Я выбрал кресло с видом на дверь, спиной к камину. Конечно, он не дровами топит, подумал я. Он уселся, поставив ноги идеально параллельно друг другу и продемонстрировав голые лодыжки. Никаких носков с мокасинами – типичный Белль-Мид.
– Ещё раз спасибо, что пришли, Том. – Он чуть понизил голос, подчёркивая моё имя. Я кивнул и ничего не сказал, не желая облегчать ему задачу.
– Надеюсь, не страшно, что я прервал ваш рабочий день?
Я пожал плечами и сказал:
– У меня гибкий график… работаю сам на себя.
– Вот как, – ответил он, – и чем же вы занимаетесь, Том?
– Я плотник.
– Ух ты. Ага. Здорово. – Его голос и выражение лица сочились снисходительностью. – Говорят, самые счастливые люди – те, кто работает руками. Хотел бы я быть… порукастее. – Он опустил глаза, посмотрел на свои ладони, несомненно, столь же мягкие, сколь и бесполезные. – А то даже лампочку поменять не могу.
Я поборол в себе порыв спросить, сколько человек меняет их за него, а потом подумал – а собственно, какого чёрта.
– У вас, наверное, есть для этого специально обученные люди?
Он, казалось, чуть смутился, но быстро пришёл в себя:
– С этим неплохо справляется моя жена, Нина. Хотите верьте, хотите нет.
Я приподнял бровь.
– Она меняет лампочки?
– Ха. Нет… ну то есть она выполняет мелкую работу по дому. Это приносит ей удовольствие. Но для более сложных дел у нас есть помощник. Отличный парень. Ларри, – сказал он так, будто все неквалифицированные рабочие знакомы друг с другом.
Я обвёл взглядом комнату и спросил:
– И где сейчас ваша жена? Она к нам присоединится?
Он покачал головой.
– Увы, нет. У неё уже была назначена встреча.
– Какая жалость, – сказал я безразлично.
– Да, – ответил он, – но я подумал, будет даже лучше, если мы поговорим… ну, вы понимаете… как мужчина с мужчиной.
– Ну да. Как мужчина с мужчиной, – повторил я.
– Итак, Том, – начал он, глубоко вздохнув. – В первую очередь позвольте мне принести извинения от лица моего сына. Фотография вашей дочери, которую он выложил в Сеть, абсолютно недопустима. – Я прищурился, сделал вид, что задумался над его словами. Он продолжал лепетать: – Она ужасна. И поверьте мне, теперь Финч это прекрасно понимает.
– Теперь? – уточнил я. – А раньше он не понимал? Когда выкладывал её в Сеть?
– Ну, – сказал Кирк, поднимая руки вверх, как бы защищаясь, – собственно говоря, он ничего не выкладывал.
– Ах, прошу прощения. – Прежде я никогда не употреблял это выражение. – Он не понимал, когда отправлял фото своим приятелям?
На такой вопрос он вряд ли мог ответить отрицательно. То есть я так думал. Но он смог.
– Нет, не понимал, – сказал он. – Сначала не понимал. Он вообще ни о чём не думал. Сами понимаете, подростки… Но теперь он всё понимает. Абсолютно всё. И ему стыдно. Очень, очень стыдно.
– Он уже сказал об этом Лиле? – спросил я, уверенный, что знаю ответ.
– Ну, пока нет. Он хочет… но я велел ему подождать, прежде чем я поговорю с вами. Я хотел сначала попросить прощения у вас.
Я прокашлялся и постарался подобрать нужные слова.
– Хорошо, Кирк, – сказал я, – я принимаю извинения. Но, к сожалению, они не отменяют того, что совершил ваш сын – простите, как вы сказали его зовут?
– Финч. – Он кивнул, едва не коснувшись подбородком груди. – Его зовут Финч.
– Ах да, точно. Как Аттикуса Финча?
– Да, совершенно верно! – Он осклабился. – «Убить пересмешника» – любимая книга моей жены.
– Ха. И моей тоже. Представляете? – Я шлёпнул себя ладонью по бедру, всем своим видом выражая сарказм.
– Ух ты. Какое совпадение. Я ей расскажу, – сказал он с улыбкой. – Итак, на чём мы остановились?
– Мы говорили о том, что ваш сын сделал с моей дочерью. Лилой.
– Да… я даже не могу сказать, до чего Финчу стыдно.
– Постарайтесь. – Я фальшиво улыбнулся. – До чего же ему стыдно?
– Очень. Ему очень, очень стыдно. Он не может есть, не может спать…
Я едко рассмеялся, чувствуя, как начинаю терять самообладание.
– Так, подождите. Вы… Я сочувствовать ему должен, что ли?
– Нет-нет. Вовсе нет. Я не это имел в виду, Том. Я имел в виду, что он понимает, какой поступок совершил. И ему в высшей степени стыдно. Но он не хотел её оскорбить. Он просто… пошутил.
– И часто ваш сын отпускает расистские шуточки?
– Разумеется, нет. – Он поёжился; я наконец-то его задел. – А ваша дочь, она… испанка?
– Нет.
Он просветлел.
– Я так и знал, – сказал он так, будто на этом дело можно было считать закрытым.
– Но её мать из Бразилии.
Его улыбка тут же погасла, лицо приняло сконфуженное выражение.
– Полагаю, слово, которое вы пытаетесь подобрать, – «латиноамериканка». Термином «испанка» можно обозначить лишь уроженцев Испании и носителей испанского языка. А насколько мне известно, национальный язык Бразилии – португальский.
Всю эту информацию несколько месяцев назад сообщила мне Лила, когда решила досконально выяснить, кто она такая.
– Очень интересно, – сказал он, и у меня появилось чувство, будто он не то хвалит меня, не то зондирует почву, чтобы получше выкрутиться из положения. – Значит, бразильцы не относятся к другой расе?
– Бразильцы могут относиться к любой расе, Кирк, – произнёс я нарочито медленно, как если бы разговаривал с идиотом. Впрочем, так и было. – Совсем как американцы.
– Да, точно. Верно. Теперь понятно. Так значит, Лила – белая?
– Скорее да, – ответил я, не желая сообщать этому человеку подробности её родословной. Я и сам не был на сто процентов в ней уверен, знал только, что мать Беатриз была абсолютно белой португалкой, а отец – на четверть чёрным. Стало быть, Лила примерно на одну шестнадцатую часть являлась афробразильянкой.
– Скорее да? – спросил Кирк.
– Смотрите. Суть в том, что… Хотя у матери Лилы одно время была грин-карта, сама Лила – стопроцентная американка, – сказал я.
– Это чудесно, – ответил он. – Просто чудесно.
– Что именно?
– Всё, – ответил он. – Что её мать переехала сюда. Что Виндзор так многонационален…
– Ну, я бы не назвал его многонациональным… Но это отличная школа. Я впечатлён преподавательским составом. И директором, – последнее слово я произнёс особенно многозначительно.
Кирк кивнул.
– Да. Уолт очень хорошо выполняет свою работу. И я понимаю, сейчас он в трудном положении. Всё это происшествие… Думаю, он будет рад, если мы сможем уладить всё это тет-а-тет.
– Тет-а-тет? – переспросил я, прекрасно понимая, к чему он клонит.
– Да. Между собой. Я уверяю вас, что Финч будет строго наказан… и мы готовы компенсировать вам… потраченное время… и моральный ущерб, причинённый вам и вашей дочери.
Я с недоумением смотрел, как он подходит к столу, открывает ящик и достаёт белый офисный конверт. Когда он повернулся, чтобы вручить мне этот конверт, я увидел на нём моё имя и не знал, как отреагирует мой организм – борьбой или бегством. Ударить этого типа в лицо? Или схватить деньги и убежать? И ещё мне хотелось узнать, за сколько этот шутник надумал нас купить. Может, он всё-таки погуглил информацию и выяснил, что я плотник. Может, даже предположил, что я плотник-испанец. Может, у него в столе несколько конвертов. Конверт номер один – для чернокожего чернорабочего. Конверт номер два – для белого рабочего. Конверт номер три – для парня в костюме. Бег или бой, бой или бег? Это же вроде бы инстинкт, не сознательный выбор?
Я выбрал бег. Поднялся и взял конверт. Запихивая его в карман, почувствовал, что внутри банкноты. Много банкнот.
На лице Кирка появилось выражение ощутимого облегчения.
– Я очень рад, что мы сумели договориться, Том, – сказал он. – Это очень, очень конструктивно.
– Да, – ответил я. – Очень.
– И если бы вы только сказали Уолту, что мы обо всём договорились, и… – Его голос резко снизился, и я понял, что даже он не настолько нагл, чтобы произнести вслух слова «я от вас откупился».
Я совершил ложный замах[14]. Я кивнул, улыбнулся и позволил ему жизнерадостно проводить меня до двери.
Глава десятаяНина
Кирк вернулся домой из аэропорта лишь за тридцать минут до встречи с отцом Лилы. Пока он, двигаясь от шкафа к ванной и обратно, распаковывал сумку на колёсиках, я пыталась вывести его на разговор. Я спросила, что он собирается сказать Томасу Вольпу и точно ли хочет, чтобы я не участвовала в разговоре. К постыдному моему облегчению, он сказал, что абсолютно в этом уверен и что не хочет обсуждать детали.
– Не хочу ничего репетировать заранее, – сказал он. – Получится неестественно.
Я кивнула, не купившись на это, но тем не менее порадовавшись.
Несколько минут спустя я, чуть волнуясь, покинула дом. Я старалась переключиться на другие мысли, но думала по большей части о муже и о том, что те самые качества, которые я любила в нём больше всего, теперь меня расстраивали. Он должен быть прав. Он должен быть главным. Но со мной он всегда был другим. Я могла убедить его, когда не мог никто другой. Во всяком случае, мы всегда были равноправными партнёрами.
Я вспомнила неприятный эпизод из детства Финча, когда они с одним мальчиком окунули в синюю краску уши соседского кокер-спаниеля. Финч отрицал свою вину, хотя доказательства были неопровержимыми, включая синюю краску на подошвах его маленьких «найков». Мы с Кирком долго спорили, как быть. Он хотел с помощью грубой силы добиться признания, но я убедила его дать мне поговорить с сыном. Мы втроём уселись за кухонный стол, и я сказала Финчу о том, что мы всегда будем его любить, чего бы он ни совершил, и о том, как важно говорить правду.
– Это я сделал, мамочка! – разрыдавшись, наконец признался Финч. – Мне так стыдно!
Я до сих пор помню, как Кирк посмотрел на меня, как мы в ту ночь занимались любовью и он сказал мне, что выбрал для нашего сына самую лучшую маму на свете.