Она начала что-то подозревать, когда мой грузовик расцарапали ключом на школьной парковке. Я соврала и сказала, что водительская дверь оказалась не единственной жертвой – похоже, какой-то придурок ради веселья испортил и другие машины. Она явно на это не купилась. Может, я и актриса – точнее, начинающая, – но, как уже говорила, не сильна в импровизации. Но она закрыла на это глаза.
А потом кто-то посреди ночи закидал наш дом яйцами. Я проснулась в субботу и нашла маму на крыльце, она оттирала окно. До этого момента я даже не знала, что люди до сих пор закидывают дома яйцами. Кажется, не просто так некоторые вещи становятся классикой.
– Я не понимаю, зачем кому-то это делать, – сказала мама, когда я вышла на крыльцо. – Слышала, дети делают что-то подобное на Хеллоуин, но сейчас середина апреля.
– Тебе помочь? – спросила я, в животе, словно змея, свернулась вина.
– Нет. Но спасибо, детка. Я справлюсь. – Она покачала головой и откинула с лица темно-каштановые волосы. – Но… у тебя есть какие-то мысли? Почему кто-то выбрал наш дом? Я тут осмотрелась и увидела, что соседние дома не задеты.
Она посмотрела на меня. Таким взглядом мамы дают понять, что что-то знают, но хотят, чтобы ты сам сказал. В этот раз не было смысла отрицать. А даже если бы и был, не уверена, что я бы решилась на это. В голове мелькнул образ Келли Гейнор и как досаждали ей и ее родителям. Кто-то разбил лобовое стекло машины миссис Гейнор. А через неделю на их входной двери красной краской написали слово «лгунья». И это я не беру в расчет травлю, с которой они столкнулись лично.
Если люди злились на меня за то, что я говорила, им ничего не стоило отыграться на нашем доме. Или на моей маме. О чем я раньше должна была подумать.
– Мам, – сказала я, – мы можем поговорить?
Она опустила тряпку, которой отмывала окно.
– Детка, что происходит?
– Давай поговорим в доме.
Через минуту мы сидели за столом друг напротив друга. Я сложила руки и, сосредоточившись на обкусанных ногтях, объяснила маме, что именно произошло в уборной три года назад. Попыталась опустить более неприятные подробности, понимая, что она расплачется, а я этим утром не была к такому готова.
На это понадобилось время, но мои отношения с мамой стали лучше, чем были в первые месяцы после стрельбы. Еще оставались трудные дни, когда меня переполнял иррациональный гнев в отношении произошедшего, а она казалась единственной целью, тем, кто не бросит меня, как бы я к ней ни относилась. Или когда ее внимание душило меня. Но за последние три года – спасибо терапии и времени – мы медленно научились справляться с этими моментами, выучили, какие кнопки не нажимать и когда отступить.
Но я все еще не знаю, когда перестану стыдиться того, как относилась к ней тогда.
– А потом я узнала, что родители Сары пишут книгу, – сказала я. – И я… Я не могла позволить, чтобы эта история разрослась еще больше. Не могла позволить, чтобы она снова разлетелась, когда это неправда. Она только ухудшит положение Келли Гейнор. И Саре бы это тоже не понравилось, а я… Я не подумала, как это отразится на тебе. Прости, мам.
– Ли, детка. – Она потянулась через стол и развела мои руки, чтобы взять их в свои. Когда я подняла голову, меня поразило то, что она не плакала. Ее глаза смотрели с нежностью, даже с грустью, но она не плакала. – Не надо передо мной извиняться.
– Но станет только хуже, – сказала я ей. – Ты помнишь, что случилось с Гейнорами. Их практически прогнали вилами из города.
– И с нами такое может случиться, – сказала она. – Но я не попрошу тебя молчать. Я тебя поддержу, что бы ты ни решила сделать. – Ее глаза потемнели, а рот изогнулся в гримасе. – И я сверну шею каждому, кто посмеет тебе угрожать. Ты сама как? Наверное, поэтому твой грузовик расцарапали ключом. Еще что-то произошло? Мне поговорить с полицией?
Я покачала головой.
– Нет. Только грузовик и яйца… и несколько картофельных шариков прилетели в затылок. Кроме того, ты и правда думаешь, что копы в этом городе что-то сделают? Половина из них посещают церковь вместе с родителями Сары.
Мама вздохнула, но не стала спорить. Детектив Дженнер был прав. Людям в этом городе, как и местным органам власти, нравилась история Сары. И они не станут меня защищать, если я попытаюсь ее у них отобрать. Они и семью Келли не защищали.
– Может, мне самой поговорить с Чедом и Рут, – предложила мама. – Они всегда были приятными разумными людьми.
– Я бы не стала, – сказала я ей. – Они очень расстроились, когда я попыталась сказать им правду. Не думаю, что они призвали людей сделать это… – Я показала на гостиную и окно. – Они не такие. Но мне кажется, нам надо оставить их в покое.
Мама сжала мои руки.
– Тогда что я могу сделать? Как-то тебе помочь?
– Кроме изобретения машины времени, чтобы вернуться назад и не позволить слухам разрастись? Не думаю.
– Если бы у меня была машина времени, я бы вообще предотвратила стрельбу, – сказала она, и в уголках глаз наконец появились слезы, которых я так боялась.
Я отняла руки, поднялась и направилась к шкафу, где мы хранили тарелки.
– Я должна пройти через это, – сказала я. – У меня уже есть несколько писем. Не знаю, что сделаю с ними, но как только соберу все… что-нибудь придумаю. – Я схватила коробку с фруктовыми колечками и насыпала их в миску. – Я смогу их распространить. Смогу показать людям, что Келли не врала.
Мама дождалась, когда я налью молоко в тарелку и снова сяду за стол, и спросила:
– А что насчет этого думает Келли?
– Я с ней пока не связалась, – призналась я. – Написала ей имейлы и сообщения.
– Значит, ты даже не знаешь, хочет ли она этого?
Я нахмурилась.
– А почему она не должна этого хотеть? – спросила я. – Она три года назад пыталась рассказать всем правду. Надо было тогда ей помочь, но я этого не сделала, а теперь делаю. Уверена, она будет рада.
– Но многое могло измениться за три года.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
Мама открыла рот, закрыла его и покачала головой.
– Не знаю, – призналась она. – Как я уже сказала, я поддержу тебя во всем, что ты решишь сделать. Но убедись, что Келли не против. Если выставишь эти письма на всеобщее обозрение, она снова окажется на виду. И она может быть к этому не готова.
– Книга Макхейлов сделает то же самое, – отметила я. – Она в любом случае окажется на виду. Уверена, она больше нас хочет открыть всем правду.
– Возможно, ты права, – сказала мама. Встала и вытерла слезы. – Мне пора собираться на работу. Сегодня я заменяю Нэнси. Ничего, что ты останешься одна? После всего произошедшего?
Я закатила глаза.
– Ничего, мам. Пока никто не появится здесь с вилами. Может, через недельку-две.
Она похлопала меня по плечу.
– Хватит умничать. И не забудь принять лекарство.
– Не забуду, – сказала я. Она уже шла по коридору в сторону спальни, когда я снова ее позвала: – Мам?
– М?
– Спасибо.
– За что?
Я могла дать столько ответов. За многое была готова ее поблагодарить. За то, что она никогда не просила меня о благодарности.
За то, что не отговаривала меня от правды, даже если это усложнит ей жизнь. Что последние три года терпела меня, хотя я вымещала на ней весь свой гнев и раздражение. Что была моим союзником, компаньоном и защитником, даже когда я не хотела видеть ее рядом.
– За все.
Когда я думаю о Келли, в голове всплывают два воспоминания. Первое – ее пепельное лицо и широко распахнутые темные глаза, когда она повернулась в дверях уборной и велела нам с Сарой прятаться. Это слово стало ее первым словом, адресованным мне.
Прячьтесь.
Второе воспоминание воспроизводится, как короткий фильм. Это случилось несколько недель спустя, в местном продуктовом магазине. Я тогда впервые после стрельбы вышла из дома. Сказала маме, что хочу пойти в магазин вместе с ней. Не хотела оставаться дома одна. Но спустя пять минут в помещении я запаниковала. В магазине было совсем немного людей. Может, десяток человек с тележками. Но этого оказалось достаточно, чтобы каждый раз, как кто-то выходил из-за угла, мое сердце начинало колотиться. А когда кто-то в соседнем проходе с громким стуком уронил банку, я заплакала.
– Ли, детка, – произнесла мама дрожащим голосом. Потянулась ко мне, но я отпрянула. Мне не хотелось плакать посреди прохода с крупами и уж точно не хотелось, чтобы плакала она. На нас начнут все пялиться. Кроме того, она здесь вообще ни при чем. Она медленно опустила руку и сказала: – Можешь подождать в машине, если хочешь. Я недолго.
– Я в порядке, – огрызнулась я. – Сама могу о себе позаботиться.
Но тридцать секунд спустя я развернулась и направилась к выходу, оставив маму заниматься покупками. Я не знала, ждать ее в машине или просто постоять у входа в магазин, откуда просматриваются все магазинные ходы и можно быстро сбежать в случае опасности.
Но не успела я решить, как увидела ее.
Келли.
Она вышла из секции мороженых продуктов, выкрашенные в черный волосы закрывали часть лица, а раненая рука все еще была перевязана. Она смотрела на свои ботинки и не замечала меня, но это даже к лучшему. Я хотела ей что-то сказать, но не знала, что именно. «Привет» не совсем подходило, если учесть обстоятельства нашей последней встречи.
Пока она приближалась ко мне, а я прокручивала в голове различные варианты, из прохода с консервами вдруг выступила женщина средних лет в розовом цветастом платье и столкнулась с Келли.
Келли пошатнулась, но удержалась на ногах. Повернулась к женщине, и мое предположение о том, что они столкнулись случайно, испарилось.
– Тебе должно быть стыдно, – прокричала розово-цветастая женщина.
Я отпрянула и обхватила себя руками. Даже на расстоянии заметила, что Келли начала дрожать. Но не сдвинулась с места. Она смотрела на женщину, вскинув подбородок, и ее лицо больше не скрывали волосы. Она ничего не сказала, но и не убежала.