— Погоди распрягать, сначала давай опушку очистим от травы. Здесь будет наш стан, — Кудрявцев взял косу, тронул ее бруском.
— Темно же еще…
— А звезды на что. Гляди, как светят, чес-слово.
Над лужайкой от павшей росы поднималась испарина. Было необычайно тихо, только неподалеку попискивала одинокая птаха.
— Ох, и раззадорился я. Знал бы ты, Серега, как стосковались руки по такой работе, — воскликнул Кудрявцев, и коса мягко вошла в траву.
Пока они обкашивали опушку, начало светать. Шустов пошел к лошадям, пора было навивать возок.
Услышал, как где-то грохнуло, донесся частый перестук, будто за глухой стенкой забивали гвозди.
— Ваня! — побежал он к Кудрявцеву. — Погоди косой махать, послушай.
— Кажись, в нашем городке, в комендатуре, — Кудрявцев весь напрягся, лицо будто окаменело. — Похоже, пальба. Беда, Серега.
Он бросил косу на травяной валок, вскочил в повозку. Крутанул вожжами, свистнул, лошади сорвались в галоп.
— Может, начштаба учения затеял, боеготовность проверяет, — кричал ему в ухо Шустов.
— Эва, да разве старшина начал бы сенокос, — возразил Кудрявцев. — Сними-ка винтовку из-за спины.
В небе возник рокот. Задрав голову, Кудрявцев глядел на плывущие огоньки. С запада на восток летели самолеты. Много самолетов. Гул прокатился и затих вдали, а в той стороне, где проходила граница, загромыхало, горизонт озарился вспышками.
— Что это? — озирался Шустов, но вокруг все оставалось по-прежнему: в задумчивости стояли деревья, над землей висела легкая кисея тумана. — Ты почему молчишь, Ваня?
— Не знаю, что сказать, чес-слово.
Видимо, произошло самое худшее из того, о чем не раз говорил с ним в поездках по границе капитан Ильин. И самолеты в небе, и стрельба в комендатуре, и канонада на границе — все одно и то же.
— Война это, Серега. Надо скорее мчать в комендатуру, помогать товарищам отбивать врага.
Невдалеке от комендатуры резко осадил лошадей, чуть не смял какую-то женщину.
— Ой, хлопци, не ездийте туда. Там ваших усих поубывалы. Тикайте, — голосила она.
— Поубивали наших? Что вы такое говорите? — соскочил с повозки Кудрявцев.
— Та нимци ж… И з ними пан Богаець, сын помещицький. Як бешеные собаки, — она вытирала глаза уголком платка.
Больше от нее бойцы ничего не могли добиться. Женщина одно твердила: «Тикайте, хлопци, або потеряете головы».
— Что будем делать, Ваня? — у Шустова рвался голос, лицо вытянулось и побледнело.
— Пока не знаю, в кустах отсиживаться не станем.
Заметив растерянность товарища, он неожиданно почувствовал себя сильнее, обрел уверенность. Так и должно быть, он старше, осенью ему домой ехать, а Шустов лишь начал службу. Кудрявцев еще надеялся, что события не столь трагичны. У страха глаза велики. Только не соваться очертя голову.
— Загоняй повозку в лес, где поглуше. Надевай лошадям торбы с овсом и жди меня, — в голосе Кудрявцева зазвучала строгость, пусть у Сереги и тени сомнения не возникнет, будто все пропало. — Я разведаю, что к чему.
— Может, вместе пойдем, вдвоем-то куда сподручнее.
По взгляду Шустова Кудрявцев почувствовал, как неуютно ему, муторно и не хочется оставаться одному.
А если Кудрявцеву не суждено вернуться? Что станется с парнем, куда он прислонится? Но жалость только на миг коснулась его сердца.
— Ништо, брат, я возвернусь. Запалы в гранаты вставь. Будь на взводе. Коней береги, они нам еще пригодятся.
Взяв винтовку, Кудрявцев направился к комендатуре. Обогнул пруд, без помех дошел до рощи, взобрался на дерево. Перед ним, как на ладони, оказался двор комендатуры. Там сновали немецкие солдаты в серых мундирах — через границу он видел их много раз. Над крышей вместо красного флага моталось полотнище со свастикой. «Чисто паук нарисован», — сплюнул он.
В доме, где жили семьи командиров, двери были настежь распахнуты, из них выходили незнакомые люди. «Наших не видать. Неужели женщина сказала правду?» — снова подумал он и хотел было спускаться, как на дороге показалось несколько мотоциклов и легковых машин. Они подкатили к крыльцу комендатуры. Из них вышли военные в высоких фуражках. Сверкнули погоны, кресты.
«А как же… где все наши?» — у Кудрявцева будто голова пошла кругом.
Он слез с дерева и, опершись о ствол, замер в тяжком раздумье: «Где женщины и дети? Не может быть, чтобы начальник штаба вовремя не увел их от беды. Может, отошли в лес? Искать надо». Кудрявцев вышел на тропу, что вела к сыродельному заводу, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых рабочих.
Однако, никто ему не встретился. Видимо, затаились люди. Найдя в плетне лаз, Кудрявцев перебрался в огород и пополз по борозде к низенькой, с подслеповатыми оконцами хате. На его осторожный стук в окошко из хаты вначале никто не отзывался. Потом скрипнула низенькая дверь, из-за косяка выглянул белый, как лунь, старик. В помутневших от времени глазах плеснулась радость. Но, оказалось, боец был один и старик сник.
Кудрявцев спросил, не видел ли он кого-нибудь из комендатурских.
— Ни, не бачнв. Нимци прийшлы, воеваты почали. И цих, яки понацепляли на капелюхи жовтые лоскутки, богато, як тараканив из щелей повылазило, — старик потряхивал сивой бородой, потирал заскорузлым скрюченным пальцем покрасневшие глаза, хмурил брови. — Люди балакают, прикордонников зовсим мало було. Нимакив да бандюкив бильше. Така стрельба почалась. Один прикордонник з пулеметом чи на крышу, чи на чердак взбирався. Добре нимакив покрошив, пока бонбой його не вбили. Ох, маты мия, шо потим почалось. Кого из ружжя побилы, кого повисилы. Ранетых усих штыками покололы. Сынку, рази ж можно бачить такое? — старик помолчал, вздохнул и закончил рассказ: — Мужики наши сговорилысь, ничкою пийдема да поховаем у землю побитых прикордонников.
— Дед, а не видел ли ты жен командирских, — добивался Кудрявцев.
Старик встряхнулся, заговорил быстро, сердито: «Женок и маляток ихних повели до завода». Дескать, и раньше живодер Богаец женщин и детей заставлял на себя задарма работать. «Тоже ж и им надо было чего-то исты, вот и батрачили». Потом видел он одного человека, бежал с завода избитый, весь в крови, так сказал, что жен командирских и детей заперли в сарае. «С ружжями стерегут».
За разговором не сразу заметили, как парень в пестро расшитой свитке, в серых брюках, заправленных в низкие хромовые сапоги, остановился напротив. Из-за плетня ожег взглядом Кудрявцева. Не сказав ни слова, одернул свитку и побежал.
— То — злыдень, — с придыханием ронял старик. — Еще вчора був за совецьку власть, а зараз к бандюкам перекинувся. Ховайся швыдче, сынку, не то спиймають. И мени пид старый зад пинков надають. Ой, тяжко. С висемьнадцятого року цих… купантив помню. Кроме лиха ничего.
Зорко глянув вокруг, Кудрявцев перехватил винтовку из руки в руку, пожал жесткую, словно деревянную ладонь старика.
— Погодь, — тот не по-стариковски резво юркнул в хату. Через минуту появился, протянул холщовую сумку. — Трошки харчей. Чого Бог пислав.
— Спасибо, дедуня, — сдавленно сказал Кудрявцев, подхватил сумку, обнял старика, ощутив под ветхой рубашкой костлявую спину. — Мы еще вернемся, жди нас, дедушка.
Через огород бегом метнулся к лесу. На опушке оглянулся. Трое бандитов с винтовками выскочили из рощи и прямиком ринулись к хате старика.
— Сволочи, — ругнулся Кудрявцев, положил ствол винтовки на сук и прицелился в парня в расшитой свитке.
Но спохватился, не нажал на спуск. Понял, что обнаружил бы себя, и тогда ставь на этом точку.
Хрястнул плетень, бандиты перемахнули в огород, ворвались в хату и выволокли старика. Дед крестился, показывал в противоположную сторону той, в которую скрылся боец.
— Спасибо, родной, — взволнованно произнес Кудрявцев и побежал к Шустову.
Тот истомился, ожидаючи, не чаял увидеть товарища в живых.
— Табак дело, Серега. В комендатуре немцы хозяйничают. И банда здешняя.
— А мы… куда?
— Подскочим к сыродельному заводу. — Кудрявцев взялся за вожжи, коротко передал Шустову рассказ старика.
— Что ж… поедем, Ваня, поглядим, — заражаясь решимостью товарища, поддержал Шустов.
9
«Горошкин все же вытащил меня на рыбалку». Ильин сидел на плоту, опустив босые ноги в теплую воду. Возле желтых кувшинок трепетали стрекозы. По гладкой поверхности невесомо сновали паучки-водомеры. Парная духота расслабляла. Ильину не хотелось двигаться, даже поднимать удочку, хотя поплавок дергался, ходил из стороны в сторону.
На плоту появилась жена Надя. Она распустила косу и расчесывала ее большим гребнем. Рядом плескалась Машенька.
— Как вы здесь очутились? — спросил он.
Жена с дочкой рассмеялись и побежали от него по росистой высокой траве. За ними в лучах поднимающегося из-за горизонта солнца стелился багряно-дымчатый след. Вскоре заплясали по нему языки жаркого пламени.
Кто-то тронул Ильина за плечо. Он вскочил с кровати, где прикорнул не раздеваясь после возвращения с границы. В казарме было душно, на лбу у него выступил пот.
— Товарищ капитан, самолеты, — взволнованно говорил дежурный. — Много. С той стороны.
Ильин уже слышал рокот, от которого дребезжали стекла.
Видимо, самолеты шли на небольшой высоте. Во дворе ухнули взрывы.
— Заставу в ружье! Занять оборону, — приказал он.
Крутанул ручку телефона, вызывая комендатуру. Никто не отвечал. «Что они там — уснули?» — сердито подумал он. Через соседнюю заставу дозвонился до погранотряда.
— Видим самолеты, — в трубке задребезжало, в ухо ударило раскатистым громом. — Нас бомбят. Держись, Ильин.
Пробегая мимо канцелярии, увидел оперуполномоченного особого отдела Курилова.
— Почему сидите здесь? К бою, в окопы!
Команда подхлестнула Курилова, вывела из оцепенения. Он выскочил во двор и по ходу сообщения поспешил в опорный пункт.
В передней огневой точке Ильин увидел, как двое бойцов заправляли ленту в станковый пулемет. Наводчик двинул рукояткой раз-другой, приник к прицелу. Глаза его сузились в напряженном ожидании, неподвижные скулы будто окаменели. Впереди, у линии границы, угадывало