— Не глянулись серебряные, покажу золотые, — неожиданно на чистом русском языке сказал незнакомец.
Ильин взял Надю под руку и направился к телеге. Быстро купил шерсть, скатал ее в тугой валик, завернул в холстину.
— Тебя что-то насторожило? — спросила Надя. — Не шагай так широко, я не успеваю. Мне тяжело.
— Извини, пожалуйста, — спохватился он.
На выходе с толкучки возле Ильиных вроде бы случайно оказался плечистый смугловатый парубок в домотканой рубахе и таких же портках, вздувшихся пузырями на коленках. Он бросил напряженный взгляд на капитана, нагнулся, будто бы заправляя холстинные онучи в сыромятные опорки.
— Пан командир, — расслышал Ильин, глухо, скороговоркой оброненные слова, — человик, шо цацьки вам казав, спидручник Богайця, молодого барина. Опасный он, обходьте його сторонкою. А Богайця я недавно бачив, зовсим блызько, як и вас.
«Богайца… барина. Какого барина? Ах, вот оно что, — Ильин вспомнил, что сегодня утром всплывала в памяти фамилия бывшего здешнего помещика. — Молодой… Значит, сын его объявился здесь. Зачем пожаловал? Но если приехал… да не приехал, а через границу тайно пробрался, то неспроста».
Он повернулся спросить, где, когда хлопец видел Богайца, но того и след простыл. Задумался Ильин, этот-то паренек кто, друг или враг? Предупредил и скрылся, боясь, как бы не заметили сообщники Богайца. Но, может, и по его указке намекнул, дескать, настоящие хозяева живы, не забывайте об этом. Вроде бы не похож хлопец на бандита. Хм, сказал тоже, разве у него должно быть написано на лбу: «Я — бандит?».
— Ты не ответил мне, Андрюша, — прервала его размышления Надя. — Признаюсь, украшения мне глянулись. Денег у нас хватило бы.
— Ты заметила взгляд торгаша?
— Можешь не продолжать, я понимаю. По-разному на нас здесь смотрят. Под иным взглядом зябко на душе становится.
— Ну вот, сама распознала, по-всякому к нам относятся, — придерживая жену под руку, сказал Ильин, напряженно думая о недавней, на первый взгляд, нечаянной встрече, и пока не приходил ни к чему дельному.
Надя повернулась к мужу, подняла глаза.
— Может, мои слова прозвучат нелепо, но я все же спрошу тебя: зачем мы пришли сюда? Почему Красная Армия вступила на эту землю? Только ты не ссылайся на газеты. Как они этот вопрос толковали тогда, отлично помню.
«Ах ты, женушка… занозистая. Что тебе ответить?» — подумал Ильин.
Ничего кроме того, о чем взахлеб кричали газеты в сентябре тридцать девятого года и как объяснялось вступление Красной Армии в пределы Западной Украины и Западной Белоруссии в приказах, он не знал. Однажды о том же завел разговор с начальником пограничного отряда. Тот побурчал, дескать, все-то тебе до тонкости выложи да открой. Может, мне нарком иностранных дел о том докладывал? Нет, едрена корень, со мной он не беседовал. Что мне ведомо, скажу, если ты такой дотошный.
— Земли эти нашими были когда-то. Российскому государству принадлежали, — заговорил он вдруг сердито и напористо. — Они Польше отошли по Рижскому договору в двадцать первом году. Чай, грамотный. В училище должны были тебя просветить, когда на границу отправляли. В двадцатом году мы с Польшей схватились, до Варшавы было дошли. Ну, дальше неудачи начались, ничего у нас там не получилось.
Смело объяснялся с ним начальник отряда. Так открыто не объясняла наша история ту войну с Польшей. Стало быть, потому и в училище его не просветили.
— Понятно, не получилось, из Польши убрались. А эти земли почему отдали, если они наши? — допытывался Ильин.
— Дипломатия, едрена корень, дело тонкое. Кто кого объегорит. Опять же, силенки наши в ту пору на исходе были. Гражданская война вконец нас измотала. Пришлось уступить, лишь бы войну прихлопнуть, — подполковник поразмышлял минуту, добавил: — В общем, оттяпали у нас этот край. Договорились тогда уважать друг друга, не вмешиваться во внутренние дела соседей, все права жизни предоставить русским и украинцам на той стороне, полякам у. нас. Население-то за многие годы перемешалось.
«Верно сказано, соседи не должны драться, — снова подумал Ильин. — В мире жить — самое милое дело».
— А то, что мы теперь сюда пришли, правильно, — продолжал начальник отряда. — Нашими были земли, к нам и вернулись. На вполне законных основаниях. Тем более, что Польша всех условий договора не выполнила, наше население там притеснялось. Когда немцы ее оккупировали, разве мы могли допустить, чтобы они подмяли под себя и эти земли? Вот так понимай этот вопрос, Андрей Максимович.
Подполковник еще подумал немного, неожиданно подморгнул Ильину по-приятельски.
— Ты-то, едрена корень, в выигрыше, — уже весело продолжал он. — Вон какой особняк отхватил под свою комендатуру. Кум королю, сват министру. У меня в отряде такая роскошь и не снилась. Кое-кто поговаривает, мол, надо выжить отсюда Ильина и разместить здесь отряд, — глянул хитровато на коменданта, кивнул: — Не хмурься, это только разговоры. Так что царствуй тут.
Потом, когда они выехали на заставу, а после вышли на границу, Ильин, словно и не было перерыва в разговоре, опять спросил.
— Почему мы остановились именно на этой линии, — провел он рукой, показывая на проходящую по опушке рощи границу. — Немцы встали тут, как споткнулись, мы подошли к ним, вроде раскланялись: «Здрасьте вам!» Что они, шибко добрые, допустили нас сюда? Надо думать, для них это тоже лакомый кусок. Выходит, мы с немцами договорились? На мой взгляд, надо бы их оттеснить. Пусть убираются к себе, в Германию. Почему бы нам не помочь Польше освободиться?
На это подполковник ничего не ответил, посерьезнел, прищурился, в щелочках глаз появился стальной блеск. Он покачал головой, погрозил пальцем. Понимай так — не нашего ума дело.
Ильин уловил, дальнейшего разговора не получится, подполковник и сам того, о чем он допытывался, не знает. Тот осуждающе покачал головой, спросил:
— Воевать, что ли, с ними захотел? Вот скажу комиссару, пусть он тебе мозги как следует прополощет.
Но комиссар на эту тему с Ильиным не беседовал. Наверное, за сумятицей дел начальник отряда ничего комиссару не сказал или посчитал, что коменданту довольно и того, что он сам ему выложил.
Не пересказывать же все это Наденьке, поэтому на вопрос ее ответил короче и проще:
— Народ здесь разный, сама в этом разобралась. Одни живут побогаче, другие победнее. Не так, как в наших колхозах. Там у нас все равны, одинаковы, под одну гребенку причесаны. Думаю, здешние крестьяне побаиваются, что их тоже в колхозы потянут. А они не хотят, я со многими селянами на этот счет толковал. Как они рассуждают? Пусть у иного мужика всего клочок земли, да свой. И он на нем — хозяин. В душе-то вздрагивает, а не лишат ли его права «хозяйнуваты»?
— Понимаю, Андрюша, — кивнула Надя, перекинувшись мыслями в родную деревеньку Дубовку Воронежской области, к отцу и матери своим. Больше десятка лет они в колхозе, а как была у них глинобитная хатенка, та же и теперь стоит. У матери от работы на колхозном скотном дворе руки в жестких мозолях, синие вены на них вздулись от напряжения. А хлебушка, что на трудодни достается, не всегда до весны хватает…
Ильин, видя ее задумчивость, решил, что она недовольна его ответом, пересказал разговор с начальником отряда. Надя повела плечами, мол, ясно ей это. Ильин снова вспомнил торговца. Надо было купить у него украшения. Славный подарок получился бы Наденьке. Ну, какое отношение тот продавец имеет к тому, что здесь кое-кто озлобился против нас и ждет не дождется возврата старой жизни. О том, что нас тут в любой момент могут укусить, ему надо помнить постоянно. Надю предупредил, чтобы она Машеньку со двора не пускала и сама поостереглась. Надя опять кивнула.
Он остался доволен, что жена не стала спрашивать, кого и почему ей надо остерегаться. Ничего определенного сказать он ей не мог. Подозрения — еще не основания для немедленных действий.
С первого дня совместной с Надей жизни на границе, а началась она на заставе в Закавказье, Ильин убедился, что жена близко к сердцу приняла его служебные дела и заботы, вместе с ним разделяла их. Он научил ее стрелять из пистолета и пулемета, скакать на коне, набивать патронные ленты и снаряжать диски, обращаться с биноклем и полевым телефоном.
— Сварить обед на всю заставу ты можешь, перевязать раненого умеешь. Солдатская сноровка тоже пригодится, — подзадоривал он, наблюдая за ней, на стрелковой тренировке.
Но ее не требовалось подзадоривать, по-иному своей роли на заставе Надя и не представляла. Тут каждый жнец и на дуде игрец. Научилась с полуслова, с полунамека улавливать изменения обстановки на границе. Видимо, почувствовала что-то и сейчас.
По пути в комендатуру Ильин размышлял над тем, что, очевидно, сам пан Леопольд Богаец искал к нему подходы. Иначе зачем было подсылать торговца сувенирами? Да еще и предлагать их по дешевке, почти даром. Но с какой целью он ищет подходы?
Начальнику штаба комендант приказал усилить охрану военного городка, на ночь выставлять часового и к дому, где жили семьи.
«Разберемся, пан Богаец, почему именно ко мне вы проявляете пристальный интерес», — подумал он.
До обеда Ильины успели помыть шерсть. Машенька крутилась тут же. Они отстранили маму от стирального корыта, строго следили, чтобы не поднимала тяжестей. Надя раскусила их сговор и с доброй улыбкой наблюдала, как папа с дочкой наперегонки бегали к пруду за водой, на берегу исхитрялись обрызгать друг друга.
Теплый летний день, плывущий над рощей запах липового цвета, радость общения с семьей, ставшая редкой в последнее время, как бы отдалили Ильина от утреннего происшествия, от тревожной жизни границы. Он целиком ушел в домашние хлопоты — впервые за месяц позволил себе такой отдых, — они казались ему в эти минуты важными. Он как мальчишка, которому мать, уходя, строго-настрого наказала что-то сделать по дому, на время становился тут полновластным хозяином и упивался простым человеческим чувством.