Дрожь земли-это когда, уставшая не от тяжелой работы, а от горестного ожидания предчувствия беды, мать, поднимается на встречу почтальону, зная, что он принес похоронку.
Дрожь земли-это вулканы, сжигающие что-то ненужное, наводнения, смывающее что-то ненужное, катастрофы, ломающие что-то ненужное. Что-то ненужное, это мы, копошащиеся в своем величии и забывшие о своей ничтожности.
Вздрогнула от боли моя степь, принявшая в себя пули, кровь, жизни, тела… вздрогнула моя степь… и дойдет эта дрожь и до полей, и до рек, и до городов, тех, кто возомнил себя богом, и пришел убивать на мою землю.
…А говорили ли вы, когда-нибудь со своей землей? Слушали ли ее сердце? Любили ли ее? Дарили ли ей свою любовь? Гладили ли ее? Баюкали, как ребенка? Что вы знаете о земле, идущие по ней?
В степи всегда присутствуют все стихии — воздух, огонь, земля, металл. Ну, скажете вы, первые три, понятно, а металл? Металл — это я.
Маленький, металлический, городской человечек, помнящий свои корни.
А может быть, нет?! Может быть, я — выкованный в степи, на ее жарких полуденных углях, окуренный степными травами боевой меч, который ждет своего хозяина, чтобы сверкнуть в его руке очищающим мир светом?
А может я степная гроза, степная молния, ярче которой, только вспышка от взрыва галактик? Я, разрываю ваше небо, чтобы докричаться… Эй, что вы делаете, она живая! Мы-живые!
Слышите — тук-тук-тук?!
…Напротив нас, возле города Гуково РФ, срочно переместили лагерь беженцев, теперь на его месте «Грады» и НОНы, они смотрят на нас: Червонопартизанск, Свердловск, Ровеньки, Краснодон. Им все равно, что мы живы, что у нас бьется сердце, им все равно, чью землю топтать.
Но, не все равно моей земле. Я слышу, как ее дрожь, уходит по степи, туда, где ненависть, к истокам, чтобы погасить ее очаг своей любовью и силой… чтобы не прервалось тук-тук-тук…
Война меняет понятия, делает обычным необычное и нереальное обыденным. Смех в маршрутке или музыка в кафе — это необычное, может удивить, напугать, обращает на себя внимание, настораживает. Выстрелы -это обычное, это просто заставляет прислушаться, чтобы определить источник угрозы и координаты боя.
На тот выстрел днем, в жару, хоть и раздавшийся почти под боком, по-соседски, никто не обратил внимания. Прислушались, одиночный. И углубились в дела. Мало, ли…
Сейчас оружия в каждом доме полно, с войны на побывку приходят местные, загорелые «защитники родины». Хвастаются трофеями, рассказывают о победах над американскими наемниками, зомбированными украми. Иногда стреляют при этом, от пьяни, от скуки, чтобы показать значимость или похвастаться меткостью.
Здесь война спит в домах принесенными трофеями, она уснула в полях, пригревшимися в земле минами, змеится растяжками в степи и посадках. Ее позвали, и она пришла, затаилась, как серая степная гадюка между камней, и ждет свою жертву.
Когда прохладными вечерами бравые ребята, рассказывают о своих подвигах, благодарные слушатели млеют от красочно описанных ужасов войны, проникаются восхищением к героям, одаряют их восторгом, сигаретами и выпивкой, а менее благодарные, молча отскрипываются зубами, глотая боль, отчаяние и обреченность, расходятся, опустив плечи.
…За выстрелом, минут через пять, крик. Грубый, холодный, даже не крик, хрип, разорванной глотки, души. Какой-то металлически остервенелый. И снова выстрелы, теперь автоматные.
Рядом, как же рядом. Забиться в дом. Поскорее. Закрыть наглухо двери, окна. Черт, как же они замахали, а! Опять разборки, что-ли?! Выяснять не хотелось. Не то время.
Так повторялось около часа: крик, вой, очередь, крик, вой, очередь. Как будто, кто-то рассказывал миру, о чем-то своем, нахрипевшем в душе. После получасового затишья, мы вышли из домов. Первое, что пришло в голову, — закончились патроны.
В ворота постучали, позвали. Соседи. Встревоженные. Значит — беда.
За двадцать домов от меня, за поворотом, на соседнем проулке, остывая в полуденном зное, лежал, распластавшись под буйными, давно не стриженными виноградными лозами, четырнадцатилетний мальчишка, сын соседа, еще вчера хваставшегося военными доблестями и трофеями, который играя отцовским пистолетом, выстрелил в себя. Никто не знает как, может случайно…
...Несколько лет назад на соседней улице появились новые жильцы. Она, высокая, скулистая, ширококостная, вечно угрюмая, на вид глубоко за сорок, но, как потом оказалось, на десяток лет моложе. Он тоже высокий, кремезный, мускулистый, спортивный. И мальчишка, сын, худенький, резвый. Нормальная семья, шахтерская.
Улицы у нас тихие. Дети привыкли играть дружной стайкой, свободно, не боясь. Были конечно шумные споры и детские обиды, но все это прекращалось с твердой позиции мам и пап — соседи не ругаются.
После появления новоселов улицы, куда выходили заборы их двора, превратились в ад. Мальчишка как-то не влился в сборноуличный детский коллектив, стал задирать младших, а любимое развлечение было, стрелять по детям и животным из рогатки, сидя на своем заборе.
Чем больше делали замечаний его родителям и мальчику, тем сильнее и серьезнее у мальчика появлялись игрушки: арбалет, пращ, пистолет с металлическими пульками, и, тем больше синяков и травм было у детей, и, тем больше погибало маленьких четырехлапых любимцев.
Улицы погрязли в скандалах. На каждый выпад, родители мальчика отвечали дракой, бранью, покупкой нового оружия и поощрением малыша. Это называлось — растить мужчину.
Детей перестали выпускать из дому. Их родственник — работник милиции в соседнем городе, просто стирал в прах, все заявления от родителей. Второй родственник — прокурор, живущий в соседней области, просто устраивал травлю жалобщиков, через место их работы.
Они, заботливые и любящие своего сына родители, смеялись, глядя на раненных детей, презирали их слезы, когда они плакали над трупиками своих друзей, подбадривали сына, охотившегося за дичью. Дичью для них был любой, кто проходил возле их двора…
Когда началась война, вместе с шахтным ополчением, он ушел на войну. Оказалось, он реестровый казак, родился в России, где-то на Кубани, потом его родители переехали в Украину, на Донбасс, и, вот, он, гражданин Украины, пошел воевать против своей страны.
Спросить бы, за что: дом полная чаша, хороший внедорожник, мальчик учился в элитном лицее, он получал высокую зарплату, да еще, будучи при начальстве, начислял себе, пару зарплат за мертвых душ (это самый распространенный заработок среди начальства шахт).
Но почему-то та Родина оказалась слаще этой. Потом на улице заговорили, что он и не войне, а так, отжимает, грабит. Потом заговорили о налете на инкассаторов, а его жена уехала в Египет. Потом, он пришел героем и даже полковником, и рассказывал, как он убивал, пытал, закапывал пленных, еще живыми, в траншеи и танцевал на них танком, кроша в месиво плоть и землю. Потом он показывал трофейное оружие. Потом прозвучал одиночный выстрел…
...Услышав выстрел, он выбежал из гаража, и, дальше, до тела, он уже полз на коленях, хрипя и стреляя вокруг себя из автомата, как будто отгоняя смерть.
Говорят, он хотел застрелиться, но расстрелял все патроны. Он не выпускал из рук автомат. Так его и забрали его же товарищи, приехавшие на вызов соседей. Милиция у нас не приезжает, приезжают те, кто раздал оружие, и рассказал, своим друзьям, о мечте, о синей птице, которая принесет счастье вместе с северо-восточным ветром. Они просто забыли сказать, что этот ветер, груб, и приносит холод и смерть.
…Война! Если ты позвал ее, открыл ей двери в свой дом, получил наслаждение, убивая ради игры, наживы или мести, ты ее. Навсегда!
Разрушив чью-то судьбу, похитив чью-то Родину, ты получаешь благодарственную отметину: теперь, ты- носитель гена войны, ты — ее легионер, ты — ее раб. Она окутывает тебя своим пороховым шлейфом, защелкивает на твоих руках кровавые наручники из чьи-то, забранных тобою жизней, она намертво входит в твою судьбу, сон, дом, она больше не оставляет тебя ни на минуту, она твоя сестра, жена, тень; она дает тебе наслаждение победой и опьяняет тебя всемогуществом. Ты, раб войны, царствующий над своею жертвой, помни, что война заберет у тебя в тысячи раз больше, чем забрал ты сам…
Водовозка у нас приезжает на поселок 2 раза в день: утром и вечером. КАМАЗ с девятитонной бочкой удовлетворяет потребности в воде всех тачечных, кравчучечных, бутылированных, оведренных, бочковитых и оканистренных.
Набирают воду на два шланга, один большой для канистр и бочек, другой узенький для бутылок и банок. Так как шланг с напором удержать тяжело, то кто-то из мужчин становится на разлив, и быстро наливает воду в подставляемую тару. Очередь вообще для этого не нужна. Нужны мужики, быстро отставляющие баки, а дети сами набирают воду в бутылки.
Все это было быстро, дружно и весело, особенно конец разлива. Дороги у нас пыльные, да и жарко сейчас, пока разливается вода, наливается лужа, ноги, естественно, вымазываются. После того, как все набрали воду, детвора ждет, когда, вроде бы невзначай, Палыч, из тонкого шланга окатит их водой. Вот тут, удовольствие, душ, веселье и, так сказать, моральный подарок маленьким водовозам. Но и взрослые с удовольствием, бурча, степенно подставляются под веселый, прохладный душ.
И так два раза в день: дружно, мокро и весело. Пока в поселок не вернулись Пузатишны, это мы так называем сестер Панчухиных. Две пожилые женщины лет 60-ти и 65-ти, родные сестры, очень тяжелые на характер. Наследство делили, так, что все суды дрожали. Живут рядом, а льют друг другу помои во двор. Скандальные до жути. Вернулись, как тут принято, из бегов от хунты, но, видать, ни одна родня в России не согласилась содержать это пузатое, аморальное зловоние, а статус беженца им тоже не дали.
Приходя за водой никто не занимал очередь. А зачем? Баки поставили, бытылки пооткрывали, и ждем, когда наберут. Мужики, кто есть, тот и на разливе. На всю очередь, чтобы набрать все баки полчаса времени и минут 10-15 побрызгать на детвору.