– Страдальцы? У меня ничего не болит.
– А ноги?
– А что ноги?
– А голова?
– С ней-то что? Я ничего…
– Вот именно. Ничего. Но разве не должно быть что-то? Ну, хоть что-то из реального? Дом, семья, собака?
Парикмахер, додумал я, глядя на шевелюру чудака.
И вдруг я увидел – я даже не берусь сказать, что именно, – увидел, и мне показалось, что волосы у меня на голове встали дыбом – совсем как у моего собеседника.
– Это… это что?.. Как?
Дикий обернулся, лениво окинул взглядом группку отдельно существующих «больных» и бросил:
– А-а, это к ним уже приходил Отрубающий руки. Скоро они покинут нас – во-он через ту дверь.
Он показал, но я не посмотрел – я не мог оторвать взгляд от группки.
Это были безрукие люди. Из плеч у них торчали культи, оканчивающиеся завязанными в узел рукавами, и я подумал – чудовищная мысль! – что рубят здесь выше локтя. И ладно бы просто рубили. Что они сделали с лицами этих людей? Почему на каждом из них написано безразличие? Им что, всё равно, что у них нет рук?!
– Почему они…
– А ты бы что делал, если бы тебе руки отрубили? Веселился бы, что ли? Сильно сомневаюсь.
– Но они же…
– Они ещё живы, всё верно. Но они уже проиграли.
– А была игра?
– Она и сейчас есть. – Он посмотрел на меня, как сканер на лист бумаги. – Мы все играем в неё.
– И… Отрубающий руки тоже?
– Он первый игрок.
Больше у меня вопросов не было. Я просто не знал, что и думать. Кто я и где я? Куда запропастилась моя бессовестная память?
Три-четыре часа в день, сказала беленькая. Чем здесь заниматься всё это время?
В круглой зале не было ни шкафов с книгами, ни телевизоров, ни радиоприёмников, ни даже газет. Были стулья, один или два стола – все из пластика, чтобы их легче было переносить с места на место, – а больше всего было света, что лился из расположенных выше плеч окон. Их было много, шли они вкруговую, и я не смог точно определить, что лучше освещает комнату – лампы или солнечный свет. Будь я завхозом в этой организации, удалил бы одно из двух.
Арочных проёмов было три; они располагались на одной дуге круга, а на противоположной блестели серой краской две двери. Высокие, узкие, одностворчатые скучные двери, которые, однако, никак не сопоставлялись в моём уме с лечебными заведениями. Я вообще не мог придумать, кому могли понадобиться такие двери: в них же пройти можно было только боком. И ещё эта патина… или действительная старость дерева?.. в любом случае, не самый подходящий декор для дверей общественного места.
– Вот туда точно не стоит торопиться, – услышал я вдруг, и, чуть повернувшись, увидел подошедшего слева старичка.
С волосами и мимикой у этого всё было в порядке. Обычный старик, невысокий, сухой, лицо печальное, но интересное. Запоминающееся какое-то.
– А что там? – спросил я.
– Там свобода, – ответил старик.
Вот как?
– Тогда разве мы не должны…
– Мы должны набраться терпения, иначе присоединимся к ним. – Старик кивнул в сторону безруких и добавил: – Раньше времени.
– Вы хотите сказать, что все мы… всё равно?..
– А иначе бы мы сюда не попали.
– Но почему, чёрт побери?! И как? И зачем, в конце концов, отрубать руки?!
– Это что-то вроде испытания, я думаю. Мне не известно это точно, но я здесь второй раз, поэтому…
– Второй раз? – Я подозрительно оглядел его. – Но вы с руками!
– Вы сейчас не поймёте…
– А вы попробуйте объяснить.
– Не думаю, что эти знания понадобятся вам в первый раз. А если попадёте во второй, то сами всё уже знать будете. Главное, помните – и сейчас, и потом: в эту дверь выходить нельзя. Иначе автоматом проиграете.
– А в ту? – я показал на вторую дверь, ничем не отличимую от той, возле которой мы стояли.
– А в ту вас не выпустят. Через неё просто так не выходят.
– А как выходят?
– Хм, с помощью родственников.
Я помолчал.
– У меня их, похоже, нет.
– Очень жаль, – сказал старик.
– Что это за место, можете вы мне сказать?
– А вы разве не поняли?
– Нет, не понял. И вряд ли пойму, если все и дальше будут говорить полунамёками.
– Это ваша голова.
Помедлив, я спросил:
– В каком смысле?
– В метафорическом! – фыркнул старик. – Конечно, в прямом. И чем скорее вы это осознаете, тем скорее выйдите отсюда.
– Без рук.
– Уж таковы правила.
– Что Отрубающий руки делает с руками больных? Сушит и развешивает на манер связок лука в сарайчике?
– Не смешно. Он тоже играет, но не потому, что ему это нравится. Он вынужден рубить руки и головы.
– Почему?
– Потому что мы заставляем его делать это.
Старик посмотрел на меня так выразительно, что я постарался вникнуть в смысл его взгляда, однако не преуспел. Я был в дурдоме, это точно. Понять что-то или кого-то здесь значило потратить время даром.
Пока я смотрел на дверь, старик ушёл.
Определённо, эта дверь не походила на врата в ад или рай; судя по отсутствию замочной скважины, она даже не запиралась (разве что с обратной стороны её имелся вставленный в опорные кольца брус). Обычная крашеная дверь с гладкой бронзовой ручкой. Край у ручки был чуть надколот.
Перейдя ко второй двери, я обнаружил, что она является клоном первой. Даже жирный слой краски сбоку казался сделанным по одному шаблону.
Если я у себя в голове, значит, могу сам себе приказать выпустить меня из больнички, верно?
– Только не через эту дверь, – сказал из-за моего плеча Дикий. – В неё мёртвыми выходят.
Я обернулся.
– Тут один дедуля что-то про родственников говорил. Тебе что-нибудь об этом известно?
– Ну, я бы не стал полагаться на суждения всяких… дедуль. Я вот что тебе скажу…
Тут он подошёл ко мне вплотную, и вместе с запахом больницы до меня донёсся запах коньяка.
– Я здесь подольше тебя, посмотрел всякого – как рубят, как выносят, как сидят без рук, – но чего я никогда не видел, так это как отсюда уходят своими ногами и при руках. И ни разу я не видел, чтобы открывали вторую дверь. Открывают только ту, за которой свобода – это они говорят, что свобода, – но на что свобода безрукому или, того хуже, безголовому? И знаешь что я по этому поводу думаю?
Он огляделся по сторонам украдкой, словно боялся, что его кто-нибудь услышит, и тихо проговорил:
– Что нет никакого правила, чтобы выходить только без рук или без головы.
– Я нифига не понимаю, – так же тихо признался я.
– Они играют с нами. Отрубающий руки и сестрички. Они придумали правила и внушили их нам, чтобы мы не смели и шагу без этих правил ступить. Не ходи в эту дверь, не суйся в ту, понимаешь?
– Половину.
– А на самом деле мы спокойно можем выйти в первую дверь.
– Почему не в эту?
– Эта заперта.
Я посмотрел на дверь ещё раз.
– Тут нет…
– Ага, нет замка. Но она всё равно не открывается.
– Откуда ты знаешь?
– Я пробовал открыть её. Нажимал ручку. Толку – ноль.
– И что, ты делал это у всех на виду?
– Я похож на идиота?
Более чем кто-либо.
– Я пробрался сюда ночью. Никого не было. Никто не следил за мной. Подошёл к этой двери и попробовал открыть. Не смог. Тогда я вернулся в палату и всё хорошенько обдумал. Так я пришёл к выводу, что нас обманывают.
Он смотрел на меня прищурившись, и очевидное не сразу пришло мне в голову.
– Почему ты не попробовал открыть первую дверь тогда же?
– Включи мозги. Я был уверен, что стоит мне коснуться её, как явится Отрубающий руки и снесёт мне что-нибудь, так что если я и перешагну порог этой двери, то только в расчленённом виде.
– Тогда я не понимаю, почему сейчас ты думаешь иначе.
– Знаешь, где сажают на цепь собак? У мест, где хранят что-то ценное.
– И что?
– Там действительно свобода. Они охраняют её от нас, потому что не хотят, чтобы мы получили её за просто так. Короче. Я хочу сбежать. Сегодня же. Ты со мной?
Я вытаращился на него. Прочистил горло.
– Какие гарантии? – спросил тихо.
– Никаких.
Я подумал. Старик сказал, отсюда не выбраться с руками. А если Дикий прав? Если всё дело в веришь-не веришь?
– Я с тобой.
– Хорошо. Моя палата по соседству с твоей. Я постучу в стену, когда надо будет идти.
– А другие не услышат?
– Нет. Ни у тебя, ни у меня соседей нет. Действовать надо будет быстро.
– Слушай, а почему ты раньше не сбежал?
Дикий на мгновение замер. В его взгляде образовалась какая-то сиротливая пустота – как будто он вспомнил, что дома не выключил утюг.
– Я боялся, что меня заметут, – наконец выжал он из себя.
– А сейчас не боишься?
– Сейчас не боюсь.
И не стал пояснять, предпочтя уйти в другой конец залы. Последнее, что я услышал от него – «жди сигнала».
Какую роль в этом заведении исполняли сестрички, я так и не понял. Когда минуло три или четыре часа (мне показалось – сто), зала наводнилась беленькими девочками с кукольными лицами. Они хватали «больных» под руки и уводили в коридоры через арки; меня тоже подхватили и увели, и тоже через арку, и через минуту я оказался в палате, в которой очнулся, а сестричка, уходя, закрыла за собой дверь.
Не на ключ, отметил я про себя. Да и вообще не плотно – язычок даже не щёлкнул.
Вот и славно, хотя и странно.
Я лёг и повернулся лицом к стене. Велел себе: «Жди сигнала» – и уставился на побелку. Не спать. Ждать. Со светом это делать легче.
Проснулся внезапно. Мне показалось, что я услышал плач – ребёнка или взрослого, я не разобрал. Свет по-прежнему горел, в тишине скрип кроватных пружин, когда я решил лечь на спину, прозвучал до раздражения громко.
Стучал Дикий уже или ещё нет? Какого чёрта я заснул?!
Что если он ушёл один?
Я приподнялся и сел, стараясь производить как можно меньше звуков. Нет, ничего, тихо. Никаких стуков в стену, никакого плача.
Дурдом спал.
Ушёл он или не ушёл? Пойти проверить или лечь и снова заснуть? Ведь по-хорошему – на что он мне сдался, этот парень с папуасами в бровях? И почему я должен верить его словам об обмане? Может быть, это