— К бою слева! — крикнул Ильин, повернул навстречу танкам, залег, дал очередь из автомата по подтягивавшейся немецкой пехоте.
Но немцы были еще далековато, вне зоны автоматного огня. Танки надвигались быстро, и ему становилось очевидным, что их не остановить без артиллерии, пограничникам не оторваться от них. Заставе оставалось одно — лечь на этой земле костьми.
Рядом упал Горошкин. Он был без фуражки, мокрые белесые волосы липли ко лбу, глаза напряженно сузились, взгляд беспокойно метался по степи.
— Не повезло нам, елки-моталки, — едва разлепил он сухие губы. — Не проскочили. Какую-никакую пушчонку бы… — старшина длинно выругался, чего никогда раньше не позволял себе при Ильине. — Напоследок ухлопаю одного-двух.
Он тщательно целился, стегал очередями, что-то приговаривал. Магазин скоро опустел, он сдернул из-за спины вещмешок, выхватил из него тяжелый диск, подсоединил к автомату.
— Последний… и шабаш.
Ильин ничего не сказал ему на это, только коротко глянул, как бы хотел запомнить облик парня в последние минуты жизни. Вася зря не скажет — положение аховое.
Рядом с Горошкиным увидел хуторского старика. Раскинув ноги, как на тренировке, дед стрелял, вглядывался, попал ли, потом уверенными движениями передергивал затвор и снова приникал к прицелу. Тянувший по степи ветер шевелил его седые космы.
Заря постепенно разливалась над равниной, Ильин видел почти все свое «войско», за исключением тех бойцов, которые залегли за курганами. Он хорошо осознавал, что солдаты были как на ладони перед противником, перед качающимися танковыми стволами, высветленными гусеницами, перемалывающими седой ковыль. Понимал свое бессилие, но ничего не мог сделать. Еще немного, и танки подомнут под себя ничем не защищенных бойцов.
С северной окраины хутора и от курганов слаженно били пулеметы по немецкой пехоте, старались отсечь ее от танков. «Прохоров, какой ты молодец. Спасибо, ты еще жив, воюешь, — с трогательностью, какая была возможна в эту минуту, подумал Ильин о своем заместителе. — Разведчики вовремя поддержали. Тоже славные бойцы». Накатывающаяся за танками цепь потеряла стройность. Но все равно было видно, что и пулеметы мало что изменили в создавшемся положении. Сейчас Ильин пропустит танки и поднимет пограничников в последнюю рукопашную.
«Наденька, родная моя, если жива ты, прости меня, я…» — шептали его губы, глаза уже выбирали того, с кем он должен был схватиться. Вот тот офицерик, азартно размахивающий пистолетом и что-то кричащий солдатам.
Танки были уже совсем близко, слышался скрежет лязгающих гусениц, как вдруг перед ними пролегла полоса взрывов. Будто кто подорвал минное заграждение. Они в одно мгновение смешали танковый строй. Передняя машина с разбитой гусеницей крутанулась на месте, вторая притормозила, попятилась, третья рванула вбок. Взрывы разлетелись веером, зачастили в гуще немецкой пехоты, переместились в глубину.
— Есть на свете Бог, товарищ капитан! — привскочил Горошкин, заблестел глазами. — Ещё поживем-повоюем.
«Похоже, Вася, и поживем, и повоюем», — мысленно отозвался Ильин, радуясь неожиданно подоспевшей помощи.
С северо-востока, со стороны чуть возвышающейся над степью холмистой гряды, нарастал мощный гул. Над оранжевым краешком проклюнувшегося солнца появились два звена штурмовиков. Земля вздрогнула от бомбовых ударов. Из-за гряды вынырнули танки.
Цепь немецких солдат окончательно сломалась, в ней образовались бреши. Слева, возле окраины хутора, автоматчики залегли, огрызались огнем. Там, показалось Ильину, теперь туго приходилось Прохорову. Справа автоматчики сначала попятились, лишившись броневой защиты, но потом стали перестраиваться для новой атаки, когда штурмовики удалились от хутора и пикировали где-то вдалеке, куда устремились и наши танки с десантом. Видимо, бой разворачивался на всей площади, где вклинились немцы, еще неизвестно было, на чьей стороне окажется перевес.
«Не дать им собраться в кулак, упредить атаку», — подумал Ильин, нахлобучил фуражку на лоб, поднялся во весь рост — пусть видят его все пограничники — и взмахнул автоматом.
— За Родину, вперед! — звонко крикнул он и ринулся туда, где густо скопились немцы.
— Ура! — подхватился Горошкин.
За ним поднялись все бойцы. Ряды их показались Ильину очень жиденькими, то тут, то там кто-нибудь из бойцов падал и не поднимался. Но никакая сила уже не могла остановить их контратаки.
— Дорогой ты мой! — начальник штаба обнял Ильина, ткнулся в щеку усами. — Признаюсь, не надеялся увидеть тебя живым.
— Я тоже не чаял свидеться, — Ильин ответил сдержанно и неприязненно, не разделив восторженности подполковника.
У него готов был сорваться с языка сердитый вопрос, где обещанные автомашины, но не стал говорить при бойцах. Подполковник, будто не замечая его натянутости, попросил:
— Построй заставу, скажу ребятам пару слов.
Проходя перед пограничниками, участливо заглядывал каждому в глаза. Видел утомленные, с грязными потеками, запыленные лица, порванные, пропотевшие гимнастерки. Перед ним стояли в строю смертельно уставшие люди.
От заставы и приданных ей отделений не осталось половины.
— Благодарю вас, друзья. От имени командования полка спасибо. Вы отлично выполнили поставленную перед вами боевую задачу, — негромко ронял начальник штаба.
Потом он велел Ильину отпустить бойцов приводить себя в порядок, обедать и отдыхать.
— Чую, клянешь меня. Ладно еще вслух не матюкнул, сдержался. Я бы на твоем месте порохом вспыхнул, — подполковник потрогал поникшие усы, нахмурился, сгорбился. — Не в оправдание поясню, а чтобы ты знал. Первый батальон наш вчера утром попал под удар немецкой колонны. Прорвалась механизированная часть, ну и… Короче говоря, противник атаковал одновременно в нескольких направлениях. Имел цель отбросить наши войска, расширить свои позиции на подступах к городу. Во многом это ему удалось. Штаб пограничного полка накрыло плотным артиллерийским огнем. Командир тяжело ранен, отправлен в госпиталь.
Ильин видел, подполковник был напряжен, озабочен, все невзгоды теперь свалились на него.
— Вот почему машины, посланные к тебе, не дошли, — начальник штаба передернул плечами, будто стряхивая с себя давивший его груз. — По радио не могли тебя отыскать, связных направляли. Сейчас ясно, что и они не добрались.
Появился ординарец, позвал обедать.
— Пойдем, подхарчимся, — пригласил подполковник.
— Разрешите мне со своим подразделением?
— Там Прохоров распорядится.
У палатки были подняты края, залетавший под парусину ветер освежал разгоряченные лица.
— Помянем тех, кто не вышел из боя… — подполковник налил из фляжки по полстакана.
Ильин выпил. Не чувствуя вкуса, выхлебал густой суп с консервами. Медленно, как бы нехотя отпускало напряжение, с трудом рассасывался ком в груди.
— Как ты решился на прорыв через такую силу? — по-доброму, с интересом и любопытством глядел на него начальник штаба, будто видел впервые.
— Иного выхода все равно не было, товарищ подполковник. Не сидеть же, как кролику, и ждать, когда начнут с тебя сдирать шкуру, — неохотно ответил Ильин, потому что надо было говорить о себе, своих сомнениях и надеждах. — Помирать, так с музыкой. Если бы наши неожиданно не ударили…
Подполковник уже весело глянул на него, широко улыбнулся.
— Неожиданно, говоришь? Во-первых, мы о тебе не забывали ни на минуту, хотя полк тоже помят основательно. Во-вторых, за этот немецкий клин командиру стрелковой дивизии нагорело, — рассказывал начальник штаба, закуривая, пуская дым сквозь усы. — Злой, как черт, всю ночь готовил удар. У командующего армией авиацию выпросил. На час раньше пришлось ему начать, потому что ты со своим прорывом подтолкнул. В общем, смяли немецкий клин.
Подполковник раскрыл полевую сумку, глянул на топографическую карту.
— Перекусили, потолковали. Неясностей нет? Хорошо, пора за дела браться, — сказал он. — Хотя ты и устал, надо бы тебе отдохнуть, да не придется. Комбат убит. Принимай первый батальон, капитан Ильин. Наш полк бросают на охрану переправы через Волгу. Немцу эта переправа — кость в глотке. Авиация гвоздит по ней. Разведка засылает десанты и диверсионные группы. К вечеру доложишь о том, что принял батальон.
11
Из Москвы Стогов уезжал со сложным чувством. На фронт он просился не раз. Вспомнилось, по первому рапорту с ним деликатно побеседовал начальник отдела. Дескать, здесь тоже не баклуши бьют. Воевать просятся многие, если всех отпустить, кто здесь станет править дела. Границы у нас большие, их повсюду надо охранять, причем, исходя из сложной обстановки военного времени, усиленно. Вся полнота ответственности за это, организация службы лежит на Главном управлении пограничных войск. Если большинство организаторов, специалистов высокой квалификации, к каким, безусловно, относится и полковник Стогов, уйдут из управления, охрана ослабнет. Не резонно ли? Да, резонно, соглашался Стогов. Но он по призванию и по опыту строевой командир, а не работник аппарата управления. Возможно, от него больше будет пользы на фронте.
Прошло время, он написал второй рапорт. На этот раз с ним беседовал заместитель начальника штаба, тоже довольно миролюбиво. Доводы, в общем-то были те же, что и по первому рапорту: теоретическая и практическая подготовленность полковника Стогова необходима Главному управлению пограничных войск. Руководство предлагало Тимофею Ивановичу пока обождать.
«Пока» — понятие растяжимое. Стогов вложил в него конкретный срок — два месяца. Минули и они, подал третий рапорт, надеялся, не откажут. Но ответ задерживался. Он уже подумывал о том, что его настойчивую просьбу командование сочло за упрямство, хуже того, за каприз. Предполагал он и другой вариант, рапорт затерялся где-то в канцелярии.
Однако ошибся. Его пригласили к одному из руководящих работников политического управления полковому комиссару Рябикову. Неприятное, тоскливое предчувствие тронуло душу Стогова. Комиссара он близко не знал, хотя по работе и соприкасался. Как-то выезжал в командировку в группе командиров и политработников на Дальний Восток. Возглавлял группу полковой комиссар. Невысокого роста, круглый, холеный, он со всеми держался свысока, соблюдал дистанцию. Был безукоризненно, даже подчеркнуто щеголевато одет. Свои выезды в пограничные отряды и на заставы обставлял с особой значительно