В этом и состояла проблема.
Когда песня кончилась, я быстро вернулась в реальность. Попсовый бит следующей песни стал резким напоминанием того, что именно этого я и не хотела.
Я отстранилась от Майлса и как будто вышла из теплой воды на морозный зимний воздух. Ощущение комфорта испарилось, и накатили слезы, с которыми я боролась с самого начала вечера. Все казалось слишком ошеломительным, быстро перескакивающим с одного на другое, и меня затопило свежим чувством вины.
– Ты в порядке? – спросил Майлс, когда я отступила от него и прижала руку ко лбу.
– Надо на воздух, – ответила я и отступила еще на шаг. – Вернусь через минуту.
Не успел он что-то сказать, как я схватила со стула свою сумочку и направилась к ближайшему выходу.
Я вышла на парковку, от вечернего ветерка по рукам поползли мурашки. Я прислонилась к кирпичной стене здания и сделала несколько глубоких вдохов.
Снаружи, вдали от всей этой толпы, знакомая тревога быстро стихла, обнажив смешанные чувства к Майлсу. Я сказала себе, что мы пойдем сюда как друзья, что я буду следить за границами, и все будет хорошо. Но когда я танцевала с ним, мне хотелось большего.
Я всегда хотела большего.
«Но что тогда? – спросила я себя. – До моего отъезда в Калифорнию мы провстречаемся несколько месяцев, а потом он найдет другую девушку, которая захочет с ним переспать».
Я отбросила эту мысль в сторону. Меня беспокоило не мое отношение к сексу. А то, что, если мы расстанемся, из-за секса или просто из-за расстояния и времени, я не знаю, что станет с нами, с нашей дружбой. Со времен дружбы с Сарой я ни к кому так не относилась и, если я потеряю Майлса, не знаю, что будет со мной.
Но это – сближение, отстранение, постоянная постройка новых, более высоких стен для нашей же безопасности – могло и разделить нас.
Я хотела быть с Майлсом, но боялась. И хотела, чтобы рядом была Сара, подсказала мне, что делать. Я уже знала, что она бы посоветовала. Затащила бы внутрь и сказала мне, что я веду себя глупо, что мне уже пора поцеловать этого парня.
Я чуть не рассмеялась, представив это. А потом мне захотелось плакать.
В сумочке загудел телефон. Я достала его и увидела сообщение от мамы. Она отправила одну из фотографий меня и Майлса. «Эта моя любимая», – написала она. Я взглянула на фотографию и закрыла сообщение. Надо хотя бы минуту не думать о Майлсе.
Абстрагирование нашло меня в других сообщениях. Я снова написала Келли этим утром, но она не ответила. Пару дней назад я начала оставлять голосовые. Поэтому, даже не думая, щелкнула на ее имя и нажала кнопку вызова. Пытаясь с ней связаться, я ощутила знакомое чувство. Сосредоточиться на письмах, постоянно думать о том, чтобы собрать их, было легче, чем справляться с маячившей передо мной проблемой.
Раздался третий гудок, и дверь рядом со мной открылась, на парковку вышел Майлс.
– Вот ты где, – сказал он. – Ты как?
Я подняла руку, попросив его подождать. Включилась голосовая почта Келли.
– Привет, Келли. Это Ли Бауэр. Снова. Надеюсь, ты получаешь эти сообщения. Слушай, я была бы рада, если бы ты мне перезвонила. Это очень важно. Ладно. Пока.
Когда я сбросила, Майлс хмуро смотрел на меня.
– Ты теперь ей звонишь?
– Сообщения ни к чему не привели, поэтому…
– Так, может, оставить ее в покое?
– Я не могу. Мне нужно ее письмо.
Он покачал головой.
– Забудь ты про эти письма, Ли.
– Что? Нет. Почему? – спросила я. – Ты все время так говоришь. Что у тебя за проблема с этими письмами?
– Никакой проблемы, – ответил он и засунул руки в карманы брюк.
Внутри меня забурлил гнев. Знаю, это неразумно, но я вдруг разозлилась на него. Из-за того, что он не понимал, почему эти письма важны. Из-за того, что позволил мне так сблизиться с ним, когда обещал, что мы пойдем на выпускной как друзья. Из-за того, что, когда я отстранялась от него, мир казался холоднее.
– Прекрати это делать! – закричала я, потому что хотела на него покричать. – Прекрати притворяться, что не понимаешь, почему я должна это делать. Почему? Что с тобой не так?
– Прекрати, Ли, – сказал он. – Давай вернемся внутрь.
– Нет, – рявкнула я. – Почему ты не напишешь письмо?
– Ли.
– Почему ты этого не сделаешь?
– Я возвращаюсь.
Я схватила его за руку.
– Нет, пока не скажешь, что с тобой.
Он стряхнул мою руку и сделал шаг назад, глаза сверкнули.
– Что со мной? – спросил он, повысив голос. – Это ты зациклена на этих дурацких письмах!
– Потому что они важны!
– Для кого?
– Для всех, – ответила я. – Всем важна правда.
– Нет, она важна тебе, – сказал он и ткнул пальцем в мою грудь. Его голос звучал так громко, так резко, что я удивленно отступила. – Здесь дело совсем не в правде, Ли. А в тебе. Тебе и твоем чувстве вины.
– Я стараюсь все исправить.
– Келли не хочет с тобой разговаривать!
– Поговорит, когда поймет, что я делаю.
– Не все хотят об этом говорить, Ли. – Он кричал на меня. Такого никогда раньше не было. Пусть я не ощущала никакой угрозы, но меня это тревожило. – Возможно, ты думаешь, мир должен услышать истории Денни, Эшли, Иден и твою, но не мою. Эта правда не освободит нас троих. Люди не хотят слышать мою историю. Особенно ты.
– Майлс… О чем ты говоришь? – спросила я. Он теперь ходил туда-обратно, запустив руки в волнистые волосы. А я стояла и смотрела на него. – Я уже знаю, что с тобой случилось. Знаю, какие гадости писали про тебя журналисты. Что люди неправильно тебя поняли. И в этот день ты был самым храбрым из нас. Почему тебе так сложно написать об этом?
– Потому что я…
Открылась дверь, и он сбился. Из зала выбежали две держащиеся за руки девочки, одетые в фиолетовое и голубое. Они посмотрели на нас и, перешептываясь и хихикая, направились к машине.
Когда они ушли, я снова посмотрела на Майлса. Он смотрел под ноги, засунув руки в карманы.
– Майлс…
– Мне надо идти.
– Что?
– Я не могу сейчас.
– Майлс, ты не можешь уйти домой. Потому что я тебя привезла.
Но он уже пересекал парковку и шел к школе. Даже не оглянулся.
После этого я еще долго стояла на тускло освещенной парковке. Не могла войти внутрь, не могла посмотреть на Денни и Эмбер и объяснить им, что только что произошло. В основном потому, что не знала, как это сделать. Я не понимала, как от такого идеального момента, танца и разговора о совместной поездке через страну мы перешли к крикам.
А теперь он ушел.
Я больше не хотела здесь находиться. Без него. Поэтому достала из сумочки ключи и направилась к грузовику.
Я некоторое время ездила с орущим радио по городу. Понимала, если приду домой слишком рано, мама захочет знать, что случилось, а я слишком устала разбираться с ее беспокойством.
Когда я наконец заехала на подъездную дорожку, в доме не горел свет. В окнах рядом с дверью тоже было темно. Интересно, Майлс добрался до дома? И как? Может, попытаться с ним поговорить или оставить на ночь в покое? Часть меня хотела извиниться, хотя я честно не понимала, что сделала не так. Наверное, слишком надавила на него, но ради благой цели.
Я так думала.
Я заглушила двигатель и услышала гудение телефона. Я бросилась за ним, думая, что это Майлс. Что он скажет, что нам надо поговорить. Что захочет объясниться.
Но сообщение пришло не от Майлса, а от Келли Гейнор.
Забавно, что некоторые воспоминания о том дне кажутся мне очень яркими, как фильм на экране с высоким разрешением, проигрывающийся за моими глазами, тогда как другие становятся размытым пятном или вообще отсутствуют.
Например, я не помню, кто из нас заметил засос на шее Сары или как мы убедили учительницу биологии одновременно отпустить нас в уборную. Но картинка становится четче, когда мы стоим перед зеркалом. Я очень живо помню выражение лица Сары, когда она всмотрелась в свое отражение и чуть склонила голову, чтобы увидеть засос. На ее лице отразились тревога и раздражение, но я не могла не заметить толику гордости.
Келли уже была там. Я видела ее в зеркало – она стояла в углу за нами, словно тень с сигаретой. Ничего нам не сказала, и мы ее проигнорировали. Я всегда считала Келли школьным привидением. Если приглядеться, она здесь, но этого легко не заметить, если не заглядывать в темные углы.
Сначала память молчит. Я знаю, что Сара что-то говорила, рассказывала о засосе, когда достала тональник и воспользовалась им. Но слов нет. Это похоже на выключение звука во время фильма. Но потом за нами открывается дверь кабинки, и выходит Эшли.
– Я собиралась спросить, где ты пропадала последние несколько вторников, – сказала она. Она смотрела на Сару, рот скривился в презрительной усмешке. Сейчас мне в некотором смысле даже смешно это вспоминать. Несмотря на возникший между нами конфликт, я знаю Эшли как доброго и заботливого человека. Слишком переживающего. А это была другая Эшли. – Но, кажется, уже получила ответ.
– О господи, Эш. – Сара развернулась к ней. Намек на гордость, который я видела несколько секунд назад, исчез. – Прости. Я просто…
– Эй, я понимаю. Кому нужен Иисус, когда к твоей шее присосался парень?
Я сжала руки в кулаки, но стоящая рядом Сара даже не вздрогнула. Сару сложно было обидеть. Даже в четырнадцать лет она излучала такую уверенность в себе, что я представить не могла. Когда ее оскорбляли – что, честно говоря, случалось нечасто, – слова как будто отскакивали от нее. Словно она знала, что лучше любых ярлыков, навешанных на нее.
И тут такая же ситуация. Они с Эшли долгое время дружили, но даже когда эта девушка, которую она знала всю свою жизнь, попыталась ее пристыдить, Саре было все равно.
Из письма Эшли я знаю, что Сара покраснела, но не помню этого. Я помню, как она наблюдала за Эшли, которая подошла к раковине, чтобы помыть руки.
– Ты же не собираешься…
– Рассказать твоим родителям? – спросила Эшли. – Нет. Если тебе комфортно врать, зачем мне тебя останавливать? Но помни – может, они и не в курсе, чем ты занимаешься, но Бог знает.