– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.
– Я подала бы в суд, – отрезала она, как мне показалось, со злостью. Злилась ли она на меня, на Финча? Или просто злилась на то, что так поступили с девушкой?
– А что в таких случаях может постановить суд? – спросила я осторожно.
Прокашлявшись, она ответила:
– В Теннесси вышел новый закон. В прошлом году. Закон о сексэмэсках… Лицо, рассылающее оскорбительные сообщения сексуального характера, признаётся злоумышленником, или, если речь о детской порнографии, лицом, совершившим половое преступление. Этот человек вносится в реестр сексуальных преступников вплоть до достижения двадцатипятилетнего возраста. Информация об этом должна будет прилагаться ко всем заявлениям о приёме в учебное заведение или на работу.
Я рыдала в голос. Я была не в силах говорить.
– Мне очень жаль, Нина, – сказала Джули.
– Я знаю, – с трудом выдавила я, надеясь, что она не сможет понять, до какой степени мне плохо.
– Ну, разумеется, Адам постарался бы меня отговорить… – продолжала она. Её супруг, невозмутимый боец пожарной команды, по случайному стечению обстоятельств дружил с моим бойфрендом школьных времён, Тедди, теперь служившим в полиции.
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Но мне кажется, он сказал бы – пусть школа с этим разбирается. Вообще, я уверена, дело не пойдёт в суд. Учитывая, сколько вы, ребята, платите за учёбу… Мне кажется, папа девочки доверился школе.
– Может быть, – сказала я. Джули вздохнула и спросила:
– Финч уже извинился перед ней?
– Нет. Пока нет.
– Обязательно нужно.
– Я знаю. Что ещё, ты считаешь, нужно сделать?
– Ну… надо подумать… Если бы кто-то из моих девочек так поступил с одноклассницей… – размышляла она вслух.
– Они бы так не поступили, – сказала я. Дочери Джули не имели ни малейшей склонности к подобным гадостям.
– Да… но никогда не угадаешь, – ответила она. Весьма благородное утверждение. Я видела, как она хватается за соломинку, пытаясь меня успокоить. – Ну… я не знаю, как бы мы поступили… Но я знаю, что мы не пытались бы их отмазать.
Я напряглась.
– Джули, мы не пытаемся отмазать Финча.
– Да ну? – Её голос был полон скепсиса. – Тогда зачем же Кирк звонит отцу девочки?
– Ну, во-первых, чтобы извиниться, – сказала я, уже жалея, что рассказала ей об этом – во всяком случае, о намерениях Кирка точно не стоило. Если уж на то пошло, он не обещал мне ничего конкретного. Может, в самом деле хотел извиниться, и всё.
– А во-вторых?
– Не знаю, – ответила я.
Вновь повисла тишина.
– Что ж, – наконец сказала Джули. – Это большая развилка на пути Финча… Я понимаю, для Кирка важнее всего Принстон… но на карту ставится гораздо большее.
Я ясно понимала, к чему она клонит, но слышать её слова всё равно было больно и к тому же немного обидно. Она могла быть очень жёсткой, особенно когда дело касалось Кирка.
– Уверена, всё обойдётся, – выдавила я наконец.
Если она и заметила напряжение в моём голосе, то вида не подала.
– Сомневаюсь, что такие ситуации могут просто «обойтись», – начала она. – И, может быть, не стоит этого говорить, но…
– Тогда не говори, – выпалила я. – Иногда лучше смолчать.
За всю нашу дружбу мы ни разу не общались в таком тоне, но ведь сейчас ей совсем с другой стороны открылся характер моего единственного сына. Её крёстного сына. По ряду причин проще было думать об этом, чем о том, что его характер совсем с другой стороны открылся и мне.
– Хорошо, – сказала она чуть мягче, но без малейшего сожаления.
Я сказала ей, что мне пора идти, и поблагодарила за совет.
– Обращайся, – ответила она. – В любое время.
Глава девятаяТом
В понедельник вечером, когда я мыл посуду, мне позвонили со скрытого номера. Я отчего-то почувствовал, что нужно ответить, и незнакомый мужской голос спросил:
– Добрый вечер, это Томас Вольп?
– Да. Это Том, – ответил я, оторвавшись от тарелок.
– Здравствуйте, Том, – сказал мужчина. – Это Кирк Браунинг, отец Финча. – Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. – Алло? – спросил он. – Вы на связи?
– Да. На связи. Что я могу для вас сделать? – Свободная рука сама собой сжалась в кулак. Его ответ был быстрым и ясным:
– Дело не в том, что вы можете сделать для меня. Это я хочу сделать что-нибудь для вас. Я хочу исправить то, что испортил мой сын.
– Хм, – сказал я, – вряд ли это возможно.
– Да. Я понимаю, случай трудный, но может быть, мы могли бы встретиться и поговорить?
Я хотел было ответить – нет, он не скажет мне ничего, что я пожелал бы услышать, и мне тоже нечего ему сказать. Но потом подумал – вообще-то есть что.
– Хорошо. Ладно. Когда.
– Ну, надо подумать… я сейчас не в городе… вернусь в среду утром. Как насчёт вечера среды? Часов в шесть, у меня дома?
– Нет, это не годится. Вечера я провожу с дочерью, – многозначительно сказал я.
– Ну, тогда скажите, когда вам удобно, – предложил он только теперь, хотя должен был с этого и начать.
– В среду днём, – отрезал я, надеясь, что в среду днём ему совершенно неудобно. Может быть, придётся даже перенести рейс.
Он поразмыслил, потом ответил:
– Не вопрос. Я прилетаю в девять. Давайте примерно в полпервого?
– Хорошо, – сказал я.
– Вот и отлично. У вас есть мой адрес?
– Нет. Пришлите эсэмэской. И не скрывайте номер.
Всю жизнь прожив в Нэшвилле, я повидал много роскошных домов и уже по адресу понял, что жилище Браунингов окажется весьма шикарным. Но всё же был впечатлён, проехав по длинной подъездной дорожке, пройдя вдоль высоченного забора и увидев огромный особняк в духе Тюдоров, выстроенный из кирпича и камня и окружённый сказочным пейзажем. Я большой фанат старых домов, и я не мог не восхититься деталями. Шиферной крышей с крутым скатом и замысловатыми фронтонами. Деревянно-кирпичным обрамлением. Высокими и узкими окнами, искусственно состаренными и освинцованными. Я вышел из машины и побрёл к исполинским резным двустворчатым дверям из красного дерева, по обе стороны которых располагались мерцающие фонари, и содрогнулся при мысли о том, сколько обитатели особняка платят за газ, не говоря уже об ипотеке. Потом напомнил себе, что такие люди вряд ли покупают жильё в ипотеку.
Я поднялся на крыльцо и постарался внятно сформулировать, что чувствую. Я злился точно так же, как и по дороге сюда, но теперь к моей злости прибавилось что-то ещё. Испугался ли я? Нет. Позавидовал им? Нисколько. Расстроился ли оттого, что они так богаты? Вряд ли. Найдя наконец дверной звонок, я понял: то, что богатый мальчик сделал гадость бедной девочке, так предсказуемо, и мне противно было осознавать себя частью клише. И ещё, если честно, я разозлился на этого засранца-папашу за то, что в нём нет ни капли здравого смысла. Кто, кроме полнейшего идиота, станет приглашать незнакомца в свой дом, тем более такой дом, тем более если его кретин-сынок сделал пакость? Посмотрел ли он информацию о Лиле или обо мне? Знает ли, что Лила одна из немногих, кто учится в Виндзоре за счёт госфинансирования? За десять секунд он мог выяснить с помощью Гугла, что я плотник – из тех, что он, вероятно, нанимает и потом выносит им мозги за каждую мелочь. Значит, он либо не потрудился это посмотреть, либо посмотрел и теперь ему насрать на мои чувства. Я не знал, что хуже, но ещё сильнее его возненавидел.
С таким тяжёлым чувством я нажал кнопку звонка, прислушался к эху. Прошло по меньшей мере тридцать секунд, в которые я старался думать о том, что у этих людей есть только деньги, а у меня – моральное превосходство, и закон, конечно, будет на моей стороне.
Наконец дверь открылась, и я увидел пожилую латиноамериканку, которая пригласила меня войти и сказала, что сейчас позовёт мистера Браунинга. Эта сцена тоже была до ужаса стереотипной, особенно когда мистер Браунинг тут же материализовался у неё за спиной. Конечно, он запросто мог бы и сам открыть дверь, но предпочёл, чтобы её открыла чернокожая домработница. Напускай на себя важный вид, и всё приложится, – вот по какому правилу он, несомненно, жил.
Не представив её мне и не поблагодарив, он отпихнул женщину в сторону и втиснулся в дверной проём. Всё в его внешности сразу же вызвало во мне отвращение. Нездоровый румянец, будто он целыми днями распивал алкоголь на поле для гольфа. Смазанные гелем волосы, слишком тёмные, чтобы это был натуральный цвет. Розовая льняная рубашка, верхние две пуговицы, расстёгнутые слишком низко.
– Привет, Том, – сказал он, протягивая мне руку. Грохочущий голос, как у мальчишки-студента, вполне сочетался с хваткой со всей дури. – Кирк Браунинг. Прошу вас, входите.
Я кивнул, выдавил из себя приветствие, и он отступил назад, позволяя мне войти. Я окинул взглядом прихожую, удивился лаконичности и современности стиля. Над чёрным лакированным комодом нависала гигантская абстрактная картина в бледно-голубых тонах. Не сказать, чтобы мне такое нравилось, но вынужден признать – выглядело впечатляюще.
– Спасибо, что пришли. – Кирк сиял искренней улыбкой. – Пообщаемся в моём кабинете?
– Давайте, – ответил я.
Он кивнул и повёл меня через парадную гостиную по широкому коридору в тёмный, обшитый деревянными панелями кабинет, который украшали оленьи головы и чучела птиц, однако дизайнерское решение было довольно радикальным.
– Добро пожаловать в мою берлогу! – Он хохотнул. Я натянуто улыбнулся.
– Подходящее время для скотча, не так ли? – он указал в сторону полного бара. – Кое-где уже вечер.
– Нет, спасибо, – ответил я, – но вы пейте, я не возражаю.
Он, казалось, всерьёз задумался, чтобы выпить одному, но всё же решил, что не стоит, и указал на кресла посреди комнаты. Мне отчего-то показалось, будто их поставили здесь специально для меня, и от этой мысли по спине поползли мурашки.
– Присаживайтесь, – сказал он.