– Две недели? – он вытаращил глаза. – Ты шутишь?
Анна еле сдержалась, чтобы не рассмеяться:
– Как минимум.
Марек покачал головой:
– Нет, невозможно. Две недели, господи! Да я чокнусь за две недели! – И тут же хитро подмигнул: – Не-а, не чокнусь. Придумал – уеду к Йосе в кибуц, давно собирался, а все никак! А вот и причина! – И, облегченно выдохнув, довольный своим прекрасным решением, разулыбался.
– А ухаживать за больной супругой? Подавать ей чай, бутерброд, яблоко? Ты не прав! Некрасиво. Ты должен быть рядом. А к Йосе еще съездишь, сколько там ехать? Сорок минут?
Марек махнул рукой и посмотрел в сторону.
– Что ты вообще знаешь, – проворчал он, – чтобы судить…
– А я и знать не хочу, – рассмеялась Анна. – Это твой прайд и твоя территория!
В общем, похоже, они немного поссорились. Анна ушла к бассейну, Марек, кажется, в номер.
«Не все так спокойно в Датском королевстве, – думала Анна. – Шира человек сложный, с сильным характером. Мареку непросто. Но это его выбор и его семья. В конце концов, они прожили много лет, родили и вырастили двоих детей, и коней на переправе не меняют. Так что терпи, мой дорогой, у всех своя ноша».
Встретились в обед. Марек был по-прежнему раздражен, хотя изо всех сил и пытался это скрыть. Осталось два дня! Да и ссориться с Анной? Их ссоры – вернее короткие разногласия – можно было пересчитать по пальцам. Обычно они спокойно, без криков спорили – Анна и скандал вещи несовместимые, – и все, тут же забывали. Или сделали вид, что забывали. В сердце уж точно не оставалось ни обид, ни претензий. Только сожаление, что он ее расстроил.
Анна никогда не напоминала о разногласиях, в ее лексиконе не было слов «я была права, я тебе говорила, я предупреждала». Ей были чужды эти обычные женские штучки – укорить, подцепить, задеть и напомнить. Ни разу она не напомнила о его не очень симпатичных поступках или высказываниях.
Анна великий миротворец и примиритель, Анна за мир во всем мире, а уж в семье… Это она, Анна, научила его жалеть и прощать его несчастную мать.
Более миролюбивого и мягкого человека он не встречал. Миролюбивого, терпеливого и незлопамятного.
По крайней мере он не встречал. Правда, опыт, если честно, был небольшим. Но твердо знал – таких, как Анна, нет, не бывает.
Почему так безжалостно распорядилась судьба? Почему эта чертова жизнь развела его с Анной? Почему уготовила им такие испытания? Ведь если бы все было нормально, как бы спокойно и счастливо они прожили свою жизнь – в любви и понимании, в полном единении душ. Или он сам во всем виноват? Да, скорее всего. Но ведь Анна тогда поддержала его, сказав, что он прав и она с ним согласна! Это она настояла! Если не она, он бы не уехал!
Анна сильная. А он – слабак, тряпка, легко согласился. Даже не смог сдержать выдох облегчения – как хорошо все сложилось! Но он и вправду не мог. Не мог оставаться. Не мог жить в этом доме, есть, спать. Видеть каждый день ее больные глаза, трясущиеся руки, растерянность.
Она все понимала и отпустила его.
Ее великодушие и благородство безразмерно. Как и ее самоотверженность, нравственное величие. Да, звучит выспренно, но это чистая правда. Чище человека не было в его жизни. Чище и тоньше.
А теперь он, болван, портит ей настроение, срывается, укоряет. Кретин и эгоист. Дуться на Анну – ничего глупее и отвратительнее и не придумаешь!
Пройдясь по парку и кое-как успокоившись, он пошел в город и купил огромный букет кремовых роз. Бордовые, красные и прочие она не любила. Только кремовые, кажется, они называются чайные. Пахли они восхитительно.
В номере он побрился, надел свежую тенниску, побрызгался одеколоном, взял букет и пошел в ресторан – подошло время обеда. На него оборачивались все: и официанты, и гости, провожая его удивленными взглядами.
– Я похож на человека, идущего делать предложение? – пошутил он, наклонившись к соседнему столику, за которым сидела пожилая и очевидно богатая арабская пара.
Те страшно смутились, и дама извинилась по-французски. Поклонившись, Марек ответил также по-французски, арабская дама зааплодировала. За другими столиками тоже раздались хлопки. Он глянул на Анну. Та была смущена и испугана.
– Это тебе! – галантно поклонившись, он преподнес ей букет.
Растерянная Анна оглянулась, словно ища поддержки. Кто-то снова захлопал в ладоши.
Она пробурчала:
– Вот уж не думала, что к старости ты станешь пижоном и полюбишь театральные эффекты.
Марек со вздохом развел руками.
Но в целом все получилось – настроение у Анны было прекрасным, ужин удался, и они выпили по бокалу белого вина – на горячее была рыба, а с кофе позволили себе по кусочку шоколадного торта.
– И все-таки вкуснее, чем пекла твоя мама, я ничего не ел ни во Франции, ни в Италии! Пироги пани Терезы! Со сливами, вишнями, яблоками, эклеры с шоколадным кремом и трубочки со сливочным! Это шедевры, Аннушка!
Анна вздохнула.
– Только жаль, что я не любила сладкое. А кулинаркой мама и вправду была непревзойденной.
После ужина они долго сидели в парке, не возвращаясь к сложным проблемам, болтали по пустякам.
Хватит печалей и жалоб, в конце концов, у них остался всего один день! А про свою прошлую жизнь они когда-то дали слово не вспоминать. Правда, не всегда получалось, но старались изо всех сил.
Они прошлись по парку, где потрясающе пахло свежескошенной и политой травой, кустовой розой, оплетающей ограду, жасмином и липой. С Карпатских гор тянуло прохладой, вечерней свежестью и сыростью леса. Вдоль дорожек горели фонари, а мальчики-амуры из серого гранита были, как всегда, улыбчивы и веселы.
– Расскажи мне что-нибудь еще, – попросил он, – про Краков, про нашу улицу, наш – прости, твой – дом! Про наших соседей, про твою дуру сестрицу! Про все, что мы когда-то любили. Знаешь, я так скучаю по всему этому.
– Когда-то? – растерянно повторила она. – Ну почему же? Я и сейчас все это люблю. Но что рассказывать, Марек? Я тебе все сто раз рассказала! Повторюсь – какие у меня новости? Да никаких. Старость, болячки, что интересного? Ты бы приехал! Ну и…
– Мне тяжело, Анна, – перебил ее он. – Всегда тяжело туда возвращаться. Да и дела… все уже стало непросто. – Он усмехнулся: – Сама говоришь, старость, болячки!
– Ну, это не про тебя, – улыбнулась она, поплевав через плечо. – Тьфу-тьфу, не дай бог!
Как водится, он проводил ее до номера и, привычно чмокнув в щеку, погладил по волосам.
– Завтра последний день, – сказал он, пристально глядя ей в глаза. – Как быстро все пролетело!
– Как все хорошее, – улыбнулась Анна, – но спасибо, что было, правда? И в конце концов, мы едем домой. Я в свою любимую избушку, ты – в свой прекрасный дом. У тебя еще несколько месяцев будет море, а у меня, надеюсь, теплое лето. Тебя ждет семья, а меня – покой и уединение, то, к чему я привыкла и так полюбила. Жизнь войдет в привычное русло, и это прекрасно. А на следующий год, – улыбнулась Анна, – дай бог, мы встретимся снова. Здесь или в другом месте – какая разница? Если ты, конечно, не передумаешь, – рассмеялась она. – Но я все же надеюсь.
– Анна, – хрипло сказал он. – Ну что за дурацкая жизнь? Почему мы опять расстаемся на год?
– Дурацкая? – искренне удивилась она. – Что ты, Марек! Она прекрасна, эта жизнь! Прекрасна и удивительна. О чем ты! А наши встречи? Разве это не чудо?
Словно видя впервые, он внимательно смотрел на нее:
– Нет, все-таки ты, Аннушка, удивительный человек. Это тебя прекрасней нет, моя дорогая! Щедрей и прекрасней!
Махнув рукой, Анна смущенно рассмеялась:
– О да, куда там, прекрасная! Старуха в морщинах с костылем – лучшее из того, что ты видел!
– Лучшее, – без доли иронии кивнул он. – Самое лучшее.
– Все, все, – смущенно забормотала она. – Хватит, ей-богу! Лично я – спать! А ты, – она хитро прищурилась, – ты еще можешь порассуждать о чем-то подобном, но уже без меня, извини!
Поцеловав ей руку, он развернулся и пошел к себе.
В номере Анна села в кресло. Сильно дрожали руки и ломило затылок, хорошо бы померить давление. Кажется, высоковато… Но сил не было. Скинув блузку и брюки, Анна легла на кровать.
На тумбочке в высокой прозрачной вазе, издавая тонкий и деликатный запах, стояли чайные розы. Анна осторожно погладила нежные распустившиеся бутоны. И вдруг ей остро захотелось домой. Домой, в тишину, в одиночество, в привычный и знакомый по минутам распорядок и ритм: позднее пробуждение – сколько лет она не могла себе это позволить, – завтрак с кофе и булочкой, легкая уборка и, наконец, сад. Ее любимый сад, который спасал ее, лечил, давал силы. Сад, без которого она не представляла своей жизни. Ее цветы, кустарники, деревья, которые она знала наперечет, как знают семью и самых близких, с которыми она разговаривала, здоровалась и прощалась и по которым скучала в отъезде. Да, сад, ее сад. Ну и дальше по расписанию – в среду поход в магазин, в четверг, если есть настроение, небольшая готовка дня на четыре. В субботу по плану был рынок – домашний сыр, деревенские яйца, творог, сметана. В воскресенье кофе с Амалией в любимом кафе. В середине месяца, пятнадцатого или шестнадцатого, поездка на кладбище. Редко с сестрой, чаще в одиночестве. К этому пункту надо было готовиться – морально и физически. В понедельник – пылесос и мытье полов, тяжеловато, но пока по силам. Вечерами – книги, радио, иногда телевизор. И тишина, полная тишина. И еще свобода. Как ни крути, а свобода – это, знаете, счастье…
Как хорошо, что добираться до дома недолго – три с лишним часа в очень комфортном автобусе, а там полчаса на такси, и она дома! Как хорошо, что в Европе все близко! И как хорошо, что она так любит свой дом! Спасибо Эстер.
Да, скорее бы домой.
Что говорить, даже такие путешествия для нее тяжеловаты, даже такие близкие и такие чудесные. Да все, если честно, стало непросто.
Впрочем, когда было просто? Да и кто нам это обещал?
Последний день решили провести спокойно – процедуры, бассейн, послеобеденный отдых, сбор чемоданов и максимум – максимум! – прогулка по парку и бокал легкого вина отметить прекрасный отпуск.