е удалось увидеть столько всего прекрасного.
– Я тоже так думаю, – говорит Тедди.
– И я того же мнения, – вмешивается папа.
– Ну да, мне, можно сказать, повезло… в чём-то. – Это, конечно, намёк на Кирка, и его понимают – во всяком случае, мама.
– Да. Ничья жизнь не идеальна, – говорит она.
– Согласен. – Тедди вздыхает. – У любой ситуации свои плюсы и минусы.
Я киваю.
– Я так злюсь, что редко вижу мальчишек после развода, – говорит Тедди. – Просто свинство, что они живут в Шарлотте. Но… – Он не сразу продолжает, и я успеваю задуматься, какой же тут можно увидеть плюс. – Они учатся в хорошей частной школе, получат отличное образование. Здесь у них не было бы такой возможности. Максимум Вэнс и Теннесси. – Это местные средняя и старшая школы, где в своё время учились мы, а теперь дочки Джули. – Школа в Шарлотте гораздо круче. Я такой позволить не мог. А их отчим может. И с радостью платит всё до последнего цента. Вот он, просвет. Во всём можно его увидеть, если постараться.
– Надеюсь, – говорю я.
Неожиданно мама заявляет, что им давно пора спать, но мы, «детишки», можем ещё поболтать, если хотим. Тедди смотрит на меня так, словно собирается уходить, но я говорю:
– Ещё по пиву?
Я не знаю, хочу ли ещё с ним пообщаться или просто хочу уйти от разговоров с мамой о разводе, но я рада, когда он говорит:
– Конечно, я только за.
Пока родители душат Тедди в прощальных объятиях, я достаю из холодильника ещё две бутылки. Когда выжимаю лайм, родители заходят в кухню.
– Точно всё хорошо, зайка? – спрашивает мама, обнимая меня.
– Да, честное слово. – Я прижимаю её к себе. – Поговорим обо всём утром.
– Хорошо. Заходи к нам, если не сможешь уснуть. – Мама всегда так говорила, когда я была маленькой. – Ты тут переночуешь или у Джули?
– Тут, – говорю я. – Только возьму сумку из машины.
– Да я принесу, – говорит папа.
– Спасибо. – Я чувствую прилив любви к нему. К ним обоим.
– Ещё что-нибудь? – спрашивает мама.
Я качаю головой.
– Нет, спасибо… Я так рада, что я здесь.
– Мы тоже, – говорит папа.
Я киваю, беру бутылки и выхожу на крыльцо, чувствуя на себе взгляд мамы.
– Пообщайтесь, – говорит она слишком жизнерадостно. – Никогда не знаешь, как…
– Не надо, мам, – обрываю я, бросив на неё взгляд через плечо, но она всё же завершает фразу, глупо ухмыляясь.
– Всё может быть… после стольких лет… вы с Тедди…
– Я и забыл, какие классные у тебя родители, – говорит Тедди, когда я выхожу на крыльцо и сажусь напротив него.
– Да. Мама, правда, немного чокнутая, – отвечаю я. Конечно, можно не любить своего зятя, и я её понимаю, но ведь нормальные люди не говорят такое, только узнав, что их дочь разводится. Так что моя мама однозначно ненормальна. Не знаю, плохо это или хорошо.
– Она такая забавная. – Тедди смеётся себе под нос. – Всегда такой была. Что на уме, то и на языке. Обожаю, когда она тебя песочит.
– Да ну? – Я улыбаюсь ему. – И почему же ты это обожаешь?
– Потому что она ставит тебя на место.
– Это да. Хотя порой перегибает палку.
– Да? – Тедди поднимает брови и делает глоток. – Хочешь сказать, ты не такая гламурка?
Я вижу, что он с трудом сдерживает улыбку.
– Ну, перестань. – Я вынуждена признать, что он умнее, чем я предполагала.
– Ты же знаешь, я просто тебя дразню, – говорит он.
– Ну да. И думаешь, что я сноб.
– Думаю? – Тедди ухмыляется. – Да нет, что ты, я так не думаю. Я знаю!
Зову его по имени противным голосом, как в школе.
– Ну, давай начистоту, – говорит он. Я стараюсь не дышать. – Ты, безусловно, любишь хорошие вещи. – Он произносит эти слова медленно, как бы осторожно подбирая, но я понимаю: это эвфемизм материализма. Должно быть, вид у меня смущённый, потому что он добавляет:
– Да ладно, я тебя понимаю. Я бы и сам водил «Астон Мартин»[32], будь у меня такая возможность. – Его признание меня успокаивает, и я улыбаюсь. – И вообще… я считаю, ты хороший человек, Нина.
Я не уверена, что это правда, но верю, что Тедди так считает, и его слова – бальзам на мою израненную душу. Они дают мне надежду, что я сумею исправить ошибки в воспитании сына.
– Спасибо, Тедди, – отвечаю я.
Он кивает. Какое-то время мы молча смотрим друг другу в глаза. Потом он говорит:
– Мне так жаль, что твой брак распался… Развод – это так тяжело… почти как смерть… или как пожар, который сжёг твой дом дотла.
Я печально улыбаюсь, пытаясь осмыслить аналогию.
– Да. Я ещё толком не поняла, но чувствую – будет трудно.
– И… просто на всякий случай… станет гораздо труднее, а потом наконец легче… Во всяком случае, так было со мной. Но я хочу, чтобы ты знала: ты поступаешь правильно.
– Да, – говорю я. – Ну то есть… всё сложно. И да, и нет.
– Я знаю. Люди обычно стараются свести причины развода к минимуму. Уместить в одно предложение. «Он мне изменил». «Она пьёт». «Он играет в карты». «Она слишком много тратит». На самом деле всё не так просто. Но ты знаешь, что поступаешь правильно…
Я не могу понять, хочет ли он выяснить, что случилось, или просто мыслит вслух. На всякий случай отвечаю:
– Да. В наших отношениях проблемы начались постепенно и понемногу накапливались. Трудно найти причину. Но если так уж нужно, я скажу: я просто поняла, что у нас теперь разные ценности. Может, так было всегда…
Тедди кивает.
– Да. Но уверен, ты разберёшься. Ты самая умная женщина, что я встречал.
– Да ну брось. Мы оба знаем, что Джули гораздо умнее. – Но тем не менее я польщена. Я гораздо выше ценю комплименты моему уму и суждениям, чем внешности – а от Кирка всегда получала лишь вторые.
– Джули тоже молодец, – говорит Тедди. – Но она замужем за человеком, который носит униформу, и так и не выбралась из Бристоля. Значит, не такая она умная, да? – Он улыбается, отпивает ещё пива.
– А это здесь при чём? – Интересно, думаю я, он сейчас начнёт самоуничижаться или демонстрировать свою моральную неустойчивость?
– Да я шучу, – говорит Тедди, делая ещё глоток.
– Ну смотри, – говорю я на всякий случай. – Может, ты и прав. Джули замужем за пожарным и живёт в Бристоле. Я замужем за богачом и живу на Белль-Мид. И кто из нас счастливее?
Тедди пожимает плечами, будто не желая сдаваться.
– Уж не я, сказала пегая свинья. – Мне почему-то вспоминается одна из любимых маминых поговорок.
Тедди хмурится, о чём-то глубоко задумавшись.
– О чём ты думаешь? – спрашиваю я.
– Честно?
– Да. Конечно. Расскажи мне.
Он опускает взгляд.
– О том, почему ты меня бросила.
– Я тебя не бросала, – говорю я, хотя так оно и было. – Мы просто… расстались.
Тедди смотрит мне в глаза, потом, не желая спорить, говорит:
– Видимо, ты однажды поняла, что я для тебя недостаточно хорош. Ты хотела большего. Это нормально. Просто признай, я пойму.
– Это не так, – отвечаю я быстро и с чувством.
– Тогда в чём дело? В Кирке? Вы уже были знакомы?
– Нет, – говорю я. – Честное слово. Дело не в нём.
– Но почему? Не то чтобы сейчас это уже было важно…
Желудок сжимает спазм. Я не знаю, что ему сказать, кроме правды. Никогда в жизни я не могла представить, что буду сидеть рядом с Тедди на крыльце родительского дома и рассказывать ему, как меня изнасиловали двадцать с лишним лет назад. Но именно это я и делаю. Я констатирую факты, как журналист, изо всех сил стараясь не сорваться.
– Теперь ты понимаешь? Это не ты был недостаточно хорош для меня. – Я вновь чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой, ровесницей Финча. Девчонкой с разбитым сердцем. – А я – для тебя.
– Господи, Нина… – шепчет Тедди. Его глаза полны слёз. – Я и не знал. Почему ты мне не сказала? Я всегда был бы рядом…
– Я знаю. – Мне очень хочется повернуть время вспять. Я столько всего сделала бы по-другому.
Глава двадцать втораяЛила
Перед тем как лечь спать, я забыла задвинуть шторы, и первое, что я вижу, проснувшись утром, – папу, который скорчился на крыльце, вооружившись садовым шлангом, большой щёткой и ведром. Рукава его толстовки закатаны, энергичные движения напоминают мне о том, как он пилит или шлифует древесину у себя в мастерской. Предчувствуя что-то нехорошее, я выбираюсь из кровати и подхожу к окну. Тогда-то я и замечаю наконец кислотно-оранжевую надпись, выведенную на крыльце. От неё остались только буквы «ШЛЮ», но нетрудно догадаться, каким было всё слово целиком.
Мне кажется, что меня вот-вот вырвет. Я бегу в туалет, открываю крышку унитаза и, согнувшись над ним, жду, но ничего не происходит. Тошнота сменяется ужасом. Я иду мимо прихожей, стараясь не смотреть на себя в зеркало, открываю дверь, чувствуя прохладу весеннего утра.
Папа, стоя на четвереньках, поднимает на меня глаза и говорит:
– Быстро в дом.
Его голос спокоен, но я по опыту знаю, что это иллюзия. Назревает по-настоящему чудовищный скандал.
Я говорю себе, что надо его слушаться, но стою на месте. Стою и смотрю, как исчезает буква Ю, и остаются только ШЛ. Я могла бы думать сейчас о чём угодно, но чувствую лишь благодарность за то, что краску можно оттереть – а она ведь могла бы оказаться и водоустойчивой. Иногда папа не видит плюсов ситуации.
– Я сказал, быстро в дом! – Папа повышает голос, но по-прежнему не смотрит на меня.
Я отхожу на несколько шагов, прячусь в доме, бегу в спальню, смотрю в телефон. Никаких новых сообщений с тех пор, как я проверяла в последний раз, где-то в полночь. Быстро набираю Финчу.
– Доброе утро, – говорит он жизнерадостно, как и положено на следующий день после секса.
– Ничего подобного, – отвечаю я, наблюдая за папой в окно. Теперь он стоит и поливает крыльцо из шланга, направляя на самые прокрашенные участки. Оранжевая пенистая вода стекает по ступенькам на газон.