Я снова посмотрела на Сару, и она закатила глаза. Минуту спустя, когда Эшли ушла, она сказала:
– Кто-то должен ей сказать, что Богу нравятся хорошие люди.
Келли хохотнула из угла, а Сара широко улыбнулась, сверкая брекетами. Никто из нас не видел, как Келли Гейнор улыбается, не говоря уже о смехе. Но если кто и мог ее рассмешить, так это Сара.
Она снова взяла тональник и принялась замазывать засос.
– Нам надо торопиться. Скоро прозвенит звонок.
– Ты действительно думаешь, она не расскажет твоим родителям? – спросила я.
– Не расскажет. Она ханжа, но не стукачка. Сказать правду? Мне кажется, у нее сейчас все сложно. Она не всегда была такой плохой.
Она закрыла крем и сунула его обратно в сумку. Я понятия не имела, как она умудрялась покупать столько косметики и протаскивать ее в школу незаметно от родителей, но коллекция продолжала расти. Иногда по утрам, когда она заканчивала краситься в столовой за столом, используя камеру телефона в качестве зеркала, она поворачивалась к сидящей рядом девочке и предлагала накрасить и ее. Благодаря ее тайным запасам косметики многие девятиклассницы могли слегка преобразиться.
Келли вошла в кабинку и, кинув бычок в унитаз, смыла его. Затем направилась к выходу из уборной.
Дальше все происходит, как в замедленной съемке. Келли вышла, Сара застегнула сумку, и мы услышали выстрелы.
Сначала мы не поняли, что это такое. Я решила, что фейерверк. Подумала, прикалывается кто-то из выпускников. Мы с Сарой переглянулись и вместе двинулись к двери, чтобы посмотреть. И тогда послышались крики.
Мы даже не успели выйти в коридор, как Келли забежала обратно. Она втолкнула нас обратно в уборную.
– Прячьтесь, – сказала она.
– Что? – спросила Сара.
Но Келли уже неслась к кабинке. Она так спешила, что даже не заметила развязавшийся шнурок. Споткнулась о него и повалилась на пол. Мы с Сарой поспешили к ней, но она покачала головой и оттолкнулась от пола.
– Прячьтесь, – снова сказала она. – Сейчас же.
Выстрелы зазвучали ближе. Хлопки, крики и страх в глазах Келли наконец уложились в моей голове. Что-то было не так. Совсем не так.
Сара среагировала первой. Схватила меня за запястье и, затащив в кабинку, заперла дверь.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он зашел в уборную. Понимаю, что всего минута или две после того, как мы спрятались. Но они показались мне вечностью. Мы с Сарой стояли лицом друг к другу и старались не дышать. Мое сердце колотилось так сильно, что я в ушах слышала его стук. Сара обхватила мои пальцы своими и сжала.
Я услышала, как он вошел в уборную. Его тяжелые шаги по плитке. Скрип дверцы другой кабинки, выстрел, крик.
И тут звуки снова меняются. То, что происходит снаружи кабинки, звучит приглушенно. Я слышала, как стрелявший что-то говорит, как кто-то – видимо, Келли – отвечает, но слова невнятны и искажены. Вместо них я слышу Сару. Она почти не издает звуков, так тихо шепчет, что я бы, наверное, не расслышала. Она закрыла глаза и одними губами читала молитву.
К тому моменту я поняла, что происходит, но все казалось нереальным. Словно во сне. Или будто я попала в какую-то видеоигру. Самым реальным, самым страшным из всего было то, как дрожали руки Сары. Она почти никогда не пугалась. А когда это происходило, она визжала и убегала в противоположную сторону, смеясь над собой. Я никогда не видела такого бледного лица. Никогда не слышала, чтобы она так отчаянно молилась.
Не хочу вдаваться в подробности того, что произошло потом. Ты их уже знаешь. Короткая версия – он нашел нас и дважды выстрелил через край кабинки. Одна пуля попала в стену возле моей головы, а вторая – в Сару, тут же убив ее, она обмякла в моих руках. Он вышел из уборной, оставив меня целой и невредимой. По крайней мере физически.
Через минуту приехала полиция, и я услышала выстрелы, которые забрали его жизнь.
После этого все снова ускоряется. Фильм перематывается. В уборную зашел офицер и оторвал меня от тела Сары. Другой помогал Келли, которая хватала ртом воздух. Он прострелил ей плечо. В коридоре работали медики, но я не видела, с кем. Помню, спросила про Сару, снова и снова спрашивала, где она и кто о ней позаботится, хотя понимала, что она умерла.
В итоге я как-то очутилась в полицейском участке. Как вышла из школы, как ехала в машине с копами – эти моменты исчезли. Потому что в следующий момент меня опрашивают, меня все еще покрывает кровь подруги, в комнату врывается мама и бежит ко мне. Никогда не забуду, как она меня обнимала. Словно я ее спасательный плот. Словно только объятия на дают ей утонуть.
И в ее руках я наконец начала плакать. Потому что знала наверняка, что Сара – моя лучшая подруга, моя сестра – не вернется домой. Ее мама никогда ее вот так не обнимет.
Я любила Сару. Люблю больше, чем, возможно, полюблю кого-то еще. И ненавижу то, что кто-то из вас, читающих это, решит, что я пытаюсь очернить ее память, рассказывая правду. Этого я хочу меньше всего. Я хочу, чтобы Сару помнили, но как человека, каким она была на самом деле, а не каким ее хочет видеть мир.
Поэтому повторяю, если вдруг до сих пор неясно: в тот день Сара не надевала цепочку; не вела себя в последние минуты храбро или героически. Мы, напуганные маленькие девочки, забились в кабинку, и это не меняет того, сколько значила ее жизнь. Со стрелявшим разговаривала Келли Гейнор, найденный на полу полицией крестик принадлежал ей.
Она приехала в кафе на двадцать минут позже назначенного времени. Я ее сначала даже не узнала. Пока она не подсела ко мне за стол и не достала вместо приветствия из сумочки пачку сигарет.
– Итак, – сказала она, прикуривая одну прямо посреди кафе. – Чего ты хочешь?
Мне понадобилась минута, чтобы найти нужные слова. Ее когда-то длинные иссиня-черные волосы теперь были острижены под каре и высветлены. Подводка для глаз сменилась на черные очки в квадратной оправе. Губы были накрашены темно-фиолетовой помадой, а из-под ворота футболки выглядывали черные линии татуировки. Она вроде набрала килограммов десять, это сделало лицо более округлым и сказалось на увеличившейся груди.
Сегодня никто из смотрящих новости трехлетней давности или читающих форумы о преступлениях точно не узнал бы в ней Келли Гейнор, пережившую стрельбу в округе Вирджил. Так, наверное, и было задумано.
– Привет, – наконец сказала я, когда удивление прошло.
– Привет, – повторила она, в голосе послышался намек на поддразнивание. – Что тебе нужно, Ли?
– Ох, я, эм… Я хотела узнать, как ты поживаешь.
Она затянулась и, прищурившись, выдохнула.
– Ты отправила мне десятки имейлов и пять голосовых – даже не хочу считать все сообщения, – чтобы узнать, как я поживаю? Серьезно?
Я закашлялась и попыталась отмахнуться от дыма. Честно говоря, не понимаю, как она до сих пор может курить. Этот запах слишком напоминает мне нашу уборную. За несколько минут до начала стрельбы. До того, как мир изменился. Сидя в этом кафе, я уже чувствовала, как ускорилось мое сердце, а кожу начало покалывать, как что-то захваченное уголком глаза превращалось в нечто зловещее.
Когда к нашему столику подошел официант, я так сильно испугалась, что чуть не соскочила со стула и не рванула к двери. Но мне удалось сохранить спокойствие, и я расслабилась, когда он сказал:
– Мисс, вам придется это отложить. У нас не курят.
Она вздохнула, затянулась в последний раз и отложила сигарету, ни слова не сказав мужчине, который посмотрел на меня с выражением на лице «она это серьезно?» Интересно, до этого ему когда-нибудь приходилось просить кого-то не курить? В кафе это уже так давно запрещено, что я была потрясена, когда она попыталась.
Когда он ушел, Келли сказала:
– Значит, ты хочешь знать, как у меня дела. Отлично. Все хорошо. Если не считать одну придурошную, которая меня преследует.
– Тебя кто-то преследует?
Она недвусмысленно посмотрела на меня.
– Ой. – Я сглотнула. – Прости. Я просто очень хотела с тобой поговорить.
– Насчет чего?
Я закусила губу и покрутила трубочку в холодном кофе.
– Ты слышала о родителях Сары?
– А что с ними?
– Они пишут книгу.
Она пожала плечами.
– Ну и отлично. И как это связано со мной?
Я озадаченно посмотрела на нее и поморгала.
– В смысле… это связано с Сарой. Со стрельбой и тем, что произошло в тот день в уборной. Понимаешь, цепочка? Полагаю, в книге упомянут и тебя.
– Вполне вероятно.
– Тебя это не беспокоит? Что об этом снова заговорят? Что подумают… что так история… – Я пыталась найти верные слова. Келли смотрела на меня, словно я самый раздражающий, самый глупый человек на всей планете. Возможно, так и было. Наконец я выпалила: – Ты разве не хочешь, чтобы люди знали правду?
Она поднялась.
– Мне нужен кофе.
Я смотрела, как она подошла к стойке, слышала, как заказала большую порцию черного кофе. Честно говоря, я была рада услышать в ее голосе столько же презрения и раздражения в разговоре с баристой, сколько она вложила в разговор со мной.
Вернувшись на место со стаканом в руке, она проигнорировала мой последний вопрос. Вместо этого сказала:
– Теперь меня зовут Рене.
– Эм, хорошо.
– Это второе имя, – объяснила она. – А еще я сменила фамилию. Написала через дефис фамилии родителей. Гейнор-Маркс. Мама взяла свою девичью фамилию, когда развелась с папой. Так вот, теперь меня зовут Рене Маркс.
– Мне, эм… Мне нравится. Хорошее имя.
Да, я знаю. Прозвучало до боли нелепо. Но я понятия не имела, что сказать. Как принято реагировать, если кто-то сообщает тебе о смене имени? Мне теперь называть ее Рене? Именно это она пыталась мне сказать? Если бы я так не нервничала, то придумала бы что-то получше, чем «хорошее имя».
Келли-Рене? – как будто и не слышала меня. Продолжила говорить, словно я ни слова не сказала.
– Мои друзья знают, что я из округа Вирджил, – сказала она. – Самые близкие. Все остальные думают, я из Иллинойса, так как именно туда мы переехали в мой выпускной год. Но даже близкие не знают, что я была там. Я всем говорю, что мы переехали до стрельбы. Они не задают вопросов. Да и зачем? Сомневаюсь, что многие из них вообще помнят, кто такая Келли Гейнор. А если и помнят, то не знают ее. Они знают лишь единственного человека из округа Вирджил – Рене.