Он выписал бумагу о покупке земли и велел мне идти к секретарю.
– Не уезжайте из города, Боген. Теперь вы наш.
От секретаря я пошёл к нотариусу, которому тоже продал кусочек себя (я не стал говорить ему, что этот кусочек уже принадлежит главе). Потом вернулся к дому Лисабет.
Она как раз собиралась уходить. Увидев меня в дверях, остановилась.
Я протянул ей бумагу.
– Теперь эта земля твоя, Лисабет, а ты свободна.
Она посмотрела на бумагу, посмотрела на меня и спросила:
– Дорого я стою, Траст?
Я хотел сказать что-нибудь вроде «один паршивый щипальщик», но промолчал. Щипальщик был отнюдь не паршивым, да ещё и не один – за ним стоял Даагаст.
– Где их могилы? – спросил я вместо этого.
26. Щипальщик
Я пошёл за ним. Женщина долго не пускала его, но он настоял на своём. Мне начинал нравиться этот человек.
Прости меня, мой повелитель, но это правда. Признающий вину достоин уважения.
27. Двое
– Я вижу тебя, – сказал я ему, не оборачиваясь и не останавливаясь.
– Я знаю, – был ответ.
Мы вместе обошли дом.
Три холмика, три таблички. Три могилы посреди сада, что был когда-то ухожен и хорош, а теперь зачах и порос травой. Я смотрел на них, читал надписи и вспоминал тех, кто лежал в земле. Если бы я не продал землю вместе с ними, были бы они живы?
– Я готов, – произнёс я.
– Ещё нет, – покачал головой щипальщик. Он стоял рядом и тоже смотрел на могилы, как будто знал мёртвых при жизни. – Сначала я отведу тебя к Даагасту.
Я сглотнул.
– А потом?
– Потом я съем твоё тело, а душу – то, что останется от тебя – отдам моему повелителю.
– Что он сделает со мной? Тоже съест?
Щипальщик засмеялся. Странно, но смех у него был приятный.
– Даагаст не ест души.
– А что он с ними делает?
– Сейчас увидишь.
Он протянул руку и коснулся меня. Просто коснулся, а мне показалось, что в плечо воткнули пять ножей.
28. Даагаст
– Чем ты можешь заплатить мне, Боген? У тебя ничего нет.
Я лихорадочно соображал, что ответить. Парки, глава Холлмарта, грозился выслать меня из города, если я не погашу долг моего старика, долг размером в пятьдесят тысяч, который тот накопил за последние годы разгульной жизни. Самого старика уже не было в живых, а выпитый им алкоголь и просаженные ставки всё ещё сидели на моих плечах. И хотя Парки не имел ничего против меня самого, он должен был отсчитываться перед городом за бюджет, а в нём-то как раз и проделал солидную дыру мой папаша. Он при жизни был заместителем Парки, левой рукой администрации, но даже этот факт не спасал его от расплаты.
Хитрец угас быстрее, чем его долг.
– Придётся мне сделать тебя рабочей силой, – с некоторым сожалением произнёс Парки.
– Стой, – вдруг сказал я. – У меня есть земля. Правда, на ней живут…
– Что за земля?
– На Парковой улице.
– Хм, хороший район. А кто там живёт?
– Да так, знакомые.
– Сдаёшь им дом?
– Вроде того. Бесплатно.
– Добрая душа, – усмехнулся Парки. – За землю с домом и людьми – кстати, сколько их там? – дам тысяч тридцать.
– Трое. Плюс пёс.
– Пёс не в счёт. Раз трое, значит, сорок пять. Ещё пятёрку отработаешь или есть заначка?
– Найду.
– Ты понимаешь, что твои знакомые попадают в кабалу города? Что они должны будут работать на него и не смогут уехать отсюда, пока каким-то образом не станут хозяева земли? Что их жизни – жизни, Траст – теперь принадлежат городу?
– Понимаю.
– Тогда неси ещё пять тысяч и катись ко всем чертям.
29. Двое
– Я сказал «знакомые»? – прошептал я. – Мне казалось, я говорил «друзья»…
– Нет, – возразил щипальщик. – Ты сказал «знакомые».
– Зачем ты показываешь мне это? Я помню всё… почти всё…
– Я не показываю. Это Даагаст.
– Даагаст показывает?
– Нет, твои воспоминания и есть Даагаст.
– Что? А как же… чудовище?
– Есть ли большее чудовище, чем ты, Траст, предавший своих друзей?
Он смотрел на меня осуждающе, но мне почему-то показалось, что осуждает он меня не за прошлое, а за то, что я не догадался.
– Здесь я тебя оставлю, – сказал щипальщик. – Оставлю твою душу Даагасту. Ты будешь крутиться в этих воспоминаниях, пока не сотрёшься в пыль.
– А ты…
– А я съем твоё тело.
Меня передёрнуло.
– Нет ли способа изменить события? – спросил я.
– Улизнуть от выплаты долга? – щипальщик улыбнулся.
– Нет, изменить его выплату.
– У тебя ничего нет, Боген. Не было тогда и нет сейчас. Ты уже заложил себя.
– Так можно изменить?
– Если Даагаст захочет дать тебе шанс, он его даст. Но он жесток. Обычно он не идёт на уступки предателям.
– Можно ли изменить так, чтобы изменились и последствия? Что они… не умерли?
– Смотря что ты сделаешь.
Я ещё раз хорошенько подумал. Взвесил свои и их шансы.
– Я готов.
Щипальщик смотрел на меня внимательно, с какой-то странной полуулыбкой на губах.
– Да, – согласился он. – Теперь ты готов.
Я тоже улыбнулся.
– Приятного аппетита.
Он моргнул.
– Это очень больно, Траст.
30. Траст
– Чем ты можешь заплатить мне, Боген? У тебя ничего нет.
Я стоял перед Парки, как провинившийся мальчишка, и ждал, пока он кончит честить моего старика. Ну да, погулял папаша, на славу погулял, так развернулся, что бюджет до сих дыру заделать не может. А куда вы-то смотрели, администрация, дьявол вас подери? Не могли дать ему по рукам, закрыть доступ к общественным деньгам? Или вы надеялись, что это сделаю я?
Да на месте моего папаши я бы вас так обокрал, что вы бы поседели от удивления!
Это вы придумали законы, по которым можно купить землю вместе с проживающими на ней людьми. Это вы запретили проданным с землёй людям покидать город, чтобы быть уверенными в наличии у города рабочих рук. Это вы запретили им вступать в брак с иногородними, чтобы у них не было повода становиться богаче.
Рабство, которое вы создали, убило людей больше, чем все вооружённые конфликты мира вместе взятые. Кто бы не подвёл меня к этой мысли – совесть ли, Даагаст ли, – на вашей стороне я играть больше не хочу.
– Сколько лет надо работать на вас, чтобы перекрыть долг? – спросил я.
Парки вытаращился на меня.
– Хочешь отработать долг своего старика? – не поверил он.
– Так сколько?
– Лет десять. Ты ведь таксист? В Холлмарте своих таксистов девать некуда, так что город возьмёт тебя либо на половинную зарплату, либо как низкооплачиваемого работника на любую другую должность. То есть в любом случае долг будет гаситься, но гаситься медленно. Жить придётся в бараке: на время отработки долга квартиру в пригороде у тебя отберут. Потом вернут, конечно, но…
Я кивнул. Всё так, всё по плану.
Я готов, Даагаст.
Щипальщик, ешь меня.
31. Выплата долгов
И было больно.
Острые иглы
– Подай мнеееее…
– Эти?
– Нееее…
– Вот эти?
– Ммм.
Мой хозяин съедает окончания фраз. Иногда он проглатывает их вместе с иглами, что я подаю ему, но крепкому нутру они наносят вреда не больше, чем мне его малословие. Мы слишком давно шьём вместе, чтобы обращать внимание на пропажу иголок, и слишком быстро, чтобы успевать их доставать, к тому же, инструмента у нас недозволительно много.
Мы шьём не что-нибудь особенное или загадочное, от чего душа замирает или начинает петь, и не что-нибудь странное или страшное, от чего стоит с воплями убегать. Что может быть загадочного или странного в оторванных руках? Или в выколотом глазе, например, а? Проза жиззззз…
Их приносят и присылают со всех краёв мироздания: вышедших из строя вояк, покалеченных в жарком бою орденоносцев, попавших в ловушку сражения корреспондентов, сгинувших в безвестности войны салаг. Порой они завёрнуты в бумагу, порой одеты в меха, иной раз мы обнаруживаем их в стеклянных колбах, а кто-то появляется на нашем пороге голым. Всех их объединяет одно – им нужны наши острые иглы, и мы никогда не смотрим, с какой стороны они пришли.
Иногда с ними являются их матери или жёны. Всё больше в одиночку, но иной раз и вдвоём – кто с ребёнком, кто с братом, кто с отцом-стариком. Мне жалко их, но хозяин говорит:
– Не плаааачь… мы их почиииии…
И мы чиним. Иглы только и мелькают в воздухе, а ухо едва улавливает тонкий свист работающих инструментов. Когда мы устаём, то просим кого-нибудь из заново сшитых принести нам воды, и иглы на несколько мгновений замирают.
Мне хочется верить, что точно так же замирают во всех мирах войны. Мне хочется надеяться, что со временем их – и войн, и приходящих, и присылающих – станет меньше. Мне хочется хотя бы раз увидеть на пороге здорово, с целыми руками и ногами человека, который, едва я открою дверь, улыбнётся во весь рот и гаркнет:
– Война закончилась!
Но пока…
– Подай мнеееее…
Делиться костями
Проходит по коридору, проносит кости, а халат, что на ней, полою пыль собирает. Странный какой-то халат. С одной стороны длиннее. И сама она странная. Отдаёт кости.
Здесь слишком много народа. Не всем можно помочь. Кто-то умер давно, кто-то умрёт с минуты на минуту. Есть и такие, что умирать не собираются: затесались среди трупов, молчат, глаза закрывши, притворились мёртвыми. Зачем, кто им сказал, что это умно, не знаю.
Это не умно. Надо или идти и быть, либо умирать. Прятаться не дело. Если ещё можешь таскать кости, вставай и тащи. Вон, в халате, ходит же, таскает же. И не только свои. Чужие тоже носит. Забесплатно. Странная.
Я попадаю сюда уже второй раз. Не хочу попадать, но меня никто не спрашивает. Разрушитель костей вообще не любит говорить. Он или молчит, или воет, да так, что мозги спекаются. Иногда мозги не выдерживают.