— Но на какой лошади? — спросил Ялваш. — Ты отдал нам самых лучших.
Турсен ударил своей большой ладонью Ялвашу по плечу:
— Ты стар и сед, — сказал он недовольно, — а все еще не знаешь, что в отношения отца и сына чужому лучше не мешаться?
Ялваш закашлялся, таким сильным был удар.
— Следуй за мной, — бросил Турсен Рахиму.
Очень скоро сады, виноградники, посадки фруктовых деревьев и бахчи с круглыми, темно-зелеными арбузами, остались позади, и они пошли по невозделанной земле. Турсен шел впереди большими, твердыми шагами.
Потом земля начала переходить в редкий лес. Они поднялись по тропе, которая вилась у подножия холма поросшего кустами ежевики.
Турсен палкой раздвинул ее колючие ветви.
Когда Рахим вынырнул из-под них, то внезапно оказался на широкой, светлой поляне.
В ее середине росло несколько густых и крепких деревьев, и там же находился небольшой пруд, а рядом была каменная скамья. Возле этой скамьи, привязанный веревкой, стоял конь. Это был жеребец темно-рыжей масти, с длинной развевающейся гривой, крупной и сильной грудью, с изящными, но крепкими ногами, такой непокорный, такой легкий и одновременно величественный, что самые дорогие и лучшие лошади Осман бея никогда не смогли бы сравняться с ним в красоте и силе даже в половину.
Турсен подошел к большой палатке, которая стояла у другой стороны пруда окруженная зарослями. Какой-то человек появился на ее пороге, низко поклонился и сказал:
— Добро пожаловать, господин!
— Привет тебе, Мокки, — ответил Турсен.
Человек распрямился. Он был еще очень юн, но такого высокого роста, что большой тюрбан Турсена доставал ему лишь до подбородка. У него было плоское лицо, широкие скулы и большой рот. Полы его бедного, слишком короткого чапана открывали его мускулистые ноги, а рукава еле-еле достигали запястий. Искренние и невинные глаза Мокки встретились с глазами Рахима. И Мокки дружелюбно улыбнулся маленькому слуге.
Турсен обошел пруд и остановился возле рыжего жеребца. Мокки и Рахим пытались последовать за ним, но он запретил им это и, положив обе руки на рукоять своей палки, застыл возле коня, словно живая статуя.
Конь чувствовал его взгляд, и хотя он стоял на солнце, по его телу прошла дрожь, мускулы заиграли, он встал на дыбы и его глаза полыхнули огнем.
Наконец Турсен сказал:
— Думаю, конь в хорошей форме.
В два прыжка Мокки очутился рядом с ним.
— В хорошей форме! — воскликнул юный конюх. — Господин, этого коня невозможно описать словами! Он просто летит над землей! Десять коней один за другим можно загнать, но этот конь будет мчаться все дальше! Прикажи ему все что хочешь, и он тебя поймет… этот конь… он просто… просто…
Мокки не находил больше слов. Поэтому он начал смеяться и все его лицо засияло.