— Товарищ капитан, не ищет ли немец пути-дороги на ту сторону реки? — высказал он предположение.
— Почему бы сразу не высадить десант там?
— О двоих-то русских помните? Что за встреча-свидание?
— Помню, Вася, — Ильин встал на колено к фонарю, зашуршал картой. — Гляди сюда. Тут изгиб реки, большая отмель. Для переправы подходящее место.
— Дак, и балка, о которой вы говорили, там. Десант ее не обойдет. Укрыться, костерок запалить, кашу сварить им тоже надо. Опять же вода-питье необходимы.
— Заставы пойдут вдоль реки. Ты со своими ребятами впереди, что бы ни случилось, себя не обнаруживать, — Ильин свернул карту, убрал в сумку, немного подумав, добавил: — Группу пограничников я продвину южнее того места, где у нас был бой. Велю до утра рвать гранаты, толовые шашки, стрелять из пулеметов и винтовок, в том числе и из немецких.
— Стало быть, «десант ведет бой, не сдается». Тот, что оставлен там, — догадливо кивнул Горошкин.
Подошел начальник штаба батальона, старший лейтенант, назначенный полмесяца назад, в штабной роли новичок. Подал Ильину листок.
— Теперь можно и доложить полковнику, — сказал Ильин, посмотрев записи. — Передай, пусть с нашего убитого подберут подходящую одежду для этого пленного. Но чтоб незаметно. Слушай, что мы тут с полковой разведкой намозговали…
— Я пошел, товарищ капитан? Время не терпит, — сказал Горошкин.
— Иди. Землю носом рой, а десант найди.
19
В предутренний час в осенней степи темно, хоть глаз выколи. Густая и вязкая, словно деготь, мгла сгладила неровности, оплела кустарники. Низкое небо без единой звездочки, без малейшего просвета тяжело нависло над землей, придавило. Близкая река тоже не проблескивала, вобрав в себя чернильную темноту неба.
«Ну, и ночка. Только соловью-разбойнику шастать в такую пору, да посвистывать, пугать честной народ, — напряженно думал Ильин, шагая осторожно, чтобы не оступиться. — Где он, этот честной народ?»
Все живое и живущее в степи притаилось, затихло, было столь же безмолвно, как и сама степь. Ильин угадывал лишь движение своих бойцов, шаги десятков ног, уминающих жесткий ковыль. Сквозь мягкий шелест отчетливо слышал долетавшие до слуха звуки «боя». Кто знает, может, немцы и поверят в то, что, бросив русским кость, они заставили их увязнуть там.
Полковник Стогов после услышанного доклада, не шифрованного, а иносказательного, поскольку времени в обрез, также передал Ильину, что знакомые ему сообщили, гости прогуливались в том месте, которое он и указывал. Пообещал сам с приятелями быть там, чтобы вместе попотчевать гостей утренним чаем.
Послушать их разговор со стороны — приятельская болтовня. Наивно было бы думать, что в десанте нет переводчиков, что немцы не дежурят круглые сутки у радиоприемников и не ловят наших переговоров. Из тарабарщины, которой обменялись Стогов и Ильин, они, конечно, могут понять, что речь шла о них. Но о какой части десанта, скорей, о той, с которой и до сих пор продолжается «бой». Во всяком случае, спокойствия в их души этот «туман» не внесет. Ильин еще не сообщил командиру полка о пленном советском немце. До поры умолчал.
Необычная все же история с этим немцем. Пока шли, Ильин поговорил с ним. Тот понял, что его не собираются расстреливать, как пугали перед заброской десанта. Кажется, он для чего-то нужен русским, не для потехи же его переодели. Волновался, рассказывая о себе, хотел, чтобы русский командир поверил в то, какую злую шутку сыграла с ним жизнь.
Ганс Янцен, так отрекомендовался он, забыв, что его документ в руках у русского командира, и не заметил, как назвал Ильина «геноссе капитан», повторил, что жил с родителями недалеко отсюда.
— Там, за Волгой, — махнул он рукой за реку, которая лишь угадывалась в черном провале меж берегов. — Красивое наше село, в сплошных садах, за ними пшеничные поля. Как русские говорят, хотя бы одним глазком взглянуть на них. Скучаль очень.
Янцен почти чисто говорил по-русски, сбивался, только когда торопился. Перед командиром робел, сначала тот показался ему очень суровым, таким, о которых фельдфебель их роты твердил: пощады от них не жди. Но русский капитан ни одним словом не оскорбил его, не поступил с ним так, как сами немцы обращались с пленными красноармейцами.
Учился Янцен в сельской школе, потом работал трактористом и шофером, пахал, сеял. Какая прекрасная у них родилась пшеница.
Пришел срок, его призвали в Красную Армию. На службу провожали всем селом. Два года пролетели быстро. В танковой части был механиком-водителем, песню о трех танкистах с товарищами пел. Привез домой почетную грамоту от командира полка. В родном селе его ждали не только родители, но и невеста Марта. Осенью, после уборки урожая, собирались пожениться. Но летом началась война.
Отец Ганса еще нестарый, в гражданскую войну против белых воевал. Оба они думали о том, что их возьмут в армию, отправят на фронт. Но в конце августа началось что-то невероятное, вроде страшного сна. В село приехали военные в синих фуражках и за одни сутки всех жителей-немцев вывезли неизвестно куда. На счастье или на горе, но Ганса в тот день не оказалось дома, уехал рыбачить на Волгу. Наверное, все-таки на горе, потому что потом пришлось прятаться, чтобы не забрали и его. Он ничем и ни перед кем не провинился, потому и не хотел добровольно идти под арест. Ему казалось тогда, всех немцев арестовали, потому что другие немцы напали на Россию.
Убитый горем, он уехал далеко от Волги, к родственникам на Украину. Получилось совсем плохо. Его и еще многих парней и девушек схватили немцы, осматривали и ощупывали как лошадей на рынке, загнали в товарные вагоны, увезли в Германию. Он уже говорил об этом.
— Меня отдали на ферму к старому бюргеру, — глухо ронял Янцен. — Дома я всегда с охотой шел на работу. Там этот скряга, еще солнце не встало, гнал: «Арбайт… Шнель, руссише швайн».
Ильин не удивлялся, слушая пленного. За год скитаний в немецком тылу он узнал их повадки. Но то, что республика немцев Поволжья более не существует, поразило его. За время, пока воевал здесь, под Сталинградом, он не слышал ни от кого, что республику по какой-то причине упразднили. Семью этого парня и другие немецкие семьи выслали. Значит, в чем-то они провинились?
Ладно, все это Ильин постарается выяснить. На первый случай, Янцену поверит, потому что рассказанная история была не на пользу пленному. Пока что он Ильину нужен, и, видимо, постарается сам быть полезным. Не солгал ли про этих «русских»? Не получил ли задание от своих завести их в какую-нибудь ловушку? Нет, парень не похож на хитреца, простодушен. Во всяком случае, надо за ним постоянно приглядывать.
«Нашел ли Горошкин десант?» — неотвязно сидела в голове мысль. Ильина больше, чем все рассказанное пленным, сколь необычной и трагичной ни казалась его судьба, допекали собственные заботы.
Закончил свой рассказ Янцен тем, что бюргер дознался, его работник не «руссише швайн», а немец. Решил, парень затесался к нему, скрываясь от военной службы, от фронта. Чтобы не отвечать за укрытие Янцена, потихоньку, через знакомого офицера, сдал его в часть, отправлявшуюся на фронт. В конце концов Янцен оказался в десанте, заброшенном к русским. Здесь, посчитал он, жизнь его закончилась, ибо понял, роту отдали на уничтожение в угоду какому-то коварному замыслу.
Но вот он жив и безмерно этому рад. Перед русскими ни в чем не провинился, даже не выстрелил по ним ни разу. Доказать это ему нечем. Но если геноссе командир поверит ему, никогда об этом не пожалеет. Янцен может быть полезен русским, он не забыл ничего из того, чему учил его отец, что узнал в Красной Армии.
Ильин подумал о жизни пленного немца, изломанной чьей-то злой волей, о том, что еще неизвестно, как все это обернется для Янцена. Что мог сделать для него Ильин? Ну, до окончания операции не станет докладывать о пленном полковнику Стогову.
За час до рассвета появился младший лейтенант Горошкин. Возник тихо, словно бесплотный дух.
— Приказ выполнен, немца нашли-нащупали, — докладывал он. — Мы с вами малость обмишурились, считая, что немец дрыхнет, в кулак слюни пускает. Как предполагали, в балке он сидеть не стал. Недавно здесь наш дивизион «катюш» появился, так немец, язва, наладился его накрыть, — без паузы, не подождав, как Ильин отзовется на сведения, закончил: — Командир полка вам записку прислал.
— Встретил полковника?
— Дак, на его дозор наткнулся.
Ильин накрылся плащ-накидкой, включил фонарик. Стогов писал, что прикроет левый фланг батальона, по десанту ударит одновременно по сигналу Ильина.
— Дивизион известили, что немец туда прет?
— Я послал двух разведчиков, предупредят.
До рассвета оставались считанные минуты. Казалось, стрелки на часах побежали быстрее. Ильин заторопился. Горошкина с пулеметчиками послал в обход десанта. Заставы нависали над десантом справа. Только забрезжил рассвет, Ильин увидел немцев. Разделившись на несколько групп, они словно бы плыли в колыхавшемся над землей легком тумане. Каждая из групп, как понимал Ильин, нацелилась на определенный объект в позициях дивизиона «катюш». До них оставалось не более пятисот шагов. Странным показалось, что там не ощущалось движения. Неужели в дивизионе не подозревали об опасности? Ильину стало не по себе.
Чутьем, воспитанным годами пограничной службы, отшлифованным постоянной настороженностью партизанской жизни, Ильин угадывал, что Горошкин с пулеметчиками уже занял указанный ему рубеж и отсечет десантников от дивизиона.
Немцы шли, неумолимо надвигаясь на позиции, уверенные, что без шума, все точно рассчитав, расправятся с этой небольшой по числу людей, но такой важной для русских частью.
«Сволочь, не любишь в темноте воевать, — с мстительным чувством думал Ильин, отлично понимая свое выгодное положение по отношению к десантникам. — По ночам предпочитаешь дрыхнуть. С удобствами воюешь, каналья».
Приказал командиру минометной роты: